Полина была страшно удивлена таким лирическим отступлением Базиля.

— Послушай, а где ты, собственно, проводишь свободное время в Нью-Йорке?

— Во-первых, у меня его не так много. Большую его часть я провожу в библиотеках, в театрах или в гостях у тех, с кем давно знаком. А почему ты задаешь мне подобный вопрос?

— Пора бы тебе сойти с наезженной колеи, — продолжала Полина. — Так можно и не заметить, как превратишься в заросшее пугало. Неужели тебе до сих пор не ясно, что современный Нью-Йорк — это заштатный городок, население которого обладает типично деревенским мировоззрением. Неужели ты не заметил, что служащие, сидящие в роскошных офисах, болтают об охлажденной воде так же увлеченно, как, скажем, какие-то пейзане в сирийской деревне — о местном колодце? Ты не найдешь Сороку ни в аптеке, ни на почте, даже если бы она жила в деревне, но если ты непременно хочешь посмотреть на нее со стороны, не вступая с ней в личный контакт, то для этого тебе нужно лишь отправиться в ресторан «Капри» в нашем дичайшем Нью-Йорке и там пообедать. Она там бывает ежедневно.

— Правда? — переспросил ее Базиль, не скрывая своего любопытства. — Тогда почему бы нам втроем там не пообедать сегодня. Вас устраивает час дня?

— Мы обязательно там будем.

Род поднялся со стула.

— Да, признаться, я ожидал испытания похуже. А здесь никаких ассоциативных тестов, ни детектора лжи, ни психоанализа. Вы задаете вопросы как заурядный полицейский.

Базиль, услышав эту реплику, не преминул воспользоваться предоставившейся ему возможностью.

— Вы хотите ассоциативный тест? Я готов предложить вам один из них, очень краткий. Вы должны мне дать немедленно, сразу же ответ, то есть назвать первое слово, которое придет вам в голову. Готовы?

— Начали! — Род ухмыльнулся, словно это была простая, безобидная игра для развлечения гостей, но Полина заметно волновалась.

— Канарейка!

— Кровь!

Лицо Базиля не потеряло своего обычного, безразличного, выражения.

— Можете ли вы объяснить, почему образ канарейки подсказал вам такое слово?

— Когда я был ребенком, то в нашем доме жила любимица семьи — канарейка. Однажды она вылетела из клетки и принялась летать по комнате. Я хотел поймать ее, но был страшно неловок. Мне тогда было шесть или семь лет. Я схватил ее за ножку… и… — Род поморщился, как будто то далекое происшествие все еще саднило ему душу — и… ножка осталась у меня в кулачке. Бедная и птичка тут же сникла, а кровь лилась и лилась. Но она все не умирала. Тогда отец сделал ей укол хлороформа.

Самое страшное в жестокости, проявляемой по отношению к животным, заключается в том, что они судят о вас лишь по вашим действиям, а не по словам. Нельзя извиниться перед ними, объяснить, что вы это сделали ненароком, нечаянно… Впервые тогда я увидел, что такое смерть, и впершие увидел, как течет кровь в результате совершенного мной насилия. Тот факт, что мой поступок был необдуманным, вовсе не умерял моего чувства вины. И с тех пор я постоянно испытываю его по отношению к канарейкам.

Полина наблюдала за выражением лица Базиля.

— Ну скажи, разве может убийца разговаривать подобным образом? — спросила она его.

— К сожалению, убийцы не обладают какой-то особой манерой разговора, — ответил Базиль, стараясь своей ровной, беспристрастной интонацией смягчить резкое суждение, сделать его как можно безобиднее. — Если бы это было иначе, то нам было бы значительно легче работать…

Когда они ушли, Базиль опять отправился к себе в спальню и начал рыться в своем архиве, где хранились газетные вырезки за последние годы. Наконец он наткнулся на одно воскресное издание, которое отводило много места информации о жизни на сцене и экране. Он обнаружил то, что искал, в том разделе, где обычно помещаются снимки прогуливающихся в пасхальное воскресенье прихожан, всего за несколько дней до того печального события, которое произошло в Королевском театре.

«Мисс Ванда Морли на Пятой авеню рядом со своим главным партнером по сцене Роднеем Тейтом. По слухам, в ближайшее время ожидается их помолвка…»

Фотография была не очень ясной, расплывчатой, так как была снята против солнца. Ветер спрессовал платье вокруг фигуры Ванды и далеко в сторону отнес длинную ленту, украшавшую ее широкополую весеннюю шляпу. Она придерживала ее одной рукой, а другой опиралась на руку Рода. Они весело смотрели в глаза друг другу и задорно смеялись. Вероятно, они были счастливы. Базилю показалось, что такая поза для молодого человека, который помолвлен с другой, была несколько фривольной…

Нахмурившись, Базиль вырезал из газеты фотографию и отложил ее в сторону. После чего он засунул под мышку текст пьесы «Федора» и пошел одеваться в коридор. Он решил нанести визит Ванде Морли в ее собственном доме.

Ванда Морли обитала в маленьком домике с садом, который доходил до самой набережной Истривер. Не дом, а совершенство в миниатюре. Игрушечный домик для принцессы из сказки. Его стены были выложены из покрытых известью кирпичей, крыша и ставни были выкрашены в зеленый цвет, а двери — в желтый. На звонок Базиля ответила служанка-мулатка. Он передал ей свою визитную карточку, строя догадки, примет ли его Ванда или же укажет на дверь. Вскоре служанка вернулась и знаком пригласила его следовать за собой. Хотя уже был почти полдень, Ванда завтракала на балконе — обычный швейцарский легкий завтрак: кофе с горячим молоком, разогретые булочки, намазанные тонким слоем масла, и мед. Она, казалось, совсем не была утомленной.

Утреннее солнце освещало морщины на ее лице, которых раньше Базиль не замечал.

— Доктор Уилинг! — приветливо встретила она Базиля. — Как я рада, что вы пришли. Как приятно, что вы принесли мне мой текст пьесы… Все сегодня покинули меня, — плаксивым голосом начала жаловаться Ванда. — Ни Сэм, ни Род, ни Леонард — никто из них не соизволили даже позвонить по телефону, не говоря уже о личном визите. И все же Сэм — мой любимый продюсер, а Леонард и Род — лучшие друзья. Леонард стоял у истоков моей артистической карьеры. Это он представил меня когда-то Сэму и уговорил его дать мне какую-то роль. То же самое я сделала с Родом, но значительно позже… Хотите кофе?

— Нет, спасибо. Я уже позавтракал.

Базиль сел в плетеное кресло.

— Это абсолютно светский, неофициальный визит, — начал он объяснять цель своего прихода. — Не могли бы вы сказать, когда в последний раз видели этот текст пьесы?

— Вчера вечером в ваших руках.

— А до этого?

— Днем он лежал в моей гримуборной.

— Кто мог взять его оттуда?

— Как это кто? Да любой. — Ванда бросила один за другим четыре кусочка сахара в чашку с кофе. — Все было к таком беспорядке. Вы же знаете, какой хаос царит в театре накануне премьеры. Все время кто-то приходит в артистическую, кто-то уходит. Столько народу…

Базиль внимательно наблюдал за ней, чувствуя себя так, как чувствует себя солдат, которому предстоит выдернуть чеку из ручной гранаты. Правда, граната могла и не изорваться, но все же…

— Мисс Морли, — продолжал он, глядя ей прямо в лицо, — рано или поздно полиция обязательно опознает в убитом Владимире Джона Ингелоу. Так не лучше ли, не мудрее будет с вашей стороны опередить ее в этом?

Глаза Ванды заблестели на солнце, но лицо, носившее гадами привычную эмоциональную маску, оставалось абсолютно неподвижным, бесстрастным. Наконец после продолжительной паузы она заговорила.

— Итак, вам все известно. Как вам это удалось выяснить?

— Вчера вечером перед началом премьеры я случайно увидел одну женщину в черно-белом платье. Из моего описания ее внешности Полина заключила, что речь идет о Маргарет Ингелоу. Портрет мужа этой дамы, нарисованный Полиной, целиком соответствовал внешнему виду Владимира.

Казалось, Ванда была чем-то разочарована.

— Вы хотите сказать, что сумели опознать Владимира, располагая лишь каким-то описанием его внешнего вида? Но это лишь догадки! Если я стану все отрицать…