Рассказ про то, как я рыл погреб в канун 70-летия

Великого Октября

(невыдуманная история от выпускника Казанского университета, получившего распределение в спасающий ныне Россию от коронавирусной напасти научный центр «Вектор», в обрамлении незабываемых «перестроечных» событий)

— Подскажите мне, пожалуйста, где же зимой хранить картошку?! — Я, сверля взглядом, в упор смотрел на сидевших за длинным столом членов административной комиссии нашего поселкового совета.

В ответ — тишина. И не просто тишина — удрученное, гнетущее безмолвие. Даже поднять глаза на меня никто не осмеливался, настолько я был убедителен в незамысловатой житейской правоте поставленного ребром вопроса. Нечем крыть...

Эта любопытная и знаковая история произошла в августе-сентябре 1987 года, в самый канун юбилейных торжеств. Подумать только: Великому Октябрю — 70 лет! Новейшей истории мира, самому прогрессивному строю, новому передовому бесклассовому обществу, лишенному антагонистических противоречий — уже целых семь победных десятилетий! Тем более на дворе после «застойных лет» торжество новой стратегии партии — политики «обновления социализма, Перестройки, Гласности и Ускорения». Вся советская страна, да что там страна — всё прогрессивное человечество готовилось широко отпраздновать знаменательную дату, славную веху мировой истории! Ура, товарищи!

Но... вот незадача: накануне бесследно исчез секретарь парткома нашего Научно-производственного объединения (НПО) «Вектор» Осинников (фамилия изменена). Лично его я почти не знал. Регулярно видел на торжественных заседаниях трудового коллектива, непременно в президиуме, не раз сталкивался с ним в коридорах административного корпуса «Вектора». Приятен внешне, не старше сорока, в неизменной костюмно-галстучной номенклатурной «униформе» — типичный освобожденный партийный функционер. Осинников, безусловно, имел безупречную характеристику, «чистое» личное дело, нужные рекомендации и прочее-прочее. И по-другому тогда быть не могло, учитывая режимный статус организации, где ему выпала нелегкая и ответственная доля парторга.

Двумя годами раньше мы вдвоем с беременной женой Светланой, оба молодые специалисты пока еще с годичным трудовым стажем, приходили на приём по личным вопросам. Вопрос стоял наибанальнейший, но самый что ни на есть животрепещущий: жильё. Рассматривала «тройка» в составе генерального директора «Вектора» академика Льва Сандахчиева (в то время члена-корреспондента АН СССР), его заместителя по быту Павла Белозёрова и самогó партийного «босса». Тогдашний поэтически одаренный секретарь комитета комсомола, а ныне мэр посёлка Кольцово, Николай Красников, помнится, написал к КВНу такие строки на мотив песни «Малиновка»: «Деревня наша юная растет, / И всем пока ячеек не хватает, / Так бурно размножается народ, / Так много молодежи приезжает!» Пределом наших со Светочкой мечтаний тогда как раз и была та самая пресловутая «ячейка» — отдельная комната в общежитии. Проживали мы на тот момент, как изначально размещали несемейных молодых специалистов, на общежитских койко-местах. Познакомились друг с другом там же в общаге — дело обычное.

Пред ясны очи «тройки» нам по записи предстояло заходить первыми. Мы в волнении пришли намного раньше начала заседания. Пораньше прибыл и Осинников. Завидев нас, он подошел, и скользнув немного масляными глазами по всё еще ладной фигурке моей супруги, спросил: «Молодая семья?» И очаровательно улыбнулся.

Не помню уже, какие мы тогда с женой приводили аргументы — думается, «тройка» и так знала их наизусть, поскольку помногу раз слышала от других соискателей «ячеек», но главные козыри на руках у нас имелись: характеристики на каждого с обязательной формулировкой-штампом «в коллективе пользуется уважением, политически грамотен, морально устойчив, в быту скромен», а также ходатайства трудовых коллективов и комитета комсомола. Помнится, нам сказали что-то дежурное, пообещав содействие в выделении отдельной ячейки.

Комнатку в итоге дали; жена, правда, уже успела выйти в декретный отпуск. Не сразу, помотав нервы: пришлось еще не раз напоминать о себе — но (ура!) всё-таки дали. Разок даже пришлось, сжав кулаки, на тонах поговорить с замом по быту Белозёровым. Но главное — результат. Мы были счастливы! Была ли в этом личная заслуга парторга, не ведаем, но мы решили — была.

И вот почти через два года Осинников бесследно пропал...

* * *

К славному юбилею Октября мы с женой тоже подготовили подарок: на свет божий вот-вот должен был появиться еще один «строитель коммунизма». Первой была дочка Люсенька, ей было год и восемь месяцев. Не сказать, конечно, что мы специально подгадывали к праздничной дате — так получилось. Но к рождению второго ребенка мы, уже умудрённые опытом первенца, подготовились основательно. Комнатку метражом в целых восемнадцать квадратов обжили, «джентльменский» набор советского человека (холодильник, черно-белый телевизор, стиральную машину) заимели — живи-радуйся!

