Не надо забывать, что при странствованиях к святым местам громадное значение имеет еще климат: и русских, и других жителей севера (скандинавов) из их суровой страны больше всего манил к себе благодатный юг. Мнение это стало ходячим, и вот с какою характеристикою являются ныне паломники в литературных произведениях даже мелкой ежедневной прессы:

«…Деревня Юрасовка стоит на пешеходном тракте, между двумя обителями. Круглый год, не говоря про весну и лето, а даже и осенью, и непогодною зимой, много идет через деревню всякого народа, известного под прозвищем „странного люда“: кто идет Богу молиться, кто так гуляет по русскому простору, из любви к бродяжничеству, а попадается и потаенный путник, который только сам может сказать о себе, кто он такой, куда и зачем идет. И разного поведения народ: кто смиренный и богобоязненный, а кто очень уж веселый, словоохотливый, а кто и просто беспокойный».

С течением времени ночлежная изба стала «любимым местом сходбища баб и детей, по большей части для собеседования с богомольцами. Узнают бабы, что в ночлежной „все благочестиво“, начнут понемногу собираться, чтобы поглазеть и послушать боголюбезного путника. Бывает, что путник или путница и поучать начнет, да так, что бабы переглядываются, — неладные речи слышат; но тут всегда выручал сам Егор Терехин (хозяин избы), во время подобных собеседований обыкновенно сидевший на пороге с трубкой, пропуская тоненькие струйки махорки в щель отворенной двери. Услышит он, что странник уж очень гнет баб на свою сторону, сплюнет, глянет исподлобья, да и прорычит: „А ты, раб божий, проповедуй, да прислушивайся к себе, а то что-то уж очень заумничал, не пора ли и спать ложиться?“

Зима. Давно уже надоели трескучие морозы. Бабы совсем без дела сидят, не знают, куда себя девать.

Вечереет.

Ярко светятся замороженные окна ночлежной избы; из трубы дым столбом валит.

— Что это Терехины засветились так ярко? — спрашивает соседка соседку.

— Да, небось, странник какой-нибудь пришел. Глядишь, принес что-нибудь, ну, и давай греться, на ночь-то глядя.

— А не знаешь, дома Егор-то?

— С обеда ушел в рощу, на лыжах пошагал.

— Ой-ли? Пойдем в ночлежную, может, и услышим что-нибудь.

— Пойдем. Надо куда-нибудь вечер-то девать! Со скотиной убрались.

И пошли бабы в ночлежную избу.

А тут уж собрались кое-кто из соседок. Греются около печи, в которой ярким пламенем горит еловый пень, а сами прислушиваются к страннице с обгорелым, словно из красной глины вылепленным лицом, прилаживающей к огню медный чайник с водой.

— Чтой-то, родная, ты в такие морозы тронулась?.. И не страшно вам, отчаянные головы? Тут от деревни до деревни народ мерзнет, а они, вон, идут и идут…

— А угоднички-то божие на что? — перекрестившись, с улыбочкой отвечает странница. — А потом я на Киев иду, и чем дальше пойду, тем мне теплее будет… К февралю-то дойду до хохлацкой стороны, а тут об эту пору и совсем тепло бывает. А и то надо покаиться вам, бабыньки: — не успела я ноженьки поразмять, как прямо мне навстречу диавольское искушение»… и проч. (М.Рудниковский: Московский Листок 1893, 61).

Порочный элемент наших паломников осел в таком, казалось бы Святом месте, как Афон. Покойный архимандрит Антонин, начальник нашей миссии в Иерусалиме, говорит в одном из своих сочинений: «…наиболее тяжелую особенность тамошние (афонские) монастыри-замки имеют в себе зловещий пирг или пиргу, как выражаются наши пройди-свет соотечественники, занесенные туда роком (большую частию в образе Дуная) и преследуемые и на чужбине памятию кто карцера, кто чижовки, а кто и прямо тюрьмы» (Из Румелии).

