Не будь мама такой нервной, я бы, наверное, осмелился и спросил ее:
— Кто мой отец все-таки?
Но нет, с нею так нельзя. Такой крик поднимет…
И вообще, лучше всего мне удается роль довольно равнодушного, не очень во все вникающего, скорее холодного душой мальчика.
Что ж, буду играть до поры до времени. Сколько сумею выдержать.
Старик заказал мне еще мороженого, а себе еще рюмку коньяка.
— Надо уходить, — сказал я. — А не то опьянеешь.
— Это еще куда ни шло, — ответил старик. — А вот ты превратишься в сплошной айсберг — это уже посерьезнее…
Как мне легко с ним! Словно мы оба одних лет, или он постарше всего лишь года на два, не больше…
— Чего ты на меня уставился? — спросил старик.
— Разве? — удивился я. — Это машинально.
Я задумался.
— О чем?
Надо было немедленно сочинить, о чем я задумался.
— Об одной девочке.
— Что же ты о ней думаешь?
— Что она в общем неплохой человек.
— Она тебе что, нравится?
— В общем, да, — сказал я.
— Вот как, — заметил старик, — стало быть, и к тебе явилась она…
— Кто она? — спросил я.
— Должно быть, любовь, — сказал он.
Я подумал, что он тоже доверчив, совсем как бабкин, недаром он ее сын. Сразу же поверил тому, что я с ходу сочинил. Впрочем, почему бы и не поверить? Он сам как-то рассказал мне, что впервые влюбился что-нибудь лет в десять.
И еще я подумал: «Люблю ли я Лошадь? И любит ли она меня?»
Но так и не сумел решить. Может быть, мы любим друг друга, а может быть, еще явится в будущем она, как выразился мой старик, любовь.
Иногда мне кажется, что я люблю Лошадь, а иногда вдруг становится скучно с нею…
Вот и еще одна примета нашего со стариком сходства: мама утверждает, что он чертовски непостоянен. И я такой же. Стало быть, во мне те же гены, что и в нем, ведь со мной сплошь и рядом происходит вот что: то, что нравилось, скажем, вчера, сегодня уже определенно не нравится, а бывает и наоборот.
Одно время я любил плавать, из реки меня, бывало, не вытащить, и вдруг как отрезало, не хочу в воду, надоело, что ли…
Выходит, я похож на старика, и он такой же точно…
— Когда ты вернешься, давай махнем вместе куда-нибудь, — сказал я. — У тебя когда отпуск?
— В августе.
— Тогда я не поеду в лагерь на вторую смену, а буду ждать тебя.
— Куда бы ты хотел поехать? — спросил старик.
— Куда-нибудь на Оку или на Волгу, чтобы только мы с тобой вдвоем, чтобы порыбачить, посидеть у костра, походить по лесу…
Он посмотрел на меня, ничего не ответил…
Должно быть, мысленно решал, сумеет ли поехать со мной. А как же его Наталья Борисовна? Как-то я ее мельком видел, женщина как женщина, уже немолодая, за тридцать, и в общем не лучше моей мамы. Совсем не лучше.
Он сказал:
— Там поглядим, надо сперва дождаться августа.
Я понял, что ничего не выйдет, он не поедет со мной, может быть, уже договорился со своей Натальей Борисовной?
— Ладно, — сказал я. — Поглядим так поглядим и постараемся дождаться…
— У тебя хороший характер, — сказал старик.
— Такой же, как у тебя, — сказал я словно бы вскользь.
— Нет, я был в твои годы куда ершистей.
— Слушай, — начал я опять, — а что, если мы с тобой зимой, когда у меня зимние каникулы, поедем куда-нибудь? Походили бы на лыжах, побродили бы вместе…
— У меня отпуск раз в году, — сказал старик. — Между прочим, когда мне было столько лет, сколько тебе, я вовсе не рвался ездить с родителями, мне было куда интереснее со своими сверстниками.
— А мне интересно с тобой, — сказал я.
Он наклонил голову.
— Спасибо. Не каждый отец дождется такого признания.
— Далеко не каждый, — подтвердил я. Он бросил на меня быстрый взгляд, и мне показалось, что мы оба подумали в этот миг об одном и том же.
Он встал со стула.
— Пора, мальчик, пошли…
— Пошли, — сказал я.
Мы вышли на улицу. Небо потемнело, густые темно-синие тучи торопливо заволокли немногие голубые островки. Подул ветер.
— Будет дождь, — сказал старик. — Или ветер разгонит тучи.
— Люблю ходить в дождь по улицам, — сказал я. — А ты?
— Кажется, любил когда-то.
— Когда был такой, как я?
— Да вроде.
«Вот и еще одна примета, — подумал я. — Еще одна…»
— Наверняка разгонит, — согласился я. И как бы в подтверждение моих слов темно-синие тучи буквально на глазах стали таять, постепенно высвобождая голубые чистые островки неба, и наконец солнце свободно выкатилось из-под туч, совсем по-летнему засияло горячо и ярко.
— Позвони мне из Перми, — попросил я.
— Бусде, — ответил старик, так любил говорить и я — бусде.
Он вынул из кармана горстку серебряных монет.
— Видишь? Уже приготовил.
— Что это? — спросил я. — Что за монеты?
— Пятиалтынные. Буду звонить тебе из автомата, по коду, нужно каждые полминуты опускать пятнадцать копеек, и говори сколько влезет.
— Так ты окончательно разоришься, — сказал я, порылся в своем кармане и вынул две монеты, — бери еще два пятиалтынника.
— Не надо, обойдусь, — сказал старик. — Значит, так, давай договоримся: через четыре дня, ровно в два я звоню тебе.
— В три, — сказал я. — В три я уже буду дома, а в два могу задержаться в школе.
— Договорились, — сказал старик, вынул записную книжку в зеленой кожаной обложке, записал в нее тонким карандашом:
«Пятнадцатого, от 3 до 4 звонить Юре».
Старик на редкость аккуратен, даже педантичен. Всегда все записывает, никогда ничего не забывает. Пожалуй, я не такой, ну и что ж?
Нельзя же в самом деле походить на отца тютелька в тютельку?
Должны же между нами быть какие-нибудь различия, как же иначе?
Мне нравится эта его особенность: все записывать, помнить и держать слово. Я тоже буду стараться быть таким, надо будет завести себе книжечку и записывать все, что следует сделать, и стараться выполнять то, что записал.
Мы остановились возле нашего дома. И я снова спросил:
— Может, зайдешь?
Зачем я спросил его? Ведь он уже ответил, и я знал, что он не зайдет…
Он сделал вид, что не слышит. Похлопал меня по плечу, на миг прижался щекой к моей щеке.
— Значит, договорились, пятнадцатого в три звоню…
— Идет, — сказал я и вошел в свой подъезд.