Альбан Ориак
Невыразимый эфир
Над коврами долин, зеркалами озер,
Над морями, лесами, вершинами гор,
Через солнца лучи, сквозь бесплотный эфир,
За границу миров и предел звездных сфер
Разум мой, ты несешься, не зная преград,
И, как ловкий пловец, оседлавший волну,
Ты легко бороздишь пустоты глубину,
Небывалым и дерзким восторгом объят.
Прочь подальше от этих миазмов больных,
Поспеши смыть налет, поднимись выше гор,
И глотай, как прозрачный и дивный ликер
Ясный свет, что живет на просторах иных.
Среди роя хлопот и печалей толпы
Что гнетут нашей пасмурной жизни порыв
Счастлив тот, кто способен, крылами взмахнув,
Унестись в те края неземной доброты,
Тот, чьи мысли, как ласточки, ветра быстрей
К небесам поутру словно стрелы летят,
Кто, по жизни скользя, слышит, дар обретя,
Откровенье цветов и молчанье вещей!
Шарль Бодлер, "Вознесение"[1]
Слово "эфир" подобно слову "Бог": его пышностью мы маскируем и прикрываем собственное незнание.
Морис Метерлинк
Глава 0
Положив руки на пульт управления, инженер Соколов не отрываясь смотрел на сумасшедшие цифры, бегущие по экрану. Измерительные приборы, казалось, противоречили сами себе. Все утратило логику. Стрелки дрожали на красном секторе, значения превышали любые разумные пределы. Инженер знал, что точка невозврата пройдена. И все же он еще надеялся понять, что происходит, и найти способ совершить невозможное – удержать цепную реакцию. Техник, с лицом, белым как его рубашка, говорил ему убеждающим тоном:
− Надо уходить, товарищ инженер.
− Пока рано, − отвечал тот спокойно. − Еще можно попробовать что-нибудь сделать.
− Не выйдет. Мы уже потеряли четырех человек на подступах к энергоблоку, и реактор продолжает раскаляться. Температура превысила критическую. Все может взорваться в любой момент. Идемте же! Теперь точно пора. Мы последние, кто остался.
− Идите, Микаевич! Я догоню вас через несколько минут.
Техник не двинулся с места. Инженер принялся пересчитывать свои результаты с учетом вновь полученных данных, опять и опять приходя к тому же выводу: катастрофа неминуема. Самая тревожная информация поступала снаружи – в том числе из-за пределов страны. Отчеты зарубежных служб, подготовленные в экстренном порядке, лишь увеличивали неопределенность: говорилось, что на нескольких станциях произошли взрывы, в других цепную реакцию сдерживали из последних сил. Западные источники крайне скупо делились сведениями. Паника словно инфекция охватила планету. Никто не был в состоянии объяснить, что происходит. По центральному громкоговорителю веский мужской голос объявлял эвакуацию. Сидящие за пультом управления внимательно посмотрели в глаза друг другу. Ни один из них не мог бы сказать, чтó он прочитал в ответном взгляде: страх или глубокое разочарование.
− Надо идти, или мы погибнем, − вновь сказал техник.
− Последняя попытка. Если бы я сумел восстановить систему охлаждения, чтобы уменьшить мощность…
− Гидравлические насосы больше не отвечают. Даже если удастся восстановить вспомогательную систему, слишком поздно. Все кончено – надо эвакуироваться. Прошу вас, подумайте о вашей семье…
− А блоки питания? Мы могли бы подключить…
− Отказали, как и всё остальное!
− Центральный компьютер?
− Всё, всё!
По широкому экрану теперь неслась электронная метель. Инженер был человеком твердых убеждений – он свято верил в науку, и особенно в атом. Всю жизнь он трудился на самых передних рубежах, целиком углубляясь в гипотезы и жадно впитывая новые знания. Нынешняя тщетность их усилий обуздать монстра, который пока проявил лишь крупицу своего гнева, заставила его упасть с небес на землю. Что же они наделали? И что он сделал? Собственными руками они создали чудовище.
Инженер закрыл глаза, потом вздохнул и сжал кулаки. Наконец он оторвал руки от пульта управления и тронул товарища за локоть. Они двинулись к выходу. Пол уже слегка подрагивал; то здесь, то там от стен, отделанных деревянными панелями, отскакивали снопы сверкающих искр, и огоньки разбегались по черно-белой плитке пола, прежде чем исчезнуть окончательно. Свет от ламп задрожал и погас. На потолке зажглись оранжевые указатели, обозначающие путь наружу. Теперь уже вся электроника перестала работать. Мужчины ускорили шаг, стараясь удерживать равновесие: металлическую лестницу покачивало. Здание сотрясалось от сильной вибрации. Торопясь выбраться, техник споткнулся на последней ступеньке и растянулся во весь рост. Соколов помог ему подняться; они вместе преодолели длинный коридор и оказались у аварийного выхода. В разгоряченные лица ударил свежий ночной воздух. То, что им открылось, больше всего походило на встревоженный муравейник.
Нескончаемая колонна военных грузовиков переправляла сотрудников и их семьи к санитарному лагерю. Десятки вертолетов разрывали ночь пульсирующими огнями, а от сильного ветра, вызванного вращением их винтов, над промышленными сооружениями поднимались тучи пыли. Механический грохот заглушал выкрики солдат и детский плач. Можно было подумать, что началась война – или настал конец света. Некоторые из гражданских тащили с собой огромные чемоданы, собранные в спешке. Толпа неуклонно вытесняла эти баулы на обочину, также как инвалидные кресла и детские коляски. Сидя на скамейке, молодая женщина кормила грудью ребенка. Повсюду лаяли собаки.
К инженеру подошел военный, поприветствовал и указал палатку, где его ожидала жена. Но стоило Соколову оказаться под брезентовым тентом, как жена тут же принялась втолковывать ему, что они не могут уехать, ведь скоро свадьба их любимой дочки. Если они все отменят, то потеряют лицо. Инженер слушал ее, поражаясь мелочности ее забот. Неужели она не понимает серьезности ситуации и не знает ужасной правды? Не догадывается, что закат человечества близок, как никогда? Годами она пользовалась привилегиями, которые давал ей высокий статус мужа, и вдруг все закончилось – и для нее, и для всех остальных. Что-то подсказывало инженеру, что это не просто авария, что эта катастрофа заставит пошатнуться весь мир. Жена продолжала говорить, и он рассеянно кивал ей головой, соглашаясь. Они сели в служебный автомобиль с красными флажками на дверцах, чтобы наконец покинуть территорию комплекса. Микаевич затерялся в беспорядочной обезумевшей толпе. Через открытое пространство бешеным галопом пронеслись две перепуганные лошади.
Когда машина тронулась, инженер Соколов заметил, что некоторые люди ведут себя странно – будто прячутся. Несмотря на ночную тьму, они старались укрыться от фонарей: отступали в тень стен и заборов, ныряли в подвалы. Он видел, как они осторожно выглядывали из чердачных окон и провожали рассеянными и одновременно цепкими взглядами отход солдат. Инженер встретился глазами с каким-то седобородым стариком, и тут же лицо, до того ясно различимое, исчезло во мраке, словно поглощенное космической пустотой. Соколов хотел было дать знать об этом шоферу, чтобы тот доложил по радиосвязи начальству, но так ничего и не сказал. Отчасти он понимал этих людей. Ведь, как ни крути, их бегство – или подобие бегства − столь же бессмысленно. Вот что следовало осознать в первую очередь.