На первых ступенях музыка звучала громче, а у стойки мэтр–д–отеля Бун вручил джентльмену стодолларовую купюру, благодаря чему их проводили к одному из лучших столиков, справа от небольшой сцены. Он сел спиной к игравшему трио, чтобы Элании открывался лучший обзор.

Когда она в восхищении посмотрела на пианиста, кларнетиста и парня на басе, Бун почувствовал, как что–то расцветает в его груди.

Из всех мест на планете он хотел находиться именно здесь. И счастье, которое он испытывал, это единство и единение стали шоком, осветившим масштабы его одиночества.

Впервые за долгое время.

Элании казалось, словно она сидит под тепловой пушкой. В хорошем смысле.

Сняв парку, она села напротив Буна, а чувственная музыка стирала расстояние между ними. Тусклый свет и внимательный персонал, не докучающий им, и даже небольшой столик и стулья с наклоненными спинками, казалось, все создавало интимную атмосферу.

Прежде чем Элания поняла, перед ними поставили тарелку с сыром и фруктами, а потом принесли жаркое из мяса и овощей – ничего вкуснее она в жизни не пробовала. А, может, приятная компания превратила скромный ужин в пиршество: хотя с другими она всегда стеснялась и предпочитала молчать, с Буном все было иначе. Казалось, они обсудили бесконечное множество тем, все, от любимых книг и музыки, до актуальных новостей и детских воспоминаний, разделяя все это вместе с хлебом в общей корзинке.

Это было потрясающе. А потом они опустошили тарелки с десертом, а разговор все продолжался.

Скользя кончиками пальцев по основанию бокала, Элания всматривалась в шардоне... гадая, чем закончится эта ночь.

– О чем ты думаешь? – пробормотал Бун.

Покачав головой, Элания задумалась, чувствовал ли он, что она уже спала с мужчиной... и важно ли это для него. Бун принадлежал к аристократии, а для них существовало множество правил. Ну, правила были и для гражданских. Но Изобель заставила ее выйти из своей раковины и завести мужчину, так она и поступила десять лет назад. Их отношения продлились год, а потом сдулись, как неудавшийся социальный эксперимент.

– Поговори со мной. Что бы там ни было, просто поделись со мной.

Она с шоком осознала, что действительно хотела рассказать ему обо всем. Но не могла подобрать нужные слова.

Она специально представила лицо Изобель и сделала глубокий вдох.

– Я родилась с нарушенным слухом. – Она прикоснулась к уху. – Я была не полностью глухой, но слышала лишь низкие звуки. Речь давалась мне плохо, и отсюда пошли сложности в общении с другими. Я выучила язык жестов еще в шестидесятые, и все еще хорошо читаю по губам, но, знаешь... тогда все было иначе. В детстве окружающие плохо принимают физические недостатки. Поэтому мне было сложно. Сложно было всей моей семье.

Она посмотрела на Буна, но не увидела на его лице отвращение... которое не только проявляли к ней в прошлом, эта реакция также считалась стандартной для аристократов.

Бун, в противовес своему статусу, подался вперед, его выражение было открытым... понимающим.

Еще раз вздохнув, она продолжила:

– Другие дети были откровенно жестокими, но Изобель всегда была рядом. Я помню первую драку из–за моего недостатка. – Элания выдавила улыбку. – Она выбила все дерьмо из того мальчика, который высмеивал меня. Я была слишком занята, ориентируясь в этом мире, чтобы беспокоиться о том, что другие думают о моей глухоте, но Изобель всегда это волновало, и она отчаянно защищала меня.

– Поэтому ты считаешь, что плохо ладишь с людьми?

– Это последствия прожитых лет, понимаешь? – Она снова прикоснулась к уху. – Так или иначе, мне говорили о шансах на то, что превращение исправит мои проблемы с ушными каналами, но я в это не верила. Оно наступило, и я была шокирована, когда обрела четкий слух. Поначалу я это даже ненавидела. Все казалось таким громким, особенно высокие ноты, вроде скрипа дверных петель, телефонного звонка и свиста. Привыкание далось тяжело.

– Это был абсолютно иной мир для тебя, – сказал Бун.

