M. E. Сонкин, гвардии напитан в отставке, член Союза писателей СССР ОТКУДА ИМЯ ПОШЛО[15]
В первые же месяцы боевого применения нового оружия на фронтах Великой Отечественной войны среди наших бойцов разнеслась молва о чуде-пушке. Но так как оружие это было секретное и официального наименования его никто не знал, то каждый называл его по-своему: «эрэсы», «раиса семеновна», расшифровывая буквы «РС» — «реактивные системы». Но больше всего — «катюшами». Ветеран гвардейских минометных частей М. Сонкин по своим фронтовым записям так описывает утверждение этого имени среди бойцов.
Военный грузовой автомобиль, мчавшийся по Москве, свернул на заснеженную и пустынную улицу Фурманова. Сугробы баррикадами перекрывали дорогу, лежали вдоль заборов, возвышались до окон первых этажей зданий. Грузовик то и дело замедлял ход: передние колеса зарывались в снег, а задние буксовали.
У подъезда дома № 3/5 автомобиль остановился. Из кабины вышел подполковник. За ним из кузова выскочили на снег старший лейтенант и сержант. Удостоверившись в правильности адреса, они вошли в парадное.
Квартира 21. Табличка на дверях… Казалось, чего проще нажать кнопку или постучать; дверь откроется, и тогда…
— «Здрасте, мы за песней…» Так, что ли, придется начать? — шутя проговорил подполковник Дроздов, глава этой необычной делегации.
— Да, нечего сказать, задача, — произнес сержант Калинников, невысокого роста чернобровый парень.
— А по мне любое поручение — приказ, — сказал старший лейтенант. — И ничего тут зазорного нет. К тому же песня для фронтовиков…
— Вот ты первый и докладывай, — решительно предложил Дроздов.
— Нет, нет, — возразил старший лейтенант. — Я растеряюсь. Ведь поэт…
— Ну и что же? — перебил Дроздов.
Разговор прервался неожиданно: подполковник нажал кнопку звонка и все мгновенно смолкли.
Дверь открыла немолодая женщина в ватнике и в пуховом платке. На вопрос, дома ли Михаил Васильевич, она ответила утвердительно и пригласила пройти в комнату направо.
По тому, как она встретила нежданных гостей, нетрудно было догадаться, что военные в этой квартире совсем не редкие гости.
…Происходило это в конце декабря 1943 года. В Москву со 2-го Прибалтийского фронта была послана группа гвардейцев-минометчиков. Среди прочих дел фронтовики имели необычное задание:
— Побывайте у поэта Михаила Васильевича Исаковского и передайте ему, что без новой песни нам никак нельзя, — полушутя-полувсерьез напутствовал их генерал. — Зовите поэта в гости. А если он поехать не сможет, сами расскажите про наши дела. Но без песни не возвращайтесь.
И вот фронтовики в гостях у Исаковского.
В небольшой комнате, заставленной книжными шкафами, было прохладно. На плечи Михаила Васильевича накинута шуба. При каждом его движении она спадала, и ему приходилось вновь набрасывать ее на плечи.
— Нет, нет, не раздевайтесь, — предупредил Исаковский, когда гости стали искать вешалку. — К сожалению, у нас не тепло.
— Мы привычные, — храбро заметил Калинников и посмотрел на подполковника. Тот тоже снимал с себя шинель.
— …Так что о нас не беспокойтесь, — уверенней добавил сержант.
— Если настаиваете, — улыбнулся Исаковский, — пожалуйста.
Разделись. Сели к столу.
— То, что вы с фронта, сам вижу. Но с какого, разрешите узнать?
Все трое переглянулись и облегченно вздохнули: хорошо, что поэт заговорил первым. Теперь будет легче.
— Второго Прибалтийского…
— На Ригу пойдем! — бойко сказал сержант Калинников, но, встретив взгляд подполковника, добавил, и на этот раз не столько для поэта, сколько для своего начальника: — Раз Прибалтийский, значит путь наш к берегам Балтийского моря, а там Риги никак не миновать.
— Мне нравится эта ваша уверенность, — улыбнулся Исаковский. — А вы кто будете?
— Командир боевой машины сержант Калинников.
— Должен заметить, что один из наших самых отважных гвардейцев, командир «катюши», — сказал подполковник.
— Он у нас фрицев подчистую косит и фамилии не спрашивает, — отрекомендовал старший лейтенант.
Калинников покраснел, встал и неожиданно громко проговорил:
— Товарищ поэт…
Это прозвучало так, словно он обращался к своему командиру полка.
Все рассмеялись. Калинников тоже.
— Очень рад познакомиться с командиром «катюши», — заинтересованно и тепло произнес Исаковский.
— Так я что… — волнуясь, и на этот раз уже совсем тихо проговорил Калинников.
— Дело у нас к вам вот какое, — начал подполковник. — Наш генерал от имени гвардейцев приказал передать вам приглашение приехать на фронт, чтобы написать новую песню про «катюшу». А то как-то неловко получается. Называемся мы «катюшечниками», а песня, от которой название пошло, старая, довоенная… Сами понимаете…
— Я слышал, что на фронте на мотив «Катюши» поют что-то новое, — сказал Исаковский.
— «Разлетелись головы и туши»? — вмешался Калинников. — Так это же пародия!
— А что бы вы хотели?
— Такую, чтоб прямо про нас говорила, чтоб меткая была и серьезная.
Михаил Васильевич остановил взгляд на сержанте и долго, пристально смотрел на него.
