— О чем говорить… — бригадир вздохнул, поправил глазок коногонки. — В собственных хоромах жить некому.
— Ладят?
— Кто ж их знает. Они там, мы тут. Галина ездила в воскресенье. Вернулась, плачет. Что там, спрашиваю. Живут, говорит. — Он помолчал. Квартира как курятник… — Михеичев раздумал говорить о том горьком и непонятном, что происходит между Валерием и Оксаной, о чем, плача, рассказывала ему жена. Свернул в сторону, заговорил о мелочах.
— Ноне дети, оно что? — вмешался в разговор Кошкарев. — Только оперятся в родном гнезде и… пырск на сторону. Вместе с родителями жить? Да вы что!
— Они деятельности хотят, независимости. Свободы! — вступился за молодежь Клоков.
— Не скажи, секретарь, — Дутов чиркнул лучом света по его лицу. — Иных от папы с мамой силой не оторвешь. Нам с вами хорошо, и баста!
— Таких единицы, — парировал Егор Петрович. — Люди живут в достатке. Детям ни в чем не отказывают. Балуют. Мелочно опекают. Вот это как раз и надоедает им. Самостоятельно жить хотят. Без ежедневного контроля и понукания. Сами собой распоряжаться жаждут. Правильно я говорю, Виктор?
— Я из ПТУ не чаял как выскочить. Делай то, учи это, туда не ходи, там будь обязательно, — Тропинину польстило внимание партийного секретаря, и он с удовольствием говорил о себе. — А тут я сам себе хозяин.
— Д-да… — поддакнул своим мыслям Клоков. — Давно хочу тебя спросить. Ты, кажется, учился вместе с Кульковым?
— Все три года.
— Вы избрали его комсомольским секретарем. Что он за парень?
— Кульков и в ПТУ был секретарем.
— Знаю.
— Ничего парень.
— Что значит «ничего»?
— Деловой, компанейский… выступает всегда правильно…
— Это всё?
— Да нет… — Тропинин замялся.
На крайнее слева шило свалился кусок породы, оно хряснуло и с жалобным писком начало прогибаться.
— Подстрахуй! — коротко бросил Дутов и со стойкой в руках кинулся в завал.
Михеичев лихорадочно бил лагу поверх ломающегося шила. С правой стороны, там, где было забито четыре шила, дробно застучали камни. Иван торопливо загонял спасительную стойку. На почве беспорядочно валялись куски породы, и шахтер никак не мог найти для крепи надежной точки опоры. К нему метнулся Кошкарев, отбросил в сторону угловатый камень, и Дутов одним ударом всадил под оседающее шило подпорку.
Теперь трещала правая сторона. Два средних шила скрежетали концами по породе, и звук этот противно резал слух. Дерево словно молило о пощаде, звало на помощь.
— Витя, распил!..
Михеичев тянул в завал стойку. Виктор с лету разгадал замысел бригадира, схватил толстый массивный брус, поволок его к Михеичеву. Концы шильев уже визжали, из-под них по рукам, по лицу больно секло осколками породы. Подбежали Дутов и Кошкарев, вскочил Клоков, но на них зло рявкнул бригадир — мол, не мешайте дело делать, вдвоем управимся — и прогнал в безопасное место. По щеке Виктора секанула порода, он резко хлопнул ладонью по тому месту, будто его ужалила оса. На щеке была кровь.
Они подвели стойку под распил, и Михеичев сильными, точными ударами загонял ее. Стойка оказалась длинноватой, шла туго.
— Ямку! — бросил Петр Васильевич.
С клеваком подскочил Дутов, рубанул почву под нижним концом стойки. Та осела и со звоном вошла под распил.
— Живо шилья! Побольше! Одно к одному. Живо!
Зазвонил телефон. Трубку взял Клоков. Главный инженер интересовался ходом аварийных работ, разыскивал Плотникова. Попросил пригласить к аппарату бригадира.
— Некогда ему! — отрезал Клоков.
Главный не любил строптивых, настаивал на своем, употребляя крепкие словечки. А этого секретарь не терпел.
— Вот что, дорогуша, спускайся в шахту и разберись на месте! Не мешай работать. Все. — Клоков с силой вдавил трубку в защелки.
Прошел, сел, помолчал.
— Так что ты о Кулькове хотел сказать?
— Энергичный парень, — не отрываясь от дела, ответил Виктор. — Но если сказать правду, говорит очень много. По любому поводу и без повода.
— Это не так уж плохо. Комсомольские, партийные работники должны уметь говорить с людьми. Убеждать, разъяснять…
— Все понятно… — Виктор забивал шило рядом с левыми, треснувшими, мешала вбитая бригадиром подстраховочная лага. — Если слова подкрепляются делом.
— Интересно…
— А у Василия иногда что получается? Как расшумится с трибуны — ну, думаешь, все перевернет. Проходит день, другой, Кульков остыл, и то, к чему призывал, его уже мало интересует. — Шило скользнуло поверх лаги и пошло вглубь. — Он уже о другом кричит.
— Может, у него толковых помощников нет? — Клоков внимательно слушал шахтера.
