– Ясно. – Рокер отложил гитару, вскочил. Казаков, повысив голос, позвал котёнка; котёнок, слегка ошарашенный подслушанным концертом, появился и увёл рокера.

Теперь этому парню, так же, как и Казакову, оставалась одна жизнь. Правда, у него она была обычного масштаба.

Координатор выглянул в окно и присвистнул. На площади слонялось несколько человек, худых, производящих странное впечатление своей одеждой – штопаные кожаные с содранными эмблемами, тщательно выстиранные мешковатые штаны… Это были народные представители от Рокпилса, Конезаводска и Люберец. Александр сбежал к ним, на ходу напяливая и застёгивая куртку, хоть и было жарко. Предстояли официальные дела. Собственно, пока эти представители были никем; народ ещё никак не управлялся – он отъедался по рыцарским погребам и отдыхал, охрану города, надзор за мусорщиками-легионерами и прочие функции исполняла оккупационная армия.

Как было дело в Люберцах, Александр вообще не знал, туда нога освободителей пока не ступала; в Рудном и Теплом Стане второй лень сидел Голубев и занимался теми же проблемами, представители оттуда ожидались завтра. Посёлки гуманитариев (до сих пор безымянные) декларативно заявили, что присоединяются к ТСРГ и сегодня, как радировали оттуда, даже вышли на уборку урожая и отработали аж четыре часа; их представители тоже ожидались завтра – и можно было открывать конференцию. Но этих вот хорошо бы обработать заранее. Так сказать, разделяй и властвуй…

Он додумывал, уже подходя к депутатам. Те при виде столь явного начальника, подобрались. Депутата от Рокпилса Казаков знал в лицо: колоритная фигура, невысокий ладный крепыш-блондин, Толя Луканин, один из «дембелей», вдребезги разругался с коллегами ещё в марте, был нещадно бит, переведён в рабы, по слухам, готовил бунт; как бы то ни было, он вносил некое организующее начало, ходил с десятком друзей, в Дикую ночь помогал патрулям, уговаривая самых буйных…

Физиономия бывшего любера была измождена, но вообще-то он сильно напоминал молодого бычка; четырнадцатичасовая сельхозфизкультура пошла его бицепсам на пользу. Парень сразу взял быка за рога.

– Мы уже организовали правление, – сказал он. И вчера, и сегодня уже шли работы. Мы хотим к вам присоединиться, вообще-то, но мы ничего о вас не знаем…

– Да мы, собственно, тоже, – отозвался Казаков. Луконин в ответ мило улыбнулся.

– Знаем, что вы, в вашем Первограде хорошие ребята, но хотелось бы поконкретнее…

– Вот сейчас этим и займемся. – пообещал координатор. – Прошу ко мне. Я временно занял кабинет герцога, – слегка извиняючись добавил он, – но в принципе этот дворец стоило бы отдать под больницу или роддом. У вас как с этой проблемой?

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

«23 августа. … Какие мы хорошие, какие мы советские, в то же время, – реверанс в сторону любера, – какие мы правильные и могучие, как заботимся о прогрессе и законности! Рассказал о своих идеях касательно того, что мы представители Земли, что на нас смотрят, что нужно сплочённо и вместе и изо всех сил… Разошелся, как на митинге. Сидят, в рот смотрят: я так понимаю, непривычно – какой-никакой, а глава государства, и вот так с ними балакает. Потом брагу достал. Потом Луконин гитару взял. Он же, стервец, бывший кээспэшник! Он же мне «Майдан» пел! И «Предательство», и «Мы с тобой», и вообще я там размяк совершенно неприлично для главы государства, но, кажется, друзья мои размякли ещё быстрее. Черт, так хорошо сидели, и тут вылез этот любер, начал требовать, чтобы им всех легионеров выдали для повешения за яйца. Объяснил я ему всё про дешёвую рабочую силу, Луконин слева захлопал его по плечу, этот… Иванов – справа. Любер признал ошибку и предложил ещё выпить, что немедленно и осуществили в полном согласии… На меня эти песни такую тоску зелёную нагнали, что был бы матрикант – пошёл бы и застрелился. Потом Иванов и любер засопели с непривычки, а мы с Анатолием, как лепшие кореша, мимо обалдевших постовых – в город, к друзьям и подругам, как он выразился. Флот, КСП, жил в Беляево… Я буду не я, если не станет он консулом! Впрочем, этот и так станет. Нет, какова картинка: теллурийская ночь, два полумесяца, кто-то в степи воет, а здесь – костры на площади, кружки людей, опять до боли знакомые и родные песни, и опять девчонки – бледные, одни глаза… но какие глаза! И брага эта к тому же…

