А в Первограде один из раненых умер… И еще заложницы, да, ведь эти подонки захватили восемь наших девиц… Первоград остался на Каурова и Совет. Я, грешным делом, хотел сам возглавить поход, да Валерьян отговорил: он оклемался, снова начал соображать, не дразни, говорит, Голубева! Все равно поеду, по в качестве этакого комиссара от Совета.

Столица этих «легионеров», Рокпилс, стоит, похоже, на Двине. А ведь морячки Крайновского неделю назад нашли широкое устье. Если это Двина – можно будет с воды ударить орудием с «Тариэля»… Утром свяжусь с Крайновским».

Собственно говоря, никакого боя не было. Рокеры, осознавшие, видимо, масштабы опасности, отступили из обеих деревень, едва над ними снова появился вертолет. В арьергардной перестрелке был ранен в плечо один из «стажеров» и убито два легионера.

Из грязных, щелястых, приземистых бараков толпой высыпали люди. Они были в одеждах из мешковины, изможденные, дочерна загоревшие, со сбитыми в кровь руками. На впалых лицах выделялись только лихорадочные глаза. Не хотелось верить, что всего полгода назад это были здоровые, веселые современные ребята, школьники, студенты, не знавшие, на каких деревьям растут булки. И на первоградских работничков они тоже совсем нe похожи… Кто-то плакал.

Деревню надвое разделял частокол с деревянной будкой посредине. За частоколом стояло несколько добротных деревянных домов, конюшни, амбар. Конюшни были сработаны куда солиднее, чем рабские бараки.

«Штаб» отряда расположился в одной из изб. Бойцы, не занятые в охранении, смешались с толпой.

Казаков, Голубев, Кондрашов, другие командиры сидели за грубоватым, но крепким столом, жевали солонину, пили пиво из погреба удравшего хозяина и слушали рассказ парня, только что стихийно выбранного жителями деревушки для представительства перед освободителями. Парень тут же захмелел от еды и питья, говорил быстро, малосвязно, несколько раз принимался плакать. Казаков слушал, честно говоря, невнимательно: за двое суток он поспал урывками часов пять. Но все-таки было ясно, что эту вот группу при Переносе составляли в основном люди творческие, одаренные, уж не ясно, зачем потребовалось валить всех в одну кучу – но здесь были сплошь молодежь из полиграфического техникума, музучилища, с первых курсов филфаков, юридических, исторических. Вот, кстати, и ответ на одну из загадок Переноса: помнится, мы в первый день на том, самом первом Совете гадали, отчего это Хозяева обделили нас студентами творческих и гуманитарных специальностей?

– Юридический, – это хорошо, – встрепенулся заснувший, было, Казаков. – Нам скоро понадобятся юристы.

– А музыканты? – робко спросил парень, и было видно, что полгода назад он бы взвился так: «А что же, музыканты вам не понадобятся?» – но побои, унижения, чужая власть над его жизнью сломали, научили склоняться перед силой. – Впрочем, какой я теперь…

– Ну, ну, – успокоил Казаков. – Все уже позади, правда.

И парень продолжал рассказывать, как они все спорили, спорили, и были уверены в том, что не зря именно их выбрали для построения чего-то нового и небывалого, но ничего не успелось, потому что через два месяца появились эти… А потом была страшная мешанина из отупляющего труда с рассвета до заката, убийства за косой взгляд или утаенную картофелину, сплошные насилия, мерзости… Как понял Казаков, в обеих поселках не было женщины, не изнасилованной по нескольку раз; непокорных просто убивали.

– Дайте нам оружие! – выкрикнул музыкант и, пошатываясь, встал. – Не дадите, мы с дубинами… ребята уже косы в пики переделывают, топоры… да все равно!

– Дадим, – мягко сказал Казаков. – Садись. Дадим. Только огнестрельного нет. Арбалеты сгодятся?

– Я пойду скажу, да? – парень, пошатываясь, направился к выходу. Казаков проводил его сонными глазами. Всякие эти ужасы – дело нехорошее, ну за это они и будут драться, как звери. А сейчас – спать!

