Теперь необходимо было любой ценой использовать последний имеющийся шанс, и Командор глубоко задумался, рассчитывая, с какого бока его лучше ухватить. «Шанс» некоторое время метался туда-сюда, а затем забился в дальний угол, словно осознав свою обречённость. Поколебавшись, Роман неуверенно предложил свои услуги, однако натолкнулся на категорический отказ. Действительно, менять исполнителя уже не имело смысла, и оставалось только надеяться, что, накопив ценою двух неудач определённый опыт, отец не оскандалится в третий раз.

Не в силах изобрести надёжный способ, который заставил бы вздорную птицу лететь строго по прямой, Густав фон Хётцен понадеялся на шоковый болевой эффект. С величайшими предосторожностями вытащив присмиревшую каркушу через тесную дверцу, Командор терпеливо дождался, пока она окончательно не успокоится, а потом неожиданно и очень крепко сдавил пальцами её тело. Тут же под дикие крики и судорожное барахтанье ладонь разжалась — и жертва стремительно рванулась в противоположную от своего мучителя сторону, быстро приближаясь к тёмной воде. Последовал небольшой вираж (у Командора испуганно затряслись руки…), но затем направление полёта восстановилось, и через несколько мгновений на глазах у людей птица пересекла воздушную границу Сафат-реки. И почти сразу же крылья дали подряд несколько сбоев, серое тельце трижды как-то странно перекувыркнулось, а потом камнем рухнуло вниз и с глухим плеском исчезло в непроглядной черноте.

— Впечатляюще… — после выразительных переглядок со всеми по очереди признался Командор и, на всякий случай, спросил: — Надеюсь, все видели то же, что и я? Может, кто заметил нечто особенное?

Факт мгновенной гибели представителя семейства врановых никто отрицать не стал, однако с оценкою события и с комментариями дело обстояло туго. Как-то незаметно взоры обратились опять на Вадима, который, в свою очередь, неодобрительно смотрел на вышедшего вперёд Эдвина (тот напряжённо вглядывался в место падения, словно чего-то ожидая). Наконец, заметив пристальное к себе внимание, витязь развёл руками:

— Вы напрасно ждёте от меня объясняющие слова — я их не знаю. Вполне мог бы сразу предсказать подобный результат, но и только. А теперь — простите за нескромность — что господин Командор собирается делать дальше?

Вопрос был вполне уместным, и на него у вопрошаемого имелась пара вариантов ответа. Однако то ли Густав фон Хётцен почувствовал в обращении витязя намёк на бессмысленность предпринятого путешествия, то ли вообще ему не понравился интерес постороннего к его планам — какого-либо пояснения не последовало. Напротив, Командор затеял с Романом и десантниками негромкую, но оживлённую дискуссию по поводу характера опасности, которая могла им угрожать. Разумеется, большей частью говорил он сам, выдвигая значительным тоном фантастические или вообще бестолковые предложения. Роман понимал, для чего он это делает, отлично осознавая абсурдность своих речей. Ничего более разумного, чем повернуть назад, не оставалось, однако немедленно выполнить сей несложный маневр мешало самолюбие, которого у папы хватало. Поэтому ему приходилось молоть откровенную чепуху о некоей сверхконцентрированной «избирательной» радиации ограниченного пространства, о каких-то «точечных» ударах атмосферного электричества, а также велеречиво рассуждать о возможных катастрофических перепадах гравитации. Наконец длиннющее разглагольствование на тему, как появление вороны дестабилизировало неизвестное физическое поле, пульсирующее якобы над рекой, достало Романа настолько, что он угрюмо высказал свою революционную догадку о полном отсутствии кислорода в районе чёрной воды, что самым радикальным образом всё объясняло. Как ни странно, отец ухватился за эту сверхбредовую идею с таким энтузиазмом, что его сын начал опасаться, не повлияла ли «временная вертушка» на папины умственные способности в резко отрицательном смысле. Роман собирался переступить границы приличия и сказать об этом вслух; он для начала нарочито бесстрастным тоном уже выдал вступительное: «Мне, извините, показалось, что…», как вдруг поперхнулся и замолчал. В точности то же самое произошло и с Командором, который вслед за сыном растерянно уставился на неподвижную гладь Сафат-реки, тщетно пытаясь сообразить, почему она оказалась прямо перед ними. Не далее, чем в пяти метрах.

— Минуточку-минуточку… что происходит? — герр Густав с величайшим изумлением обратился к своим десантникам, однако вновь замолк, ибо ответное выражение их лиц было подобно зеркальному. — Это… это как же получилось? Мы, наверное, топтались на месте, а потом, заговорившись, незаметно для самих себя спустились вниз, да?

