Они вновь оказались на постели, лежащие рядом. Луны больше не было, и блики на потолке погасли. Стало совсем темно. Он лежал с открытыми глазам. Почувствовал, как Вера пошевелилась и ему послышались всхлипывания. Он привлек ее к себе, обнял и стал целовать заплаканное лицо. Губы ее стали раскрываться навстречу, она ответила, обняв его за шею. Он вдруг почувствовал ее раскрытое бедро, прижатое к его ноге. Он протянул руку и коснулся шелковистой кожи. Волосы ее лона щекотали кожу, и он почувствовал, как в нем опять растет желание. Она прижала его губы к своей груди.

- Что мы делаем,- шептала Вера,- я тебя не должна хотеть... Я сгорю от стыда. Я не должна была поддаваться тебе...

Но тело ее вновь льнуло к нему. Она вздрогнула, когда он проник в горячую напряженную плоть и медленно начал свою сладостную работу. Она растеклась по нему, обвила его, как плющ оплетает ствол дерева. Он чувствовал каждую клеточку ее тела, каждую дрожащую жилку, каждый вздох ее лона, все более наливающегося желанием. Она все сильнее стискивала его и колени ее, лежащие на бедрах вдруг резко сжимались, будто пришпоривая. Дыхание, с натугой вырывавшееся сквозь раскрытые губы, замерло и затем с неожиданной силой она откинула голову и застонала. Биение сердца отдавалось в ее лоне, оно пульсировало, и он почувствовал, что готов наполнить сестру своим семенем, отдать ей часть себя, обжечь ее глубины.

Они потом долго лежали обнявшись поверх мокрых простыней. Он слизывал пот у нее с груди. В окно было видно, как светлел горизонт. Над ним уже ярко светилась утренняя звезда.

Рано по утрам они ходили купаться. Иногда солнце еще не вставало, и только звезда приветствовала их. Над морем в этот час бывала легкая дымка, и он любовался ее белой спиной и нежной линией бедер, как они растворяются в утреннем тумане. Сергей чувствовал, как каждое купание, как омовение очищает его и дает ему новые силы. Он не уставал любоваться сестрой, ее стройности и молодости. Такой она была он и не помнил точно, когда. Но и на свое отражение в воде смотрел иногда с удивлением: куда подевался животик, сутулость, узловатость рук и ног?

Днем они редко выходили из дома. В это время здесь бывали люди. Они проводили его на кровати, играя в игры, какие были у них в детстве. Она садилась по турецки в изголовье кровати, обнаженная с прямой спиной. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Он сидел напротив нее с веером в руке. Он обмахивал ее, себя, и они играли в слова. Проигравший исполнял желание. Часто их желания совпадали и тогда они соединялись здесь же на кровати, отбросив книгу и веер. Одежду они не надевали - она сидела нелепым мешком. Только раз или два он брал ее, чтобы сходить и купить пищу.

Она любила играть в прятки в темноте, заполночь, когда всходила ночная звезда. Зрение у Веры было кошачье, ей довольно было света узкого месяца, яркой звезды или даже Млечного пути. Ему было так трудно ее искать, но он, исцарапавшись о кустарники, все же каждый раз находил ее, чтобы припасть к ее губам, сгрести в охапку ее узкий стан и прижать к себе отзывающееся на ласку тело. Иногда они соединялись на ночном берегу или в саду, на веющем прохладой ветерке. Эти мгновения пролетали быстро, не оставляя после себя ничего, кроме легкой дрожи послевкусия.