— Вряд ли… Бюро у нас боевое, ребята что надо! Но он… Инициатива-то всегда исходит от него. Хорошая ли, плохая. Потом первым же и остывает. Взрывной он какой-то. И вмиг гаснет.
— Укажите ему…
— Указывали.
— Не прислушивается?
— Горячо берется исправлять свои ошибки и… — Виктор умолк — мол, все ясно, как в басенке про белого бычка.
— Д-да…
Было непонятно, поверил ли ему партийный секретарь.
— Я сказал откровенно…
— Спасибо, Виктор, Молодец. Ты о вступлении в партию не думал?
— Кто? — не понял тот вопрос.
— Ты, конечно. О тебе речь.
— Страшновато как-то…
— Шахтер ты грамотный, человек честный, работаешь хорошо, комсомолец активный, что еще?. По всем статьям подходишь, чтобы стать членом нашей Коммунистической партии. Петр Васильевич, дашь рекомендацию своему коллеге?
— Не задумываясь.
— Подумать не помешает. Решайся, Виктор. Посоветуйтесь в бригаде. — Клоков встал и ушел из бремсберга так же неожиданно, как и пришел.
Ну и сменка сегодня выдалась Витьке! Один сюрприз за другим. Успевай переваривать. Самому и не справиться. Он вспомнил Вадима, и странное, острое чувство недостачи его в сегодняшнем дне охватило Виктора. Будь он рядом — наверное, все было бы как-то иначе. Может быть, хуже, может, лучше, но обязательно иначе.
Шурша робами, к ним быстрыми шагами приближалась группа шахтеров… Огней стало больше, в бремсберге посветлело.
— Никак смена?.. — удивился Иван.
— Она самая! — откровенно обрадовался Гаврила.
Первым подошел Чернышев. Степенно поздоровался с каждым за руку, заглянул в лицо.
— Вижу, времени даром не теряли.
— Так… пару раз в домино врезали, — Дутов отбросил свою рваную рубашку в забут, морщась, натягивал спецовку на голое тело. — В шашки Гаврила предлагал сгонять, да фишки бугор попрятал.
— А я думал, ты на солнышке пузо грел! — гоготнул Борис. — За приличную деньгу можно и повкалывать на всю катушку. — Дербенев даже поплевал на руки, показывая свою готовность работать. — Слышал, оплата-то аккордно-премиальная! Чем скорее сделаем, тем больше грошей!
— Дуй, Боречка, шахтерочки тебя не забудут! Чаем с трюфелями угостят. — Иван не на шутку развеселился.
Федот Изотович толковал с Михеичевым о делах, осматривали ремонтины, шилья, делились впечатлениями, советовались, как вести борьбу с вышедшей из повиновения кровлей. План дальнейших работ Петр Васильевич представлял себе отчетливо, старался довести его до сменщиков: усилить кровлю еще несколькими шильями, подхватить их снизу двумя-тремя рамами и начать возводить костры.
— Сверх шильев, по лагам, пробить бы еще рядок ремонтин? — посоветовал Матвей Митин, пожилой шахтер с широким шрамом на лбу.
— При надобности, — согласился бригадир.
Звено Михеичева одевалось, собиралось на-гора; прибывшие горняки готовились к работе.
— Вадьку видел? — спросил Виктор у Бориса.
— Морду ему набить хотел, да связываться неохота. — Он снял самоспасатель.
— За что? — Тропинин шагнул к Борису.
— Заявление понес. О переходе на другой участок.
— Какой переход? Какой участок? — Виктор ничего не мог понять.
— В нашей бригаде его за настоящего шахтера не считают.
— Кто не считает? — громко спросил Виктор и осекся. Ему стало все ясно.
Сорвался было бежать, его остановил Михеичев.
— Что ты сможешь изменить? Только масла в огонь подольешь. Сейчас я выеду на часок пообедать и постараюсь уладить, — он постучал Витьку по плечу. — Успокойся, Витек, все образуется.
Они шли по квершлагу к стволу, уставшие, физически измотавшиеся, еле перебирая ногами. Каждый молча воскрешал в памяти события минувшей смены, представлял на своем месте тех, кто остался там, в обрушенном бремсберге, не в силах еще мысленно отойти от всего того, что было. Дутов пытался шутить, но шутки получались не смешные, на них не реагировали.
Шахтеры сели в клеть, выехали на-гора. На поверхности лил дождь, косой, ядреный, даже слишком крупный для этой поздней поры, и Виктор снял каску, подставил разгоряченное лицо густым, прохладным струям. Дутов «стрельнул» у прохожих шахтеров сигарету и, не отрываясь, сосал ее, захлебываясь дымом.
«А здесь все по-прежнему…» — с немым недоумением подумал Тропинин, смахивая с лица дождевую воду.
И когда подходили к бытовому корпусу, тихо спросил:
— Дядь Петь… — Виктор сам не знал, почему он обратился к Петру Васильевичу именно так. — На войне бывало… ну, чтобы кто-то испугался и побежал назад?
— Бывало, Витек, все бывало…