Японцев подвели слишком малая дистанция и тот факт, что они выбрали в качестве основной мишени уже совершенно избитый «Баян», потерявший к этому моменту возможность вести по ним огонь хоть из чего-нибудь. Сокрушительный огонь двух броненосцев превратил в руины уцелевшие надстройки и вызвал мощный взрыв в носовой башне. Крыша ее, и без того разбитая двумя попавшими с интервалом в секунду двенадцатидюймовыми фугасами, на сей раз и вовсе разлетелась в клочья - гавеевская броня, вопреки техническому заданию примененная французскими корабелами, оказалась совершенно неприспособлена к таким нагрузкам. Начинка башни к тому моменту уже пришла в негодность, так что на огневой мощи корабля попадание не сказалось. Взрыв же поданных заранее к орудию снарядов лишь доломал то, что уцелело, но не воспламенил погреба, к тому моменту давно затопленные.
В боевой рубке, не слыша собственного голоса, матерился контуженный Вирен. Вначале двенадцатидюймовый снаряд вдребезги разнес мостик, а потом шестидюймовый ударил точнехонько в боевую рубку. Пробить сто шестьдесят миллиметров броневой стали фугас, разумеется, не смог, но осколками и сорванным крепежом убило двух сигнальщиков и рулевого, а остальных контузило. Сейчас у штурвала стоял сам командир «Баяна», что, впрочем, на ход боя уже не влияло. Скорее, это просто давало ему возможность заниматься привычным делом, поскольку механизмы рулевого управления были разбиты, и крейсер удерживался на курсе лишь согласованной работой машин. А снаряды продолжали сыпаться, сметая все, до чего дотягивались. Рушились сметенные валом огня и металла трубы, палуба представляла из себя нагромождение перекрученных взрывами стальных листов. Более-менее пристойно выглядела лишь кормовая башня, и то лишь потому, что летящие по настильной траектории японские снаряды до нее не добирались, увязая в надстройках. Впрочем, она тоже не могла вести огонь, поскольку вражеские корабли находились в мертвой зоне единственного действующего на крейсере орудия.
Именно командир «Баяна» и почувствовал первым, что нос его крейсера начинает медленно, но верно уходить вниз, о чем и сообщил увлеченному боем Вирену. Объясняться пришлось жестами, чаще неприличными, поскольку контуженый адмирал ничего не слышал. К счастью, сам командир «Баяна» пострадал меньше, и сумел разобрать, как Вирен проорал: «Полный вперед! Тараним!» После этих слов он и понял, что не зря переоделся в чистое перед выходом в море. Впрочем, сейчас это не играло роли - за короткие минуты боя одежда успела приобрести равномерно бурый цвет, прокоптившись в дыму пожаров и пропитавшись потом.
В боевой рубке «Асахи» командир броненосца капитан первого ранга Цунаакира Номото сначала с недоумением, а затем и с ужасом наблюдал, как русский броненосный крейсер, объятая пламенем груда медленно оседающего в море железа, идет прямо на его корабль. О том, чем грозит «Асахи» удар кованого форштевня он знал прекрасно. Махина водоизмещением свыше семи тысяч тонн вряд ли способна разрубить его пополам, но распороть половину борта - запросто. А учитывая, что броненосец и так принял в отсеки изрядную порцию воды, это наверняка окажется для него фатальным. И неизвестно еще, кто утонет первым. Ломая строй, Номото начал маневр уклонения, молясь попеременно богам и демонам, чтобы успеть. Его заметно осевший корабль с трудом слушался руля, а высокий бурун захлестывал пробоины. И поворот шел медленно, медленно, медленно...
Японцы успели. «Баян», совершенно потерявший управление, осевший по самые клюзы и начавший постепенно заваливаться на борт, прошел в каком-то десятке метров от броненосца. В этот момент по «Асахи», из опасения задеть своих, не стреляли и другие русские корабли, так что на несколько минут он оказался в комфортном положении необстреливаемого корабля. Именно это и спасло броненосец, позволив без помех завершить маневр. Но бой был еще не окончен.
Петро Ничипорук служил на «Баяне» со дня его вхождения в состав Российского Императорского флота, то есть не очень долго. Но к моменту, когда его нога в первый раз коснулась палубы крейсера, он был уже немолодым сверхсрочником, и занимал должность, для которой как нельзя больше подходил обычный для выходца с Украины прижимистый характер. Проще говоря, Ничипорук был боцманом.