Общага наша имела свои плюсы и минусы. Главный плюс: высоченные, в три с половиной метра, потолки, благодаря чему комната выглядела очень просторной, светлой — окна были соразмерны высоте помещения, в ней легко дышалось. Таких высоких потолков в те времена в жилых домах уже не строили. За что такая привилегия? Всё очень просто: два стоя́щих друг подле друга четырехэтажных здания общежитий должны были служить казармами с двухъярусными койками для солдат стройбата. Жители общаг, кто порукастей, даже умудрялись сооружать вторые этажи внутри комнат.

Первоначально планировалось, что корпуса нашего НПО и жилой поселок для его сотрудников будут возводить военные строители. Но «наверху» переиграли — в результате строили заключенные, и казармы стройбата не понадобились.

Каждый день из городской тюрьмы приходила колонна из двадцати трехосных бортовых «ЗИЛков» с железными будками в кузовах и конвоем из двух солдат на каждую машину. Конвоиры сидели на приступках у заднего борта, зажав между колен автоматы. «Зековозки», всегда с включенными фарами, на довольно большой скорости проносились по дороге. Будки имели зарешеченные проемы для света — я всегда с грустью смотрел на скрюченные пальцы зеков, вцепившиеся в толстые прутья решеток.

Заключенные, облаченные в черные робы, сапоги и круглые кепки с козырьком, работали за высоким забором с колючей проволокой, со сторожевыми вышками по периметру. Каждый час происходила смена часовых, вооруженных «калашниковыми». Очень оживляли неспешную жизнь строительной зоны родственники, кореша, подруги и жены зеков, приходившие под забор на несанкционированные свидания. Помню, как одна колоритная молодуха с фингалом под глазом сипатым прокуренным голосом, не замечая никого вокруг, эмоционально кричала кому-то на той стороне: «Флуфай, ты! Я от тебя, в натуре, на третьем мефяце, понял, фука?!» Или приходили какие-то неместные пацаны, мы звали их «юные дзержинцы» — они перебрасывали, раскрутив, словно пращей, через забор пачки папирос и чая. Солдаты их гоняли, но как-то не сильно активно: видимо, существовал негласный уговор с зеками, что куревом и чифиром всё ограничится.

Как-то около меня шлепнулся камешек, завернутый в бумагу. Поднял голову: зек с крыши строящегося дома знáком показывал: подними. Внутри оказались записка и пятирублевая купюра. В записке просьба: «Помогите, пожалуйста, единственному греку в Сибири, пошлите телеграмму по этому адресу», и дальше текст с признанием в любви какой-то женщине — написано довольно возвышенно и на удивление грамотно. При оформлении на почте знакомая телеграфистка удивленно посматривала на меня, пришлось объяснить. Денег на телеграмму ушло около двух рублей, остальное пришлось взять в качестве вознаграждения. Иногда женщинам таким же образом бросали записки с предложением дружбы, даже золотые колечки в них заворачивали.

Словом, мои детишки росли, впитав «с молоком матери», что забор — значит зона, а зона — значит зеки. Однажды, гостя у моих родителей в Казани, полуторагодовалый сынок, играя, забежал за какой-то забор. Сестрёнка, сама ненамного старше его, увидев это, истошно закричала: «Славик, ты куда побежал?! Там зеки-зеки!» Прохожие аж остановились, недоуменно разглядывая моих детей.

На ночь охрану со стройзон снимали. Рассказывали, что в это время внутрь пробирались женщины легкого поведения — зеки их оберегали, кормили и обхаживали, небесплатно, разумеется. За пару недель иная «жрица любви» могла заработать, как я за год.

Обитали там, кроме того, кошки и собаки, заключенные о них заботились. Помню, как один из них кормил щенка и нежно материл: не передать, сколько тепла и ласки было вложено в каждое матерное слово! Счастливый пёсик, грызя косточку и слушая родную речь, так радостно вилял хвостом, что заднюю часть тела мотыляло из стороны в сторону.

Многие заключенные имели золотые руки. В поселке была распространена негласная торговля поделками зеков — наверное, в каждой семье была как минимум одна красиво вырезанная из дерева и красочно оформленная разделочная кухонная доска. Но и строили они, надо сказать, довольно качественно. Правда, вполне могли оставить «сюрприз»: например, заварить и закрасить, непременно между перекрытиями, лом вместо трубы отопления, замуровать в стенку дохлую кошку или крысу для «аромата» или залить в канализацию ведерко цементного раствора. На память.

Впрочем, что-то я отвлекся.

Так или иначе, успели спроектировать и построить небольшой военный городок — несостоявшуюся воинскую часть стройбата. Даже название ему появилось: «ВСО» (военно-строительный отряд). Позже переименовали в «АБК» — административно-бытовой комплекс, но многие сотрудники еще много лет вместо «АБК» по привычке говорили «ВСО». Здания казарм, нарезав на клетушки-ячейки, приспособили под общежития, а одну казарму — под больницу.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: