— Вы, вероятно, так же удивлены, как и я, — сказала я, — что я пришла сюда, чтобы присягать ее величеству в верности, когда эта клятва давно уже запечатлена в моем сердце; но надо повиноваться и не уклоняться от долга, предписанного всем без исключения; потому-то и произошло чудо присутствия женщины в этом святилище.

После церемонии (вследствие своей застенчивости в подобных чрезвычайных случаях я была сильно смущена, так что обливалась холодным потом и чувствовала спазмы) я попросила генерал-прокурора сообщить мне все документы, посланные канцелярией Академии в Сенат и относящиеся к жалобам на бывшего директора и его предприятия, а также его объяснительные и оправдательные записки. Он обещал прислать их мне в тот же день. Только когда я их прочла, мне удалось хоть отчасти разобраться в задаче, которую мне предстояло выполнить. Мне стоило большого труда отделить так называемые казенные суммы от так называемых специальных, которые подлежали внесению в соответствующие книги.

Академия была обременена долгами; между прочим, она должна была за книги русским, парижским и голландским книгопродавцам; так как я не хотела просить денег у ее величества, я понизила цену печатаемых в Академии книг на тридцать процентов, вследствие чего они в короткое время разошлись в значительном количестве. Я употребила деньги, полученные таким способом, на уплату долгов и представила в Сенат или, скорей, государственному казначею, то есть тому же князю Вяземскому, запоздалый отчет по расходованию казенных сумм за прежние годы. Специальные суммы состояли в исключительном распоряжении директора, так как он, собственно говоря, создавал их и употреблял на покупку предметов, не предвиденных при учреждении Академии, на награды и прочие чрезвычайные расходы, которые нельзя было производить из сумм, ассигнованных на содержание Академии. Этими суммами покрывался и дефицит, образовывающийся вследствие постоянного вздорожания всех предметов.

Я застала всего семнадцать учеников в гимназии и двадцать одного обучавшегося искусствам подмастерья, которые содержались на счет Академии. Число первых повысилось при мне до пятидесяти, а вторых — до сорока. Я удержала в Академии Фуса, собиравшегося ее покинуть, и удвоила жалованье ему и Георги[192]. На следующий год я увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса: математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами, которые получали за это двести рублей из специальных средств по окончании лекций. Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры.

В конце зимы князь Потемкин отправился в армию и взял с собою моего сына, который ехал с ним в одной карете. Князь обходился с ним дружески и внимательно; в Белоруссии он даже сделал крюк, чтобы убедиться самому, что представляет из себя Круглое; одни считали, что императрица, пожаловав мне его, подарила мне громадное состояние; другие же оценивали его довольно низко. Князь Потемкин написал мне из Круглого, утешая меня тем, что со временем можно будет поднять доходность этих земель, и приказал бригадиру Бауеру, управлявшему имениями князя по соседству с Круглым, привести его в порядок и составить план тех улучшений, которыми доходы с него могли бы быть увеличены. «Впрочем, — писал мне князь, — есть здесь село, носящее ваше имя (Дашково); вы могли бы его получить, чтобы восполнить дефицит в числе душ, пожалованных вам указом». Мне действительно легко было бы получить эту землю, так как польский король, считавший себя обязанным моему покойному мужу, мог бы легко уладить это дело между своей сестрой, владевшей ею пожизненно, и тем лицом, к которому она перешла бы после ее смерти; оно не было наследственно ни той, ни для другого. Но князь Потемкин не пожелал, чтобы я писала об этом ни королю, ни графу Штакельбергу, нашему послу в Польше; он хотел сам устроить это дело, и в результате я не получила ни Дашкова, ни вознаграждения за недостающие в Круглом души, так как не обратилась даже за этим в Сенат.

Разлука с сыном была для меня весьма тягостной; я не могла привыкнуть к его отсутствию, но так как я всегда в течение всей своей жизни жертвовала собственными радостями пользе моих детей, я согласилась на его отъезд в армию, ввиду того что его пребывание в ней могло принести ему немалые служебные выгоды. Он часто писал мне. Князь Потемкин относился к нему чрезвычайно благосклонно, вызывая этим удивление всех, знавших его легкомысленный характер, избалованный удачей и успехами. В общем, я была спокойна духом, но меня утомляли множество подробностей в управлении Академией, неустанные улучшения и, главным образом, измышление и применение способов для прекращения хищения, проникнувшего в Академию и систематически совершавшегося в течение нескольких лет.

