Полина пристально, не отрываясь, смотрела в глаза Базилю. Он, в свою очередь, на нее.

— Я отлично знаю, что Роду нечего опасаться правды. Можешь делать все, что хочешь!

«Как молода, в сущности, Полина, — подумал Базиль про себя. — Только очень молодые люди могут так искренне и глубоко верить, что истина не может причинить никакого вреда ни им лично, ни тем, кого они любят». Чтобы не поддаваться грустным мыслям, он заговорил быстро, напористо, как автомат:

— Хорошо. Я сделаю все, что смогу. — Он бросил торопливый взгляд на руки Роднея. — Что, это у вас привычка или же вы просто взволнованы в данный момент?

— Какая привычка? — переспросил Род и, перехватив взгляд Базиля, посмотрел на собственные руки. Они дрожали еще больше, чем в началу их встречи.

— Ах вот что! — Краска на его лице погустела. Он сдвинул кусочки сахара на столе в кучу и бросил их в коробку. — Извините, но когда я волнуюсь, я действительно начинаю теребить что-нибудь в руках.

— Особенно кусочки сахара, — подтвердила Полина, посмотрев на своего суженого почти с материнской снисходительностью.

— Странная привычка, — заметил Базиль и встал.

— Может, устроим небольшой перерыв и перейдем в другую комнату? Там я покажу вам кое-что любопытное.

Они прошли по коридору через холл в другую удлиненную комнату. Базиль подошел к письменному столу и вытащил из ящика текст пьесы «Федора».

— Узнаете?

Род перелистал несколько страниц.

— Это — текст Ванды.

— Вы уверены, что он не принадлежит актеру, игравшему роль Сириекса?

— Конечно. Я видел этот текст в руках Ванды на каждой репетиции. У Сеймура Хатчинса был свой, собственный, испещренный маленькими пометками красными чернилами.

— Не можете ли вы предположить, почему строчка, которую должен был произносить Сириекс, подчеркнута черным жирным карандашом в тексте пьесы?

— Нет. Вероятно, это был «ключ» к какому-то плану или какому-то замыслу, который пришел ей внезапно в голову.

— Ничего подобного, — уверенно возразила Полина. — В этом месте у нее не было никакого особого плана, никакого замысла…

— Вчера вечером Мильхау сообщил полиции, что игровое время первого акта должно занимать ровно сорок восемь минут, — продолжал Базиль. — В прошлый раз, я имею в виду вчера вечером, был ли выдержан график?

— Ну, в любом случае он мог занять на минуту больше или меньше, — признал Род. — Мильхау очень строг в том, что касается расчета времени.

— Тогда не могли бы вы составить приблизительный график расчета по времени главных событий, происходящих в первом акте?

— Каких именно?

— Входы и выходы Владимира, Ванды, Леонарда и ваши собственные. Также время подхода к кровати Владимира каждого из вас. Тем самым вы значительно облегчите мне работу.

— Я попытаюсь…

Род сел за письменный стол и принялся старательно изучать текст первого акта, записывая какие-то цифры на полях. Через несколько минут он протянул Базилю листок белой бумаги, испещренный кривыми буквами и неровными цифрами.

— Это вас устроит?

Базиль взял листок и начал изучать составленный график.

— Само собой, это лишь приблизительно составленная схема — сказал Род. — Все данные основываются на моей памяти, то есть на продолжительности каждой сцены на репетициях.

— Даже если этот график и неточен до сотой доли секунды, он все же дает какое-то представление о продолжительности каждой сцены, — ответил Базиль. — Именно это мне и нужно.

— Но это ведь так просто, — вмешалась в разговор Полина. — Действующие лица в порядке их приближения к Владимиру: Леонард, Ванда, Род, Леонард, Род, Ванда… Но вряд ли полиция потребует от Мильхау составить для них подобный график. Семнадцать минут, проведенных им рядом с Владимиром, слишком красноречиво говорят обо всем.

— И в это время я держал в руках скальпель над Владимиром, делая вид, что вытаскиваю этим инструментом засевшую в шее пулю. — Род тяжело вздохнул. — Черт бы побрал этот «абсолютный реализм»! Больше я никогда в своей жизни не возьму с собой на сцену нож!