Предположить что-либо другое было трудно, несмотря на полное отсутствие следов. Вадим попятился первым, а затем резко выкрикнул: «Все назад… немедленно!» Люди поторопились сделать «кругом» (кто налево, кто направо, а кто и в прыжке) и увидели своих лошадей, которые мирно паслись там, где их оставили. Сейчас они внимательно обозревали своих хозяев, словно удивляясь их беспечности. То и дело посматривая друг на друга с какой-то необъяснимой подозрительностью, десантники двинулись обратно вверх по склону — двинулись осторожно, выверяя каждый свой шаг, будто опасаясь вот-вот провалиться куда-то в преисподнюю или просто завязнуть на одном месте. Роману почудилось, что он не продвигается вперёд ни на дюйм; сердце сильно заколотилось и стремительно погнало кровь по сосудам, однако его быстро успокоил вид папиной спины, оказавшейся дальше всех. Ещё через несколько секунд искатели приключений собрались возле коней в полном составе, благополучно удалившись от воды на прежнее расстояние. Как и полагалось дисциплинированным воинам, никто не произнёс ни слова, но было хорошо заметно, что все они думают исключительно о возвращении. Однако, когда Роман обратился к отцу с достаточно деликатным: «Не пора ли обратно? А то мы начали забывать про время…», реакция Командора оказалась и неожиданной, и не очень приятной. С невесть откуда взявшимся туповатым выражением лица он объявил, что подумает над предложением сына, а пока приказывает всем перекусить.

Вряд ли кому идея обеда с видом на Сафат-реку пришлась по вкусу — во всяком случае, к перемётным сумкам никто не поспешил. Роман, вообще-то, разинул рот, но это объяснялось отнюдь не готовностью к приёму пищи, а естественной реакцией на папину непредсказуемость. Впрочем, истинное желание Командора проявилось достаточно быстро, ибо он первым делом извлёк из своего походного рюкзачка плоскую, блестящую флягу из серебра и, отвинтив крышечку, основательно приложился. К этому все отнеслись с пониманием, а сын по распространившемуся на приличное расстояние аромату безошибочно определил наличие в посудине знаменитого столичного коньяка «Эва».

Сразу возникло некоторое оживление: выяснилось, что у подавляющего большинства тоже кое-что имеется. Правда, и флаконы были из прочного стекла, и запах, исходивший от них, был более резким и менее изысканным. Горячительного запаса не оказалось только у Романа и у Вадима, причем последний отреагировал на обильные возлияния в «зоне смерти» очень неодобрительными движениями губ. Не проявил он особого интереса и к еде, хотя не отказался от предложенного сыном Командора внушительного бутерброда с жареной колбасой. Это же блюдо было единственным в меню и у десантников, варьировалась лишь мясная начинка и специи. Как обычно, выделялся только достопочтенный начальник разведки Сектора — у него имелся завернутый в блестящую фольгу копчёный цыпленок…

Неудивительно, что все поголовно принялись жевать исключительно стоя, с тревогой поглядывая каждые две-три минуты на проклятую реку, словно желая удостовериться, не подбирается ли теперь она к ним. Никакого нормального пищеварения в этом случае ожидать не следовало, что не могло устроить Густава фон Хётцена ни при каких обстоятельствах. Поэтому второй добрый глоток он сделал уже на корточках, а затем и вовсе основательно приземлился на «пятую точку». Его примеру последовал сначала Вадим, а за ним и остальные, здраво рассудив, что в таком надёжном положении двигаться к Сафат-реке незаметно для самих себя просто невозможно.

Тут же появился буквально волчий аппетит — мужская натура взяла своё, да и длительный переход тоже напомнил о себе. Всё было уничтожено одним махом, даже сухой паёк из неприкосновенного запаса. Алкоголь произвёл своё обычное действие, языки развязались, а взглядов, брошенных в опасную сторону, становилось всё меньше. На эту тему разговоров практически больше не было. Роман лишь заметил, что не помешало бы каким-нибудь хитрым способом взять из реки немного чёрной воды для анализа — с этим вяло согласились, однако предложений, как сие практически осуществить, ни у кого не оказалось. Единственную же идею — срубить длинный шест и укрепить на его конце освободившуюся посудину из-под спиртного — решительно забраковал сам витязь, предупредив, что в этом варианте господин удильщик может вытащить такую страшненькую рыбку, что и всем прочим мало не покажется.

Главным образом, размышляли о судьбе исчезнувшего почти на их глазах десантника Гарнецкого. Общество почему-то пребывало в уверенности, что их товарищ всего лишь заблудился, а, значит, оставался шанс его отыскать. Тут все разговоры пошли исключительно в предположительном направлении, но никто не осмелился произнести естественную фразу: «На обратном пути задержимся немного и поищем». И дело было даже не в понятном страхе перед внезапным наступлением ночи — всех дико пугала вполне вероятная возможность и самим заплутаться среди множества одинаковых и похожих стволов. На Вадима лавиной обрушились вопросы, касающиеся, в основном, двух проблем; о первой из них, о «паутинах», витязь отказался говорить наотрез, желчно заметив, что интересоваться у мертвеца: «Как оно там, в гробу, милый?» бесполезно, а вопрошать об этом живого способны лишь распоследние кретины.