[1] Элиз Вюрм

[2] Альбер Камю «Миф о Сизифе»

Глава 7

Элизабет читала: «Большинство людей в этом мире страдают душевной атаксией: они не в состоянии скоординировать „мышцы“ своей психики для целенаправленного движения. Они не имеют воли в подлинном смысле этого слова: все, что у них есть, — это случайный набор желаний, многие из которых противоречат друг другу. Жертва подобной болезни безвольно раскачивается (или, подчас, яростно — но столь же безвольно — мечется) от крайности к крайности, и лишь под конец жизни становится, очевидно, что все ее передвижения попросту нейтрализовали друг друга. Человек не достиг ровным счетом ничего, не считая того единственного результата, который остается для него неосознанным, а именно — разрушение его собственного характера вследствие нерешительности. Хоронзон[1] разорвал его на части»[2]…

Лино приехал домой рано, и она удивилась и обрадовалась!

О, как он был хорош собой, Гермес!

— Ciao!

Его лазурно-голубые глаза вспыхнули, когда он увидел ее.

Элизабет вспомнила «Эмилио,

Энрике

и Лоренсо.

Втроем они сгорали:

Лоренсо — от огней в игорном зале,

Эмилио — от крови и от игольной стали,

Энрике — от поминок и фотографий

в стареньком журнале»…

Она подумала, ты не сгораешь, жизнь не меняет тебя!

— Элизабет!

Лино обнял её и прижался к ней, прижал её к себе.

— Я скучаю по тебе! Я так скучаю!!!

Он был таким горячим, живым…

Он был… Радостью!

Они сели на диван и прижались друг к другу.

Элизабет вспомнила «Вы вернетесь в мой город, Лизетт? Я увижу вас снова?»…

Она подумала, я вернусь, если вернешься ты!

— Он спрашивал меня, какая ты, — Вдруг сказал ей Лино. — Я ответил ему: «Последняя настоящая женщина»!

Как странно это прозвучало для неё…

Элизабет вспомнила «Не возвращайтесь! Я боюсь к вам привыкнуть!»…

Она подумала, ты был прав — я привыкла к тебе, и мне тебя не хватает — без тебя я неспокойна!

Элизабет вспомнила «Вот внутренний ландшафт, география души; мы пытаемся различить его очертания всю нашу жизнь.

Те, кому посчастливится найти их, как воду, бегущую среди камней, но не покидающую своего русла, обретают покой и кров.

Некоторые обретают их там, где родились. Другие, гонимые вечной жаждой, покидают родной город у моря, ища свежести в пустыне. Это люди, рожденные в холмистой деревенской местности, достигающие существенного облегчения в напряжении и одинокой суете большого города.

Для некоторых поиск — повод раствориться в другом, ребенке или матери, дедушке или брате, возлюбленном, муже, жене или непримиримом враге.

Несчастные и счастливые, баловни Фортуны и неудачники, отверженные и любимые, мы скользим по жизни, не холодея от предчувствия, не агонизируя, когда железные оковы наших душ распадаются, и мы становимся, наконец, собой»[3]…

Она почувствовала ужасное страдание — ей захотелось закричать на Небеса, и в то же время дать себе пощечину, одернуть себя — он никто ей, никто, никто!

Элизабет плакала, беззвучно как плачут мужчины — мужчины плачут, когда ничего не изменить.

— Поплачь, жена моя, — Нежно сказал ей Лино. — Поплачь, чтобы набраться сил, жить дальше!

Она удивилась — как он всё понимает? Она не объясняла, а он понял!

Рик позвал их к чаю — Алина испекла арабский пирог…

Когда Элизабет села за стол, Рик посмотрел на нее светлым, нежным взглядом, улыбнулся.

— Папа сказал мне, что ты скучаешь… Он сказал, что когда скучаешь, нужно поесть сладкого, чтобы вспоминалось только хорошее!

Она перевела взгляд на Лино… Он стал таким… терпеливым? («Они были терпеливы как боги, и умели ждать… Мы тоже подождём»). Что он понял?..

— Всё хорошо, — Вдруг сказал Лино. — Я думаю, что всё хорошо!