Короче, координатор, ты сейчас начнешь писать стихи, лишь бы оправдаться в собственных глазах. А объективная реальность проста, как блин: ты опять не устоял. Вообще-то это называется «использование служебного положения», и тебя мало извиняет, что первая прыгнула к тебе в постель, спасаясь от чего похуже, а у второй просто пьяно подкосились ноги – и какие ноги! – при виде геройского освободителя, правителя, который еще и повёл себя далеко не по-монашески. Хорошо ещё, хватило ума не тащить её во дворец…

Похоже, начинаю вести себя как Калигула. Короче, надо уезжать! А то здесь я, того гляди, начну примерять романовскую корону… Честно говоря, уезжать не хочется… опасная штука – популярность. Затягивает, как наркотик. Так и хочется ещё что-нибудь сотворить, кого-нибудь освободить и что-нибудь провозгласить.

Сегодня утром беседовал с Романом. Неглупый мужик, я его даже понимаю. Что он мог сделать? Не у каждого хватило бы решимости так вот, как Луконин – из князи в грязи… кстати, Анатолий тоже против него-то лично ничего особо не имеет.

Новомосковск, сообщают, отстраивается. Валерьян сейчас у гуманитариев – собирает свидетельские показания. Хочет сделать из процесса сенсацию века. Как бы ему потактичнее намекнуть, что нам нужна рабочая сила, а не 116 расстрелянных во имя экзистенциальной справедливости? Из Первограда уже интересовались, когда вернемся. Коты замотались в две смены стоять, охотничья добыча не поступает, работы в лабораториях свёрнуты, в Совете Левченко разливается соловьём: всех новых граждан перевезти в Первоград, укрепить колонию и аграрничать, нападение рокеров – яркий пример как тупости военных, так и глупости невоенных…

А сюда уже прибыли депутаты. Ходоки… колоритные такие фигуры! Сегодня вечером открываем конгресс. Совет дал мне карт-бланш на заключение договора, причем Валери, паршивец, воздержался. Голосование было то ещё – я с Фоминым в Рокпилсе, Валери в Новомосковске, Крайновский на «Тариэле», в устье Двины, Танеев – у гуманитариев, вертолёт лечит… Хор призраков в эфире».

– До связи! – щелкнув тумблером, Валерьян удовлетворённо хмыкнул и некоторое время в задумчивости раскачивался на стуле. Он только что прослушал по рации полный текст Договора о присоединении и, пожалуй, остался доволен. Вообще-то он сильно сомневался в политических способностях Казакова, но Саня на этот раз, кажется, оказался на высоте. Ну да ладно, поживём – увидим…

Война принесла массу проблем, решать которые нужно было оперативно и, – чёрт бы их побрал! – осторожно. И без того лихорадочная экономика требовала кардинальной перестройки (вот проклятое словечко – прилипло как банный лист ещё на Земле!), требовалось наладить прочные связи с новыми территориями, требовалось восстановить разрушенный Новомосковск, требовалось оптимально разобраться с пленными рокерами… Требовалось, требовалось, требовалось…

Валерьян застонал: тягучая ломота, как всегда – внезапно, прихлынула к затылку, отрикошетила за ухом и в висках, мелким комариным зудением задёргалась в саднящих от бессонницы глазах. С достопамятного момента Майковского бунта время, казалось, взбесилось: оно то неслось галопом, то застывало тяжкими ватными секундами покоя; оно слоилось в ошалевшем мозгу странными пёстрыми пятнами, мгновенными голубыми зигзагами; оно влажной багровой пульсацией распирало глазные яблоки. Он что-то делал, и действия его были молниеносны в своей машинальности. Сейчас эпизоды этих перенасыщенных дней кристаллизовались в памяти какими-то чётно-белыми преувеличенно контрастными слайдами: обугленные брёвна и обугленные трупы Новомосковска, приземистые бараки гуманитариев, женщина в рубище, с гноящимся рубцом наискось шеи, всё порывавшаяся целовать руки расквартированным в посёлке котятам…