— Мне кажется, что ты слишком мало выделил времени Ванде, — воскликнула Полина. — На протяжении всей вашей сцены с Гречем и Сириексом она медленно ходила по сцене возле алькова, стараясь сконцентрировать все внимание публики на собственной персоне. Этот ее пиратский грабеж внимания зрителей, которое должно было целиком достаться вам, представлял ей значительно больше времени, которое она провела возле алькова, почти рядом с Владимиром. Если бы она выполняла указания Мильхау, то у нее его бы не было!

— Но ведь она не была в самом алькове! — возразил Род. — Она никак не могла прикончить Владимира, находясь на такой дистанции от него.

— Могла, могла, — упрямо повторяла Полина с явно обиженным видом. — Во всяком случае, она могла что-то заметить, увидеть…

Базиль снова мысленно представил перед глазами сцену, актеров, которые входили, выходили, все их передвижения.

— Еще один маленький вопрос, но теперь к тебе, Полина. Не заметила ли ты случайно проходившую по сцене женщину как раз перед поднятием занавеса? Она быстро проскочила мимо нас там, на сцене, за кулисами.

— Нет, не заметила. Как она выглядела?

— Загорелое лицо, с каштановыми волосами под стать загару. Светлые глаза — либо серые, либо голубые. На лице — ни грима, ни косметики, ничего, кроме губной номады. Правда, на ней был довольно аляповатый наряд: платье с диагональными черно-белыми полосами, а сверху на плечи был наброшен длинный черный вельветовый плащ-пальто. Есть такая женщина в труппе Королевского театра?

Род отрицательно покачал головой.

— Кроме самой Ванды в труппе есть еще одна женщина, но это пухленькая блондинка маленького роста с локонами.

— Загорелое лицо, светлые глаза и такого же цвета полосы? — неуверенным тоном повторила Полина. — Черно-белое платье с диагональными полосами. Похоже, что это Сорока.

— Какая сорока?

— Это одна женщина, которая вечно здесь ошивается, поблизости от театра, — в ночных клубах, кафе, ресторанах, кабаре… Ее настоящее имя — Маргарет Ингелоу. Люди, разговаривая с ней, называют ее Марго, а за спиной зовут по кличке, так как она обожает черно-белые наряды. Она живет неподалеку от Филадельфии в Ханнингтон Вэлли, но, по-моему, в Нью-Йорке у нее тоже есть квартира. Ее муж — Джон Ингелоу — работает в Панаме. Что-то связанное с военным бизнесом. Он получил в наследство одну машиностроительную компанию. Она была дочерью одного вашингтонского хирурга, но ничем, абсолютно ничем, не выделялась из сотен тысяч других, подобных ей, молодых девушек, пока вдруг внезапно не вышла замуж. Она — отличная наездница. Часто объезжала лошадей, принадлежащих различным владельцам, здесь, в Нью-Йорке, на конных выставках. Там она и встретилась с Ингелоу. По-моему, сейчас они разведены.

— Она получила образование во Франции? — поинтересовался Базиль.

— Нет, но, насколько мне известно, во Франции учился ее муж. А почему ты об этом спрашиваешь?

Базиль уклонился от ответа.

— Как ты думаешь, что ей нужно было там, за сценой, в театре?

— Может, она знакома с Мильхау или каким-нибудь актером из труппы.

— Понятно…

Базиль подумал немного, затем улыбнулся.

— Обидно, что мы живем не в каком-нибудь маленьком, уютном городке, а в этой громадине Нью-Йорке! Там бы мы спокойно, не спеша, отправились в местную аптеку, где можно выпить стаканчик содовой, или на почту, чтобы написать открытку и быть на сто процентов уверенными, что рано или поздно туда обязательно заглянет Маргарет Ингелоу и я мог бы посмотреть на нее исподтишка, намеренно избегая всякого шума, который неизменно возник бы, если бы я попросил своих коллег из полиции доставить ее ко мне. Но, увы, здесь, в этих каменных зарослях небоскребов, это, по-моему, нереально!