У хорошего боцмана есть все. Разумеется, встречались боцманы лучше него, но попадались и куда хуже. Никто не упрекнул бы носителя серебряной дудки, чья кряжистая фигура вызывала трепет у новобранцев, что он плохо знает свои обязанности, а двадцать с лишним лет службы и две кругосветки (серьгу в ухе Петро носил с законной гордостью, и ни один ревнитель уставов на его право не покушался) дали ему немалый опыт. И сейчас он, несмотря на разъедающий глаза дым и боль от ожогов, первым сообразил - японец успеет увернуться. И, хотя даже само появление на палубе было сродни игре в русскую рулетку из-за непрекращающегося дождя осколков, Ничипорук бегом устремился к своим владениям.
Боги хранят смелых. Он отделался парой царапин, причем одну заработал, распоров предплечье о торчащий под немыслимым углом лист вырванного взрывом металла. А еще через пару минут он вновь был на палубе, таща на плече две тяжелые кошки из отлично закаленной стали с привязанными к ним мотками толстой веревки. У хорошего боцмана есть все.
Подчиняясь свистку дудки к нему подбежали несколько матросов, а затем, к полному изумлению японцев, кошки полетели в сторону их корабля. Потом крепкие, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду руки ухватились за веревки, и начали подтягивать «Баян» к японскому броненосцу. Это было невероятно трудно, но на помощь им уже бежали товарищи, сообразившие, что происходит и понимающие, что если не справятся, то им останется только купаться в ледяном осеннем море. Взрыв снаряда разметал людей, но на смену им поднимались другие.
Неизвестно, смогли бы они справиться с задачей, или нет, скорее все же нет, но кто-то оказался достаточно умен, чтобы сообщить о происходящем в машинное отделение. Механики успели отреагировать, и левый винт корабля, взбивая кипящую пену, отработал полный назад. «Баян» нырнул влево, наваливаясь скулой на броненосец. Там еще попытались уклониться, но поздно, поздно... А потом борта кораблей с ужасающим грохотом соприкоснулись, и, не дожидаясь приказа, на борт «Асахи» хлынула толпа вооруженных кто чем может озверевших людей. Уцелевшие артиллеристы, кто-то из палубной команды, их погибло больше всего, и уцелевшие были злы и за себя, и за друзей. Снизу поднимались кочегары - в машинном отделении механик сообразил, что исход боя решится в другом месте, и отдал приказ присоединяться к абордажу. Они лезли через пробоины в бортах, прыгали сверху, с надстроек, ломали себе кости, но все равно рвались вперед, потому что остановиться значило умереть. И ревущая от боли и ярости волна смела первых попавшихся на пути защитников.
Теоретически экипаж японского броненосца превосходил русских численностью в полтора раза, а сейчас, с учетом заметно больших потерь на «Баяне», наверное, и вдвое. Вот только никто не ожидал, что русские, и во времена парусного флота небольшие любители абордажей, пойдут на него сейчас, в двадцатом веке, в эпоху бронированных гигантов и дальнобойных орудий. Тем не менее, спонтанно примененный реликтовый прием уже давно, казалось бы, ушедшего в небытие прошлого то ли от отчаяния, то ли по стечению обстоятельств, сработал как надо. Японские матросы, отрезанные друг от друга переборками, запертые в удушливом полумраке кочегарок, у топок и орудий просто оказались не готовы к такому повороту событий. И здоровенные русские мужики - а на флот других не брали - попросту смели их.
Немногочисленную и, вдобавок, сильно прореженную русским огнем палубную команду буквально растоптали. Все же русские снаряды при взрыве оказались даже более опасны, чем мощные японские фугасы - крупные осколки обладали значительно большей убойной силой и, вдобавок, длительное время не теряли ее. Мелковатым японцам чаще всего хватало одной такой железки, чтобы бодрым шагом отправиться с визитом к предкам. Выжившие тоже оказывались не в лучшем состоянии, во всяком случае, к несению службы точно негодны. После войны американцы, помешанные на статистике, подсчитали, что в среднем каждый русский снаряд убивал в полтора раза больше японцев, чем японский русских. Неудивительно, что на палубе «Асахи» боеспособных людей практически не оставалось, и оказать сопротивление абордажникам было просто некому. Но так продолжалось только первые минуты ожесточенной рукопашной.