На следующее лето их императорские высочества, великий князь Павел и его супруга, возвратились из своего путешествия за границу. Я очень редко ездила к их двору под предлогом, что я посвящала все свое время исполнению моих директорских обязанностей и что Стрельнинский дворец[193], где императрица позволила мне поселиться на лето (моя дача совершенно разваливалась), был так далек от Гатчины, что поездка туда представляла целое путешествие. Их императорские высочества приглашали к себе всех известных в обществе лиц; у них гостили по нескольку дней; хозяева обращались со всеми вежливо и любезно, так что меня уверяли даже, что приглашенные чувствовали себя там совсем свободно. Ее высочество настойчиво приглашала меня к себе, но я просила ей передать, что, конечно, не менее других находила бы удовольствие в приятной жизни в Гатчине, но что я была уверена, что в Царском Селе было известно все, что делается там, и потому, лишая себя удовольствия посещать двор их высочеств, я тем самым не давала императрице возможности расспрашивать меня о нем, а у великого князя отнимала всякий повод подозревать меня в сплетнях; я прибавила, что никакие миллионы не заставят меня становиться между матерью и сыном и что ее высочество, вдумавшись в мой образ действий, несомненно, почтит меня своим уважением. В течение десяти лет мое поведение ни на йоту не отклонилось от принятого мною принципа: я бывала у их высочеств только в торжественные дни, когда к ним ездил весь двор. Императрица не расспрашивала меня о том, что там происходит, зная, что я не бываю в Гатчине, и если иногда и случалось, что государыня, будучи недовольна сыном, сообщала мне причину, своего гнева, я неизменно выражала свое недоумение, что она впутывает в их ссору третье лицо, когда она могла быть уверена в его послушании, если сообщит ему лично свое мнение.

Этот твердый и честный образ действий в результате не доставил мне даже покоя; читатель увидит ниже, что Павел I преследовал и мучил меня наравне с лицами, по его мнению, обидевшими или оскорбившими его.

Граф Андрей Шувалов вернулся из Парижа, и ему вскоре удалось настроить фаворита Ланского враждебно против меня и моего сына. Однажды мы говорили с императрицей о том, с какой легкостью можно достать в Италии отличные копии с произведений искусства, и я выразила сожаление, что в России нельзя получить бюст ее величества, который мне так хотелось иметь. Императрица велела лакею принести свой бюст, сделанный знаменитым русским художником Шубиным[194], и подарила мне его. Увидев это, Ланской воскликнул:

— Но ведь этот бюст мой, ведь он мне принадлежит!

Императрица уверяла его, что он ошибается, и во время этого маленького спора он злобно посматривал на меня, а я бросила на него презрительный взгляд. С тех пор ее величество всегда прерывала его и прекращала споры, которые он любил затевать со мной. Вскоре генерал-прокурор Вяземский стал внушать мне отвращение к моей директорской должности. То он оставлял без внимания представления, которые я делала в Сенат о повышении лиц, заслуживавших награды; то не присылал мне нужных сведений насчет границ губерний, когда я хотела издавать исправленные карты их; наконец, он осмелился спросить казначея Академии, почему он не приносит ежемесячно вместе с отчетами о расходах казенных сумм и отчеты сумм специальных. Я немедленно же написала императрице и просила ее прислать мне отставку, так как князь Вяземский желает установить отчетность, не существовавшую с самого основания Академии, даже при моем предшественнике, которого подозревали в злоупотреблениях; я напоминала государыне, что вследствие моих усиленных просьб она разрешила мне представлять ей отчет специальных сумм и что ее величество изволила удивляться моему искусному распределению их и тем мерам, которыми я их увеличила; следовательно, я не могла позволить генерал-прокурору захватывать права директора в столь существенной для процветания Академии отрасли и еще менее — набрасывать тень на мое бескорыстие.