Джеймс щеголял в песочного цвета льняном костюме, надев под него белую рубашку, которую слегка расстегнул, демонстрируя в просвете свою великолепную загорелую грудь.

— Мы должны идти уже прямо сейчас? — спросила я, обмахивая себя. — Потому что ты выглядишь невероятно горячо. Твой загар убивает меня.

— Невероятно горячо? — спросил он, смеясь. — Это моя невероятно горячая подруга из Южного Бостона или нет?

— Она самая, — сказала я, ухмыляясь ему.

Он притянул меня к себе и поцеловал меня долгим, затяжным поцелуем, от которого у меня перехватило дыхание. Я почувствовала его возбуждение напротив себя.

— Да, пожалуйста, — произнесла я, и стала расстегивать его ремень.

Джеймс застонал.

— Нет, спасибо, — сказал он, хотя его естество мгновенно пробудилось к жизни от моего прикосновения. — У нас имеются опасения, и мы должны пойти и разобраться с родителями, помнишь?

— Тьфу, — ругнулась я, совсем забыв о том, что только минуту назад расстегивала его ремень.

— Тьфу, ты права, — сказал он. — Но я хотел бы вернуть этот момент, как только мы возвратимся домой, если ты не возражаешь.

— Я не возражаю, — произнесла я и поцеловала его снова. — Когда ты снимаешь одежду — это то единственное, что отвлекает мой мозг от всех наших … более неприятных дел.

Я вздохнула.

— Это, да еще размышление о твоем брюшном прессе.

— Это то, что я хотел услышать, — сказал он, лучезарно улыбаясь мне. — Ты идеальна, ты знаешь это? Теперь давай пойдем, прежде чем я начну пытаться продемонстрировать тебе свой пресс.

Лишь только солнечный свет остался позади нас, мое сердце начало глухо биться в груди. Предстояло снова столкнуться лицом к лицу с его матерью. Джеймс все еще не рассказал мне, какова будет наша стратегия поведения на ужине. Он только объяснил мне, что я должна подыгрывать ему.

Джеймс смотрел прямо перед собой, когда мы подошли к ресторану, сжимая мою руку. Легкость в его манере поведения, которая была только минуту назад, куда-то исчезла. Прямо сейчас, направляясь в ресторан, он немного внушал страх своей полномасштабной готовностью к ведению боевых действий.

— Одри, — сказал он, когда мы подошли к двери, — я хочу, чтобы ты кое-что запомнила. Сейчас будет спектакль. Не теряй нить, хорошо? Помни, кто враг. И запомни, чего бы я ни сказал, я буду любить тебя вечно.

Джеймс 

Мы вошли в ресторан, Одри была бледна и выглядела обеспокоенной, именно то, что мне и было нужно. В помещении был накрыт длинный стол, покрытый белой скатертью, светильники и свечи мерцали по всему периметру. Мне поднадоели эти навороченные ужины. К тому же, я уже устал от выкрутасов моих родителей и их слепой веры в свое незыблемое превосходство.

Даниэль была лучше, намного лучшим человеком, чем моя мать, а не наоборот. Моей матери нужно было это осознать. Я не был уверен, что она смогла бы это понять, но планировал попытаться сделать все возможное для этого.

Мне нужно было только убедиться, что Одри и я прямо сейчас убедительно играем свои роли, наши эмоции должны были быть абсолютно правдивыми. Моя мать ничего бы не пропустила, поэтому у нас не было шанса на ошибку. Отпуск заканчивался, и мы собирались вернуться обратно в реальный мир. Одри должна была стать частью моего мира. Я просто должен был быть уверен, что я получу ее там живой и невредимой.

Главным образом, получить в целости и сохранности.

— Давай присядем здесь, — сказал я Одри, отодвигая для нее стул, расположенный как раз напротив своих родителей. Она молча кивнула мне и даже не взглянула на них, словно бы не вынесла их присутствия, если бы подняла глаза.

Мой отец кивнул нам, взявшись за свой стакан с бурбоном, и я заметил, что его глаза скользят вниз к груди Одри.

— Отец, — сказал я ему холодно, — глаза на меня.

Он послал мне неодобрительный взгляд и сделал глоток бурбона.

— Однажды и я был молод, ты же знаешь.

— Да ты что? — спросил я и сел рядом с Одри. — Я не помню. Похоже, ты был стариком всегда.

Он фыркнул на меня.

— Ты сегодня в исключительной форме, — сказал он, глядя на меня поверх очков.

— И ты тоже. Ты даже произнес больше, чем четыре слова.

В своей обычной манере он поворчал на меня и вернулся к меню. По сравнению с матерью, мой отец был всего лишь плоским макетом личности. Он вечно держался в тени, и был просто голосом на другом конце линии своего офиса. Я всегда думаю о нем как о человеке, одетым в одежду нейтральных тонов, накаченным бурбоном, смотрящим злыми глазами на мир из-за очков от «Армани». Я часто думал о том, что моя мать выбрала его во многом потому, что он делал то, что она ему говорила.

Интересно, боролся ли он с ней из-за Даниэль, или просто подчинился. Может быть, она никогда не говорила ему об этом, но он должен был догадаться. Моя мать была непростой женщиной. Я бы не удивился, если бы он ничего не сказав, просто вернулся в свой кабинет утром в понедельник после аварии, как ни в чем не бывало.

Словно его жена никогда не убивала девушку.

После того, как мы сели, Селия вплыла в помещение, одетая в насыщенно-розовое платье с воротником под шею, видимо, для того, чтобы замаскировать имеющиеся морщины, которые она умело скрыла под платьем. Если она и была удивлена тем, что мы сели напротив них, то ее лицо ничего не выдало. Не то чтобы я не ожидал этого. Она была либо настолько безнравственной, что у нее не было совершенно никаких угрызений совести, либо ее лицо было настолько накачано наполнителем, что оно не смогло бы двигаться еще пару недель. В любом случае, ее гладкое лицо было таким, как я того и ожидал.

— Здравствуй, Джеймс, — сказала она. — Одри.

Одри кивнула ей и отвернулась, а я устроился поудобнее, готовясь к тому, что предстоит мучительно долгий ужин, состоящий из нескольких блюд.

— Выпей еще, — сказал я негромко Одри прежде, чем был подан десерт. — Тебе это понадобится.

— Да, сэр, — ответила она, подзывая официанта.

Мои родители вели себя цивилизованно в течение всего ужина, но все-таки было еще кое-что. Моя мать задавала мне ничего не значащие вопросы по поводу нескольких бизнес-проектов. После этого, наконец-то, сдавшись, она повернулась к отцу и стала обсуждать с ним свои различные запланированные общественные мероприятия.

После того как Одри выпила свой напиток, и мы закончили с десертом, я резко встал.

— Мама, нам нужно поговорить с тобой, — сказал я. — Следуй за мной.

Так же как и Одри, моя мать послушно вышла со мной в почти пустой вестибюль, где мы заняли столик возле камина.

— Что такое? — спросила Селия и бегло взглянула на Одри.

— Джеймс может говорить за себя, — пробормотала Одри, все еще не глядя на мою мать. За весь ужин она не проронила ни слова, и теперь выглядела напряженной и такой маленькой в громадном кресле, в которое она села.

Я допил остаток бурбона и подался вперед в своем кресле.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, мама. Одри вчера рассказала мне о состоявшемся вчера разговоре с тобой по поводу ее брата и того, что ты звонила ее матери. Я хочу, чтобы ты знала, что я сам урегулирую эти вопросы в будущем.

Селия стрельнула глазами в Одри, словно лазерами.

— Мне казалось, что я говорила тебе о том, что этот разговор должен был остаться между нами, дорогая. Я желала бы сказать, что удивлена, но …, — она повернулась ко мне. — Я хочу, чтобы ты знал, я пыталась тебя защитить. От этой девицы и ее лжи. Что еще ты можешь сказать, Джеймс?

Я сжал свой стакан так сильно, что даже удивился, что он сразу не треснул в моей руке.

— Одри также сообщила мне о своем ... подозрении по поводу смерти Даниэль, моей школьной подруги.

Мама внимательно наблюдала за мной. Как всегда, на ее лице не дрогнул ни один мускул.

— Она и мне сообщила об этом, сказав, что считает, будто бы я была вовлечена в это.