них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхие

бараньи их шапки.

Два козака выехало вперед из запорожских рядов. Один еще совсем молодой,

другой постарее, оба зубастые на слова, на деле тоже не плохие козаки:

Охрим Наш и Мыкыта Голокопытенко. Следом за ними выехал и Демид

Попович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под

Адрианополем и много натерпевшийся на веку своем: горел в огне и

прибежал на Сечь с обсмаленною, почерневшею головою и выгоревшими

усами. Но раздобрел вновь Попович, пустил за ухо оселедец, вырастил усы,

густые и черные как смоль. И крепок был на едкое слово Попович.

– А, красные жупаны на всем войске, да хотел бы я знать, красная ли сила у

войска?

– Вот я вас! – кричал сверху дюжий полковник, – всех перевяжу! Отдавайте,

холопы, ружья и коней. Видели, как перевязал я ваших? Выведите им на вал

запорожцев!

И вывели на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их был

куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, – так, как схватили

его хмельного. И потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед

своими же козаками и того, что попал в плен, как собака, сонный. В одну

ночь поседела крепкая голова его.

– Не печалься, Хлиб! Выручим! – кричали ему снизу козаки.

– Не печалься, друзьяка! – отозвался куренной атаман Бородатый. – В том нет

вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть со всяким человеком;

но стыдно им, что выставили тебя на позор, не прикрывши прилично наготы

твоей.

– Вы, видно, на сонных людей храброе войско! – говорил, поглядывая на вал,

Голокопытенко.

– Вот, погодите, обрежем мы вам чубы! – кричали им сверху.

– А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! – говорил Попович,

поворотившись перед ними на коне. Потом, поглядевши на своих, сказал: – А

что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот пузатый,

им всем будет добрая защита.

– Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита? – сказали козаки, зная, что

Попович, верно, уже готовился что-нибудь отпустить.

– А оттого, что позади его упрячется все войско, и уж черта с два из-за его

пуза достанешь которого-нибудь копьем!

Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою,

говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну…» Да

уж и не сказали козаки, что такое «ну».

– Отступайте, отступайте скорей от стен! – закричал кошевой. Ибо ляхи,

казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой.

Едва только посторонились козаки, как грянули с валу картечью. На валу

засуетились, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились, и

выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитые гусары.

За ними кольчужники, потом латники с копьями, потом все в медных шапках,

потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не

хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не было

команды, тот ехал один с своими слугами. Потом опять ряды, и за ними

выехал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник; а позади

всего уже войска выехал последним низенький полковник.

– Не давать им, не давать им строиться и становиться в ряды! – кричал

кошевой. – Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворота!

Тытаревский курень, нападай сбоку! Дядькивский курень, нападай с другого!

Напирайте на тыл, Кукубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!

И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смешались. Не

дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на копья. Все

сбились в кучу, и каждому привел случай показать себя. Демид Попович трех

заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот

добрые кони! Таких коней я давно хотел достать!» И выгнал коней далеко в

поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу,

напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул

аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю, снявши с него

саблю с дорогою рукоятью и отвязавши от пояса целый черенок[[32]] с

червонцами. Кобита, добрый козак и молодой еще, схватился тоже с одним из

храбрейших в польском войске, и долго бились они. Сошлись уже в

рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким

ножом в грудь, но не уберегся сам. Тут же в висок хлопнула его горячая пуля.

Свалил его знатнее из панов, красивейший и древнего княжеского роду

рыцарь. Как стройный тополь, носился он на булатом коне своем. И много

уже показал боярской богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое;

Федора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конем, выстрелил по

коню и козака достал из-за коня копьем; многим отнес головы и руки и

повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок.

– Вот с кем бы я хотел попробовать силы! – закричал незамайковский

куренной атаман Кукубенко. Припустив коня, налетел прямо ему в тыл и

сильно вскрикнул, так что вздрогнули все близ стоявшие от нечеловеческого

крика. Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не

послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и

достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему

горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, все еще силился

нанести врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко,

взяв в обе руки свой тяжелый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие

уста. Вышиб два сахарные зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой

позвонок и вошел далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к

сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая

дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом желтый кафтан его. А

Кукубенко уже кинул его и пробился с своими незамайковцами в другую

кучу.

– Эх, оставил неприбранным такое дорогое убранство! – сказал уманский

куренной Бородатый, отъехавши от своих к месту, где лежал убитый

Кукубенком шляхтич. – Я семерых убил шляхтичей своею рукою, а такого

убранства еще не видел ни на ком.

И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие

доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал

от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем, дорогим

серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память. И не

услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый хорунжий, уже

раз сбитый им с седла и получивший добрую зазубрину на память.

Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к

добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал

обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю. Понеслась к вышинам

суровая козацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с тем дивуясь, что так

рано вылетела из такого крепкого тела. Не успел хорунжий ухватить за чуб

атаманскую голову, чтобы привязать ее к седлу, а уж был тут суровый

мститель.

Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг

останавливается распластанный на одном месте и бьет оттуда стрелой на

раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, – так Тарасов сын, Остап,

налетел вдруг на хорунжего и сразу накинул ему на шею веревку.

Побагровело еще сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло

жестокая петля; схватился он было за пистолет, но судорожно сведенная рука

не могла направить выстрела, и даром полетела в поле пуля. Остап тут же, у