Жарким полднем, врывающимся в окна ярким светом, или в знойном полумраке за притворенными ставнями она вдруг отбрасывала книгу и глаза ее раскрываются шире, смотрели на него неотступно. В них он угадывал ее желания. Она ложилась на спину, медленно вытягиваясь во всю длину. Откидывала голову и закрывала глаза. Он легко касался губами ее влажной груди, бережно целовал сосцы, пока они не твердели и не заострялись. Слизывал капли влаги с ее подрагивающего нежного живота, не тронутого загаром, целовал чуть выступающий круглый пупок. Рука его лежала на ее бедре и постепенно заходила выше, туда где начинались ее крепкие полушария. Они были упругими и так сладостно сжимались под пальцами. Она слегка сгибала ноги в коленях, и губы касались невесомой как пух кожи ее бедра, там где они касаются, когда она сидит, положив ногу на ногу. В такие моменты она начинала незаметно подергиваться от пробегающих по телу предчувствий. От запаха ее лона у него начинала кружиться голова. Она любила, когда он приблизив к нему лицо, жарко выдыхал на полураскрытые губы. У нее между ног становилось горячо-горячо. Розовые губки были совсем близко, он почти касался их носом. Она удалила почти все волосы, чтобы обнажить себя во всей незащищенности, во всей первозданной красоте. Рука ложилась на его затылок, тихо теребила пряди. Она глубоко дышала, когда он погружался в розовую раковину, старался выпить ее соки. Она знала, что он совершенно пьянеет от аромата ее свежего молодого лона, от вкуса ее женственности, что начинал медленно сочиться под его ласками. Его язык медленно скользил по упругим складкам плоти, пробовал бороться с выступающим бугорком ее наслаждения, пытался проникнуть в ее трепещущие уже ворота, но он был недостаточно длинен. А она хотела бы, чтобы он был таким длинным, чтобы ввинтиться в нее, в самые глубины, достать везде, вылизать своим упругим концом все ее стенки, не обойти вниманием ни одного потаенного уголка ее глубин. Но вот ее бугорок, все больше пламенея, рассылает сладкие волны по всему телу. И ей кажется, что язык удлинился и стал заполнять ее всю. Тогда душное и сладкое наползало на нее, и Вера стонала, стиснув его голову между бедер.

Иногда после утреннего купания, где она скакала на нем в воде, вернувшись в дом, они молча лежали рядом и смотрели, как медленно всходит солнце, и последним оно гасит утреннюю звезду. С озорной улыбкой она становилась на четвереньки и, прогибаясь, проводила грудью по его чреслам. Соски ее от этого заострялись и твердели, а член потихоньку наливался. Его рука тянулась к ее бедрам, но она не давалась. Сладостным маятником ходили ее груди перед глазами. Она смеялась, и рука ее легко касалась яичек, взвешивала их. Он предвкушал то, что должно было начаться, что было уже много раз и никогда не надоедало. Она скрывалась от него под темными кудрями, разбросанными у него по животу. Но он чувствовал ее поцелуи, затем язык перекатывал его яички и самый кончик медленно скользил снизу вверх, снизу вверх. Он уже налился силой, он был готов уже к схватке. И вот, наконец, оно. Первое касание ее легких, невесомых губ, вытянутых вперед. Лежа с закрытыми глазами, он весь там, на кончике своего тела. Первый нежный поцелуй ее губ, он только угадывал его его. Еще один. Но вот губы резко сжимались вокруг него плотным кольцом, даже он чувствовал, как один из зубов чиркал по его нежной плоти. Но вот опять наступала мягкость и вступал нежный язычок, обволакивая, играя с его трепещущим естеством. И вновь губы. Ее пальцы лежали у него на бедрах и все сильнее начали впиваться в них, когда она водила кольцом сжатых губ вниз и вверх по его стволу. Сначала неглубоко, но, постепенно опускаясь все ниже, ниже, пока он не почувствовал, как упирается временами в ее небо. В такие моменты он открывал глаза и смотрел, как из-под ее волос иногда показывается кусочек лица с вытянутыми губами с зажатым в них мокрым стволом. Ему даже казалось, что он видит ее раздувающиеся ноздри. Тело его начинало непроизвольно подергиваться, и он всегда сдерживал свои бедра от встречного движения к ее лицу. Ее движения становились все более резкими, сильными, настойчивыми. И наступал момент, когда темнело в глазах и с рычанием и судорогой он заполнял ее рот семенем. Она говорила, что слаще для нее напитка нет. Потом он долго целовал ее в мокрое распаренное лицо, в уставшие воспаленные губы, приникал к жаркому рту, пахнущему его семенем, и когда их языки сплетались, пил остатки своей влаги из ее уст.

Он брал ее сзади, как это делают животные, и она веселилась:

- Ты видел, как сучку кобель лижет, перед тем как залезть на нее? Так и ты давай так!

- А ты видела, как сучка потом себя вылизывает? Может, попробуешь?

Они по-прежнему играли в слова и, раз выиграв, он сказал: