—      А кто виноват?! — воскликнула Лариса Михайловна, и лицо ее покрылось красными пятнами.— Никто и не подозревал, что ты приехал и тайком поднялся к себе. Даже не нашел нужным хоть на минутку показаться гостям!

—      Хорошо, оставим это!— Василий Петрович отодвинул от себя стакан и поднялся из-за стола.

Скоро все разошлись по своим комнатам. Любаша, убрав со стола, тоже ушла к себе на кухню.

Леонид один остался в столовой. Он долго смотрел в ночную темноту за окном и думал: «Неужели все живут так, как мы? Ни дружбы, ни близости — словно чужие... И зачем только мама вышла замуж за этого угрюмого, скучного человека?»

Он достал из бумажника маленькую фотографию отца в военной форме и долго разглядывал ее.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В начале октября начались заморозки. Комбинат оказался не подготовленным к зиме. Паропровод, тянувшийся на сотни метров, не был отеплен, и по ночам лопались трубы. В дождь протекали крыши, окна в цехах заколотили листами фанеры, а щели между рамами работницы заткнули тряпками. Запасы угля были небольшие— всего двести тонн на три дня работы. Не хватало и сырья. Запоздает хоть на несколько часов автомашина, посланная за пряжей, — простой оборудования и потеря ритма.

Заниматься производством, вникать во все детали Власову попросту было некогда: чтобы предотвратить остановку комбината, приходилось все свое время убивать на хозяйственные мелочи. А между тем план выполнялся на девяносто четыре — девяносто пять про-

центов, и, казалось, не было силы, которая сдвинула бы его с этой мертвой точки. Конечно, можно было прихватить один выходной день — на этом настаивал главный инженер Баранов — или заставить людей работать сверхурочно. Тогда месячный план с грехом пополам выполнили бы. «Ну, а что дальше?—думал Власов.— В ноябре — декабре все начнется сызнова. Нельзя постоянно жить в лихорадке. Нужны коренные меры. Но какие?» Этого Власов еще не знал.

Одним желанием производительность труда не поднять. Нужна прежде всего механизация трудоемких процессов — это ясно. Работу десятков грузчиков могут выполнить три самосвала. Два автокара в состоянии заменить восемнадцать подвозчиков угля. Однако все это вопросы будущего...

Однажды поздно вечером, после обхода цехов, Власов вернулся к себе в кабинет и решил еще раз поглубже вникнуть в технико-экономические показатели комбината. План выпуска продукции по ассортименту и рисункам не выполнялся, в светлые тона товар вовсе не красили, и вообще качество выпускаемой продукции вызывало тревогу: всего восемьдесят два процента первого сорта вместо девяноста шести, намеченных по плану! Но что тут можно сделать? Ведь в красильном люди работают на ощупь, вслепую! Везде грязь, масло. Стоит куску ткани упасть на пол или задеть о стену, как приходится перекрашивать его в черный цвет, иного выхода нет. К сырью отношение варварское. Между тем килограмм шерсти стоит почти столько же, сколько килограмм шоколада. Разве на конфетной фабрике топчут ногами шоколад, как топчут шерсть в цехах комбината?..

«Нет, заниматься накладыванием заплаток не буду,— решил Власов.— Чтобы обеспечить нормальную, ритмичную работу, нужно все перевернуть. Конечно, это не так просто, и зарываться нельзя, нужен продуманный во всех деталях план, определенная система и последовательность — иначе недолго и дело провалить, и голову сломать. Когда исчезнет вечная угроза невыполнения плана, тогда у работников и руки будут развязаны, и инициатива появится».

Позвонил телефон. Начальник главка интересовался делами комбината. Власов обрадовался: сейчас он поделится своими мыслями с Василием Петровичем, попросит помощи и договорится о приеме. Но Толстяков интересовался одним — выполнением месячного плана. Ни о чем другом он и слушать не хотел.

—      Что за манера — все сваливать на предшественников да на поставщиков! Как по-вашему, до вас люди ничего не делали? Займитесь планом, а всякие проекты можете оставить при себе. Народу нужен товар, а не воздушные замки.