Другой писатель говорит о сем почти в тождественных выражениях: «Некоторые (афонские) отшельники почему-то не говорят о причинах своего обета и стараются даже замять подобные расспросы, точно боятся их. Эти отшельники, как я заметил, со страхом смотрят на каждого помещика или офицера, приезжающего на Афон, боясь узнать в нем своего бывшего начальника. Их прошлое темно»… (Н. Благовещенский: Афон).

И офени, класс богатый, люди торговые по преимуществу, и нищие калеки, люди странные, как мы уже упомянули, сходились на юге, причем одних тянул к себе Царьград и область Дуная, другие направлялись в Палестину и на Афон, блуждая по пути у северных берегов Черного моря. Туда же, на юг, в Византию, и тем же путем, что и русские странники, шли скандинавские пилигримы, и шведы отправлялись туда раньше норвежцев. Шведское «Стод» в языке брянских нищих объясняется теперь весьма просто. Stod — собственно значит изваяние, статуя. В офенском языке: стода, стодница — значит икона; счёдёха [щёдёха, що(сто)деха] — божба, счедиться [що(сто)диться] — божиться; наше нищенское: стодуница — восковая свеча также понятно. Столкновение же паломников во время пути с разным народом объясняет дальнейший иноязычный приток в родную речь, среди которой греческий элемент в словаре нищих и офеней составляет часть преобладающую.

Два пути от нас вело на юг, и оба они образуют как бы угол, стороны коего — одна по Прибалтийскому побережью и бассейну Днепра, а другая от Мери вниз по Дону — сходились у своей вершины, у Черного моря. Клады идут в этом же направлении, и наибольшее их число должно заключаться в очерченном пространстве.

Не знаем, есть ли особый язык, похожий на рассматриваемый нами нищенский или на офенский — далее на восток и северо-восток от старой Мери. В Вятской губернии нам встретилась фамилия крестьян Микрюковых, и это, кажется, последний предел распространения языка офеней. В Сибири его нет. На северо-западе тайный язык нищих до сих пор хранился в губерниях белорусских, где он вымирает, немного живет он на юге, есть в Орловской и встречается у нищих в Тульской и Рязанской губерниях, но, повторяем, недалеко то время, когда язык этот исчезнет совершенно. «Нищенская молодежь изучает его уже неохотно и, по-видимому, обрекла его на забвение, употребляя по преимуществу „отверницкую говорку“, т. е. обыкновенный белорусский язык, но с прибавлениями или вставками в слова особых частиц» (Романов. Ср. выше Описание Кричевского графства).

Язык нищих и калек перехожих, язык офеней, отверницкая речь, катрушницкий лемезень, любецкий лемент, язык лаборей и проч., и проч. — все это ветви одного дерева, потомки одного отца, выродившиеся вследствие различных требований и условий жизни и затем принявшие в себя оттенки местного говора. К такому заключению приводят все свидетельства о языке нищих и офеней, поскольку он сохранился в этой среде. Книжное влияние (бурса) в данном случае едва ли коснулось народа, хотя совершенно нельзя отрицать этого, ибо в составе странных людей мог оказаться всякий. Нельзя посему не пожелать, чтобы было собрано наивозможно большее количество слов из тайного языка нищих или иного класса Тогда только из области гаданий можно прийти к выводам сколько-нибудь положительным. Делу сему особенно должно помочь указание местности, дабы точнее определить топографическое распространение языка.

Разработка затронутого нами тайноречия, собственно этимология этой любопытной амальгамы, еще ждет своих исследователей.

«Я убежден теперь, — говорит в одном из своих трудов Погодин, — что для первых страниц Русской Истории должен быть источником не Нестор, не летопись, а живой язык, из которого должно воссоздать духовное, умственное состояние народа, происхождение и развитие его понятий, склад его ума и движение мыслей». Область духа, создание какого бы то ни было языка не есть явление заурядное, и творчество человека в этом направлении не должно оставаться чуждо самого подробного анализа. Проникая глубже в организм слова, — откроем связь его с процессом мышления, получим язык, определительный показатель духа (Григорович В.И.).

Лучший документ для бытовой истории, тайный язык обнимает собою лишь небольшую часть отношений какого-либо кружка, и то в немногих классах, но и здесь при его изучении нам должен открыться особый мир, достойный серьезного внимания и полный живого и глубокого интереса.