– Предлагаю утром послать машину за арбалетами, – пролепетал он тихонько. Кое-кто меланхолически покивал. Все тоже валились с ног. – А непосредственно сейчас предлагаю прерваться часика на четыре…

– Вижу замок. – голос прорвался сквозь треск в наушниках. Вертолет, вылетевший полчаса назад на север, очевидно, обнаружил Рокпилс.

– Докладывайте, как… что он из себя представляет? – небритый Голубев возбуждённо кричал в микрофон. Слышно было плохо.

– Стены бревенчатые, двойные… сверху навес и это, чтоб ходить..

– Галерея, – пробурчал Казаков, подключивший дублирующие наушники. – Разведчики…

– Шесть башен, нет, семь, одна в стороне, у поля, за полем какие-то еще строения, идем туда… А, черт!

– Что такое? – встревожился Голубев.

– С башен стреляют, пулеметы!

– Немедленно уходите!

– Ясно… Кажется, баки пробило. Ну да, теряем топливо…

– Возвращайтесь! – Голубев привстал со стула, уперся руками в столешницу. До Новомосковска дотянете?

– Сейчас…

Некоторое время был слышен лишь треск, вой помех и грохот вертолетного движка. Затем снова появился голос:

– Вряд ли, в обрез до ваших деревень, минимум три дырки. Идем к вам, отбой, до связи…

– Слушай эфир. – строгий капитан передал наушники патрульному, сидевшему на лавке сзади. – В случае чего – вызывай по рации. Пошли?

Последнее уже относилось к Казакову. Тот скривился.

– Вертолёт нам попортили… Слушай, надо бы… впрочем, ладно. Пошли.

Они вышли из штабной избы. Казаков прищурился от слепящего солнца. Было но очень жарко – очевидно, с реки, текшей в двадцати километрах, дул свежий, ветерок.

Прошли шагов сто по поселку. Названия пока у него не было, так же, как и у соседнего: гуманитарии два месяца не могли договориться даже о названии, а потом пришли рокеры и назвали в честь кого-то из своих кумиров Музыкант вчера говорил, но Казаков не стал запоминать… Осмотрели конюшню, где еще пахло конским потом, навозом и свежескошенной люцерной (люцерну рокеры заставляли сеять наряду с пшеницей, и стога сейчас по-деревенски радовали глаз на скошенной половине поля), и куда даже по желобку была подведена вода из родника; затем Голубев отправился проверять посты и, заодно, инспектировать морально-нравственный климат в армии – не перепились ли вражьим пивом и не слишком ли злоупотребляют добрым отношением туземок? – а Казаков направился к баракам.

Бывшие рабы робко бродили, щурились на солнышко и наслаждались бездельем. То тут, то тем среди них мелькали камуфляжные куртки Котов и живописные костюмы Охотников – эти сидели в окружении кружка восторженных слушателей и травили байки. К Казакову, отделившись от одной кучки, подбежал давешний музыкант.

– Товарищ координатор, – выговорил он непривычный титул, – уже есть больше тридцати добровольцев, и еще из того Поселка придут.

– Хорошо, – ответствовал Казаков. – Машина за оружием уже ушла. Teпepь, вот что. Вы какое-нибудь самоуправление выбрали?

– Нет пока, ну, ведь мы, конечно, к вам присоединимся, да?

– Это нам с вами вместе решать предстоит…

Собственно говоря, Казаков хотел перевести разговор на то, что все вокруг теперь колхозное, ваше собственное, а, следовательно, пшеничку надо бы дожать, для самих, конечно, себя – но тут запищала рация. Вызывал дежурный котёнок от радиостанции, а там на связи был Валерьян. Извинившись, Казаков заторопился обратно. Когда он подходил к избе, раздалось знакомое жужжание – с севера тяжелой мухой полз вертолет, и координатор с облегчением подумал, что, слава богу, дотянули, можно пока не беспокоиться.

– Сань, – голос Валерьяна был встревожен, – тут на ваш грузовик нападали.