—      Но ведь невозможно...— попробовал возразить Власов.

Толстяков не дал ему договорить:

—      Никаких «но»! Если вы думаете, что с вас, как с нового человека, не взыщется, то напрасно. Вы за план октября отвечаете головой, и я требую его безоговорочного выполнения.

В трубке послышались короткие гудки.

—      Уважаемый товарищ Толстяков, криком план не выполнишь, — вслух сказал Власов, глядя на телефонный аппарат.

2

У крыльца одноэтажного дома против комбината стояла грузовая машина с мебелью.

Матрена Дементьевна, повязав голову платком, в фартуке, помогала Власову расставлять в комнатах мебель и не переставая ворчала:

—      Скажи, пожалуйста, ну к чему нам такие хоромы? Чем мы будем обставлять четыре комнаты?

—      Что поделаешь, мама! Строители не думали, что в директорской квартире будем жить только мы вдвоем!

—      Конечно, не думали! Кому придет в голову, что бывают холостые директора!

—      Опять ты за свое!

—      Что, не нравится? Другой на твоем месте давно завел бы жену, детишек, а ты в тридцать два года ходишь бобылем. Холостяки на старости делаются злыми.

—      Хватит, мама!

Матрена Дементьевна укоризненно посмотрела на него, покачала головой и ничего не ответила.

Ей недавно исполнилось пятьдесят шесть лет; маленькая, кругленькая, она осталась такой же подвижной, какой была в молодости. Волосы хотя и поседели, но по-прежнему были шелковистыми и слегка отливали синевой. Смугловатое, круглое лицо, почти без бровей, бороздили глубокие морщинки. Голубые глаза смотрели строго.

Разместились лишь поздно вечером. Матрена Дементьевна заняла угловую комнату. Там поставили ее никелированную кровать, старомодный комод, зеркало и большой, обитый жестью сундук. Напротив, в комнате побольше, поместился Власов. Он расставил на этажерке книги, на письменный стол поставил два телефонных аппарата, один — от коммутатора, другой — диспетчерский, провел свет к изголовью кровати. Третью, проходную, комнату сделали столовой. Туда поставили буфет, стол, диван, радиоприемник, пианино, купленное еще до войны, и все-таки оставалось еще много свободного места. Четвертая комната пустовала — для нее не хватило мебели.

Матрена Дементьевна вымыла полы, завесила окна, постелила на стол свежую скатерть и, оглядев квартиру, сказала:

—      А знаешь, Алеша, получается неплохо, уютно!

В особенный восторг привела ее газовая плита.

— Вот благодать-то! — воскликнула она, зажигая газ. — Дай бог здоровья тому, кто додумался до этого!

За чаем мать вспоминала:

—      Я на этой фабрике не раз бывала. Хозяином тут немец был. Порядки завел похуже, чем в крепостное время. В будний день из казармы не выходи, замуж вышла — получай расчет. За каждый пустяк штраф. Харчи покупай у него же в лавке, да еще втридорога. И мастера тоже все были немцы. Как началась война с германцем, рабочие вывезли хозяина на тачке да и вывалили в канаву.

—      И ничего им за это не было?— спросил Власов.

—      Тогда немцев всюду гнали, громили их магазины на Кузнецком мосту и на Немецком рынке. Городовые на это сквозь пальцы смотрели... Вот не гадала, что придется мне здесь работать!

—      С чего ты взяла, что тебе придется работать?

—      А что же, по-твоему, я должна делать? День-деньской сидеть сложа руки в четырех стенах и дом сторожить? Были бы у тебя дети — ну, тогда другое дело, я бы их нянчила...

—      Ты свое отработала, хватит.

—      Ничего! Старый конь борозды не портит. Еще поработаю. Работает же здесь моя подружка, покойного Трофима Назаровича жена, Аграфена. Она всего года на четыре моложе меня. Ты дай там распоряжение, чтобы оформили меня в ткацкий цех. Не бойся, норму выполню!

—      Не буду я этого делать, и не проси! И вообще,— что подумают люди: директор не заботится о матери, и она на старости лет вынуждена работать за станком!