Стало тихо. Фронтовики ждали, что скажет поэт.
— Понимаю, друзья мои. Спасибо за приглашение. Но сейчас, к сожалению, принять его не могу. Я нездоров. Уже второй месяц не выхожу на улицу. И вряд ли скоро смогу куда-нибудь поехать. А насчет песни вы правы…
И разговор зашел о том, откуда имя «катюша» пошло.
— Никто приказов на этот счет не издавал, — улыбнулся подполковник Дроздов. — Если собрать сто фронтовиков и спросить, как, по их мнению, это случилось, — будет сто разных ответов. Все, впрочем, припомнят, что это произошло примерно в одно и то же время и что всем одинаково полюбилось это имя. Думаю, из всех распространившихся версий наиболее правдивая та, что связывает появление названия оружия с названием вашей довоенной песни. Говорят, песня, как и человек, имеет свою судьбу: незаметно ее рождение, но, если она по сердцу придется, народ разносит ее по всему свету; она долго живет. Так случилось и с довоенной песней про Катюшу. Рассказ о верной любви простой русской девушки к бойцу, который «на дальнем пограничье» бережет нашу родную землю, тронул сердца, и песня быстро разнеслась по городам и селам.
Но вот грянула война, в первые же дни на фронтах появилось новое оружие — реактивное, и случилось то, что и раньше не раз бывало в истории техники: младенцу не сразу нашли имя. Официально батареи, дивизионы и полки реактивной артиллерии с самого момента их формирования назвали гвардейскими минометными частями. Отсюда появилось название «гвардейские минометы». Странно звучало бы «гвардейская пушка» или «гвардейский автомат». Но с «гвардейскими минометами» свыклись: во-первых, не было другого названия, во-вторых, снаряд для новой артиллерии внешне был похож на мину. Когда же фронтовики увидели эти «минометы» в действии, когда разнеслась молва об их необыкновенной мощи, официальное название как-то сразу стало забываться. Почему?
— В самом деле, почему? — оживился поэт. — Рассказывайте, это очень интересно.
Исаковский вновь поправил на плечах шубу, откинулся на спинку стула и положил на колени блокнот. Блокнот был открыт, и Дроздов случайно увидел: там уже есть какие-то записи. «Фрицев подчистую косит», — прочел подполковник. Это были слова, которые обронил старший лейтенант, характеризуя Калинникова.
— Нужно вспомнить, в какое время появилось на фронтах наше оружие, — продолжал подполковник, — фашисты опустошали советские города и села. Мы вели трудные бои. Тяжело, очень тяжело было… И вот по фронтам разнеслось, что в нашей армии появилась какая-то необыкновенная пушка. Сама она необычная и снаряды непривычные: когда летят — позади остается длинный огненный след, в темноте они напоминают падающие кометы… Народная молва разнесла слух, что новая пушка стреляет снарядами, которые, падая, будто разделяются на несколько других, а те в свою очередь тоже дробятся, разрываются и сжигают все вокруг.
— Я от одного пехотинца слышал похлеще, — смеясь, вставил Калинников. — Мы лежали с ним в госпитале. Он уверял, что сам видел, как наши снаряды, будто магнит, притягиваются к вражеским танкам и подрывают их!
— Как в сказке, — сказал Исаковский, — а в сказке всегда есть мечта.
— Это верно, — продолжал подполковник. — В дни, когда с фронтов шли недобрые вести, народ особенно хотел верить: вот развернутся могучие силы, вот ударят! Отсюда и преувеличения насчет нового оружия. Чем дальше от фронта, тем больше рассказывалось небылиц. По-своему отозвались фронтовики. Шипение снарядов при выстреле, долгий рокот разрывов при одновременном падении сотен этих снарядов, сказочная молва об их силе — все это в сознании солдат связывалось с чем-то живым, грозным для врага и милым сердцу нашего фронтовика. Солдат с давних пор называет «подружкой» свою спасительницу-винтовку, саперную лопатку, котелок…
— «Пушка-подружка», «фронтовая сестра», — заговорили солдаты.
— Вон как сыграла Надюша!
— Эх, и пропела фрицам наша Катюша!..
Каждый называл новое оружие именем, которое было ему по душе. Но более всего полюбилось имя Катюша — простое русское народное имя, которое все чаще слышалось теперь по радио, в кино и на улицах, в воинских эшелонах и на прифронтовых дорогах.
Война, разлучившая солдат со своими женами и невестами, еще более приблизила к сердцу народа образ той Катюши-подружки, которая навсегда подарила свою любовь другу-солдату.
Так и разнеслось по фронтам:
— «Катюша» стреляет!
— Вон «катюша» горячие гостинцы понесла врагу!..
…Подполковник закончил рассказ. Наступило молчание. Поэт задумался об услышанном. Но вот он встретил ожидающие глаза.
— Понимаю, — сказал он. — Но мне, видимо, к этому рассказу добавить нечего. Сами догадываетесь: я тут ни при чем. Поэт не властен над своей песней. Да и кто мог предугадать, что имя героини песни станет именем нового оружия… Что касается желания ваших товарищей услышать новую песню про «катюшу», то я его вполне разделяю. Но для этого нужна ваша помощь. Я еще ни разу не видел боевые машины-«катюши». Не встречал фронтовиков из гвардейских минометных частей. Боюсь, напишу такое, что потом и обо мне будете говорить, как о солдате, с которым товарищ сержант в госпитале встретился, — улыбаясь, закончил Исаковский.