Они посмотрели на него удивленно, Элизабет, Рик, Алина, Кан…

— У меня есть надежда — свеча горит, мне не может быть плохо!

Глаза Лино покраснели.

— Однажды он написал мне: «Я живу на острове. Маленький остров пальм. Я не хочу возвращаться. Я почти смирился с мыслью: я не могу никого спасти! Я понял: если смириться с этой мыслью, то лучше не возвращаться!»…

Он посмотрел на них.

— Он был прав — если смириться…

— Это значит, что мы — Буратино, — Лукаво сказала Алина. — А папа Карло — Бог! «Я знал одно семейство — всех их звали Буратино: отец — Буратино, мать — Буратино, дети — тоже Буратино… Все они жили весело и беспечно»…

[1] Чудовищным олицетворением безумия, таящегося в Бездне, выступает Хоронзон. Впервые он упоминается в конце XVI века британским алхимиком Эдвардом Келли (как тот, что был явлен во время магических работ, проводившихся им совместно с доктором Джоном Ди), где его имя используется как синоним змея-искусителя из райского сада. Обитателя Бездны или Демона Рассеяния Хоронзона не следует считать индивидуальной сущностью. Он олицетворяет собой разрушительные силы Хаоса, ограниченность и смерть. Также Хоронзон символизирует те части сознания соискателя, которые не желают или не могут достичь божественности, и является последним великим препятствием на пути Адепта к просветлению. Соискатель, стремящийся достичь Высшей Триады, неминуемо сталкивается с Хоронзоном, ибо на Древе Жизни не существует пути, соединяющего Хесед и Бину: иными словами, единственная дорога в высшие сферы — из мира Йецира в мир Бриа — для Свободного Адепта пролегает через Бездну и «ложную» сефиру Даат, а, следовательно, через поединок с Демоном Рассеяния. Числовой эквивалент имени «Хоронзон» — 333. Кроули описывает Хоронзона в «Видении и голосе». По его словам, «не будучи Личностью, Хоронзон, тем не менее, остается метафизической противоположностью всего Магического Процесса». «Хоронзон — это рассеяние; и концентрация страшит его настолько, что он предпочтет подчиниться, нежели терпеть сосредоточенность или даже просто наблюдать за сосредоточенным магом»1.На уровне нашего воплощения и бытования Хоронзон — это все, что отвлекает нас от нашей Великой Работы, целью которой является постижение своей Истинной Воли и соединение с Богом.

[2] Алистер Кроули «Мистицизм и магия»

[3] Жозефина Харт «Ущерб» («Крах»)

Глава 8

— Я читаю «Тим» Колин Маккалоу, — Сказала им Алина. — И… узнаю себя.

— Себя? — Удивился Лино.

— Да.

Она спокойно улыбнулась.

— Мэри и Тим, или Тим и Мэри???

Алина посмотрела на Лино и Элизабет.

— Меня поразили слова: «она тоже была ущербна, но она этого не понимала — он понимал свою ущербность, а она — нет»…

Она посмотрела Лино в глаза.

— Прости меня за то, что я не могла тебя отпустить! Сейчас ты тоже не можешь отпустить — вы оба, вы поймёте!

Элизабет почувствовала, что Алина поразила её «Прости меня за то, что я не могла тебя отпустить»…

Она поняла Алину, она сказала Лино:

— И меня прости! Я тоже не могла тебя отпустить!

Он посмотрел на Алину, мужчина, одетый в чёрную сорочку с длинными рукавами и винтажные голубые джинсы «Dsquared»…

Он долго на неё смотрел, а потом:

— Я был плохим мужем, но я бы хотел стать хорошим бывшим мужем!

Элизабет поняла, что Лино трудно простить Алину, и попросить у неё прощения — тоже, но он попытался, он понимает: он оставлял её одну!

— Я смотрю «Mou gaan dou»[1], — Сказал им Рик. — Мне нравится Сэм, в кавычках нравится.

— Почему? — Спросила его Элизабет.

— У него нет иллюзий. Если у человека нет иллюзий, это значит, что у него нет идеалов.