— Меня можно сравнить с ковбоем, — сказала я, небрежно утирая слезы с лица. — Я не нуждаюсь в чьей-либо помощи, так как это делает меня слабой. Понимаешь?

Он выглядел удивленным и растерянным.

— Ковбой? Нет, не понимаю тебя.

Он присел рядом со мной и взял меня за руки.

— Объясни, пожалуйста, что ты имела в виду.

Я прокашлялась.

— Я где-то прочитала, что хорошие ковбои спят на полу, когда возвращаются домой после долгой поездки. Они это делают для того, чтобы не привыкнуть спать в кровати снова. Таким образом, когда они возвращаются к стаду, все не так уж плохо — они все так же привычно относятся к неудобствам.

— Итак, ты — ковбой, — сказал он. — А я — на кровати.

— Совершенно верно, Джеймс, — сказала я. — Я — ковбой, а ты — на кровати. Я должна спать на полу, чтобы не привыкать к удобствам. Я не могу позволить тебе решать мои проблемы за меня, делая все и вся удобным и мягким. Потому что после следующей недели я снова окажусь там, где я буду спать на жестком грунте. И если ты будешь слишком добр ко мне, то это сделает все только хуже для меня.

— Тебе нужно оставаться сильной, — сказал Джеймс, подыгрывая мне. — Ты не хочешь, чтобы ты потянула спину, или того хуже — потеряла хватку.

— В точку, — сказала я, снова всхлипнув. — Никто не хочет этого.

— Никто не хочет этого, — повторил он, сделав паузу, наблюдая за выражением моего лица. — Так, может, тебе не стоит туда возвращаться?

Он притянул меня в свои объятия и прижал к себе, поцеловав в макушку.

— Может быть, тебе стоит остаться?

Джеймс 

Только идиоты выкладывают все карты на стол и при этом надеются на лучшее. И все же я здесь, укачиваю ее на своих руках, прося остаться со мной.

Она еще раз покашляла и выпрямилась, немного отодвинулась от меня, распрямила плечи, восстановив самообладание.

— Ты — хороший, — сказала она, и я мог почувствовать по тону ее голоса, что ее, наконец-то, отпустило после всего, о чем я ей сообщил. Она не знала, говорил ли я об этом серьезно, и я не мог винить ее в этом. Она сделала мне исключение, простив за поступок, как будто я ничего не совершал.

«За поступки надо отвечать, Джеймс», — подумал я. — «Пока ты можешь все четко понимать своей головой».

Одри снова вернулась к теме разговора, будучи экспертом в актерском мастерстве.

— Что, черт возьми, ты сделал с моей матерью, чтобы она послушалась тебя?

— Она подумала, что я ... милый, — солгал я.

«Она спросила меня, если я плачу столько денег тебе, то почему же я не смог найти «нормальную» женщину».

— Я сообщил ей, что она больше не сможет когда-либо забрать деньги в центре, где живет твой брат.

— Я говорила с ней об этом прошлой ночью. Ее не заботит ничего, кроме того, за что она сможет избежать наказания.

— К сожалению, я получил определенное впечатление от общения с ней — сказал я.

Одри поморщилась.

— Я не могу поверить, что ты отправился туда и увидел своими глазами, где она живет. Ты разговаривал с ней. Мне так стыдно.

Я протянул руку и взял ее за руку.

— Тебе нечего стыдиться. Она не ты. Ты совсем на нее не похожа, и тем самым я хочу сказать, что ты — честная, заботливая, добрая.

— Я не могу поверить, что она сделала это с моим братом. Пойми, я, конечно, могу догадываться о причинах, почему она это сделала, но все-таки.

Слезы уже перестали течь из ее глаз, и на ее лице застыло выражение покорности судьбе.

— Мне, вероятно, следует, подписать документы.

Она взяла бумаги со стола, а я встал и пошел за ручкой.

Она начала подписывать документы, из которых следовало, что ее мать отстранялась от управления счета брата.

— Сколько ты отдал денег в «Новых горизонтах»? — спросила она, не глядя на меня.

— Не имеет значения.

— Конечно, имеет. Ты платишь мне явно абсурдную сумму за две недели. Мы будем просто вычитать эти деньги из нее.

— Нет, Одри. Мы не будем этого делать.

В данный момент она смотрела на меня, и ее челюсти сжались.

— Сколько денег ты отдал моей матери?

— Я не буду сообщать тебе и этого.

— Ты должен, — сказала она. — Я собираюсь вернуть тебе эти деньги, Джеймс. Я не хочу, чтобы это висело на моей совести всю оставшуюся жизнь. Моя мать — это мой крест, а не твой. Я хочу, чтобы она не имела ничего общего с тобой.

— Мы не должны спорить об этом прямо сейчас. Хорошо? — спросил я.

Она закончила подписывать бумаги, и я притянул ее обратно к себе, положив ее голову себе на грудь.

— Просто забудь об этом, — сказал я.

— Ты должен пообещать, что я смогу вернуть тебе деньги. Между нами все должно быть правильным, чтобы я не была тебе ничего должна, — сказала она. — В противном случае, я буду чувствовать себя как потребитель, а не просто шлюхой.

— Прекрати, — сказал я, и гнев начал закипать во мне, но не на Одри, а на ее жизненную ситуацию. — Ты занимаешься тем, чем ты можешь зарабатывать на жизнь в существующих обстоятельствах. Ты не должна стыдиться выбора, который ты сделала. Защищать того, кого ты любишь — это самое важное, что ты можешь сделать.

Она смотрела на меня с тем же упрямством в глазах.

— Мне не стыдно. Я просто хочу, чтобы ты пообещал мне.

— Я пообещаю тебе все, что угодно, Одри.

— Хорошо. Мне уже лучше, — сказала она, и, наконец, расслабилась и прижалась ко мне. — Обещай мне, что я останусь ковбоем.

— Ты останешься ковбоем, детка, — сказал я. — А я останусь на кровати.

Она обняла меня, застав меня тем самым врасплох.

— Спасибо, Джеймс. Спасибо за помощь моему брату. Ты — хороший человек.

Я приподнял ее подбородок и поцеловал нежно в губы.

— Нет, я не такой.

— Ты ошибаешься, — прошептала она. — Я — ковбой, и я утверждаю, что ты неправ.

Она погладила меня снова по волосам.

— Итак, … ты уже видел некоторые из неприглядных скелетов из моего шкафа. Я помню, прошлым вечером ты сказал, что они есть и в твоем шкафу. Не хочешь поделиться? Так мы сможем выровнять чашу весов между нами по мерзости в нашей жизни.

Я посмотрел в окно, за которым был прекрасный, солнечный июньский день.

— Ты помнишь, что я сказал? О том, что ты не захочешь этого знать?

— Я думаю, что это были мои слова, Джеймс, — сказала она и провела своим пальцем по моей челюсти. — Но если ты не хочешь поделиться, тогда ты не должен этого делать. Я пойму.

Я окинул ее глазами. Дело было в том, что она все понимала. Она была единственной женщиной, которую я встретил за последнее десятилетие, с которой мне было легко. Хотя для меня это было нелегко. Одри была единственной женщиной, которую я встретил за целую вечность, и с которой я почувствовал связь.

— Я потерял очень близкого мне человека. Девушку.

— Мне так жаль. Когда это было?

— Давным-давно. Летом после окончания школы.

Я потер лицо. На самом деле, я никогда не говорил об этом ни с кем. Может быть, бросил пару слов Тоду, когда он спросил меня о том, в порядке ли я. Он был слишком юн, когда это произошло. Я думаю, что он не понимал, насколько это разрушило меня.

— Ее звали Даниэль. Мы встречались в последний год нашего обучения в Академии Филипса (прим. Элитная частная школа, расположенная в городе Эндовер, штат Массачусетс). Я никогда прежде не встречал никого, кто был бы на нее похож. Она училась за счет бюджетных дотаций и происходила из совершенно другой среды, нежели я. Она была гениальная. Открытая. Добрая.

Я улыбнулся при воспоминании о ней.

— Она, наверное, была милой, — сказала Одри. — Что случилось?

— Она собралась с осени учиться в университете Брауна, и я захотел изменить свои планы и последовать за ней туда. Мои родители это не одобрили. Я был принят в Гарвард, который закончил отец, и где по настоянию отца я должен был учиться. Во всяком случае, они были против наших отношений, так как ее семья была даже не из среднего класса, то есть по меркам нашей семьи – никто из Тьюксбери. На самом деле, ее родители были очень хорошими людьми, и я до сих пор общаюсь с ними. Это означает, что они все еще посылают мне открытки на Рождество.