– Абсолютно другой. Раньше я уходила в себя. Но когда обрела слух? Я закрылась почти на год. Тогда Изобель настояла, чтобы мы жили отдельно от родителей. Казалось, она чувствовала, что мне нужно пространство, а мои родители... они проявляли излишнюю опеку. Они пытались вытащить меня, но их настойчивость имела противоположный эффект. Стало лучше, когда мы с Изобель начали жить отдельно. Меня спасли фильмы. Пока Изобель тусовалась со своими друзьями, я смотрела фильмы. Начала с тех дисков, похожих на пластинки, помнишь те большие альбомы в упаковках?

Бун рассмеялся.

– Да, Боже... я не вспоминал о них столько лет.

– Так? За ними шли Бетамакс[40] и VHS[41]. Потом DVD. Сейчас у нас есть «Нетфликс» и «Хулу»[42]. – Она сделала глоток вина. – Поэтому когда Изобель уходила, я сидела одна и часами смотрела фильмы, сначала с убавленным звуком, но потом, постепенно... – Она пожала плечами. – Я привыкла к шуму. Сейчас я даже могу находиться в толпе и не сходить с ума от какофонии звуков. На это ушли годы. Я прочитала в одной статье, что процесс привыкания к определенному чувству – это развитие нейронной сети. Другими словами, я просто должна тренировать свой мозг.

– Но тебе все еще бывает некомфортно с людьми.

– Нет, это не так. Наверное, это врожденная замкнутость. Или последствия двадцати пяти лет глухоты и насмешек со стороны ровесников, а порой – и их родителей. Не знаю. Да это и неважно. Я – такая, какая есть.

В ее голосе звучали извинительные нотки, но с другой стороны, очень долгое время она чувствовала себя так, будто обязана просить прощение, извиняться за свои ограниченные способности...

Протянув руку через стол, Бун взял ее ладонь, ту, что была со шрамами.

– Ты нравишься мне такая, какая есть.

– Что ж, мне повезло, – прошептала Элания. – Другой мне быть не суждено.

Когда джазовое трио изменило темп, Бун погладил пальцем ее ладонь.

– Потанцуешь со мной?

В центре ее груди вспыхнуло тепло, там, где сердце. Удивительное, похожее на жар от камина. Шокирующее и очень приятное.

Изобель бы одобрила это, подумала внезапно Элания. Все происходящее.

Бун. Джаз. Уютный, похожий на паб ресторан. Ее саму... дающую шанс кому–то.

В этот момент она, казалось, бросала кости не относительно Буна, но... за саму себя.

– Да, – сказала Элания, улыбнувшись. – С удовольствием.

Они встали одновременно, и, учитывая, что их столик располагался справа от сцены, потребовалось два шага в сторону, и Бун прижал ее к своему телу.

Дражайшая Дева в Забвении, он был большим. Она едва доставала макушкой до его груди, а обнявшие ее руки казались огромными. Но он очень нежно держал ее, позволяя ей самой решить, насколько близко она хочет находиться к нему, и, вот неожиданность...

Она хотела ближе.

Но эту цель было сложно достигнуть. Бун никогда не снимал свою куртку, и только скользнув под нее рукой и задев пистолет в кобуре, она поняла причину.

– Прости, – сказал он напряженно.

– Все нормально. – Она посмотрела ему в глаза. – По крайней мере, я знаю, что в безопасности.

Он стал смертельно серьезным.

– Всегда. Тебе никогда и ничто не будет грозить.

Когда слезы подступили к глазам, Элания положила голову на его плечо, укрытое кожаной курткой. Она не хотела портить настроение, но было тяжело слышать его клятву.

Слишком похоже на прошлое. Слишком похоже на Изобель.

Утягивая себя в настоящее, Элания сконцентрировалась на его движениях, как его тело покачивалось в такт, обещая, что многое впереди.

Обнаженные вещи. Приятные вещи.

Боже, от него приятно пахло. Кожей, немного порохом... но преимущественно – чисто мужским запахом.

Элания снова подумала о том, что не знает, куда это все идет, и что их ждет дальше. Но она хотела оказаться с ним в кровати.

Скоро...

Бун погладил ее по плечу и спине, рука прошлась по ее изгибам. Теплое, едва ощутимое давление ласки широкой ладонью и ловкими пальцами... это касание отдалось вибрацией по всему ее телу, словно она была камертоном, настроенным на него одного. Подняв голову, она снова посмотрела на Буна.

На его лице отражался дикий голод, а обращенный на нее взгляд горел.

Но ей не нужно было видеть его напряженное лицо, чтобы понимать, насколько сильно он хотел ее.

Она чувствовала его возбуждение.