Расчёт проклятого «Незнакомца», к сожалению, оказался абсолютно точен. Предчувствовал ли Иоганн Ладвин недоброе или нет — в любом случае вторым членом спасательной команды могла быть только его жена. Другого свободного медицинского работника на Базе не имелось, а отправлять без него машину было бессмысленно. И вот они прибыли на третью станцию 23-го около полудня, сообщили, что там пусто и безлюдно, а потом… Стоп! А что потом? Почему больше не вышли на связь? Всё же подверглись нападению оборотней? Но ведь «зоны дневной смерти» не существует!

Хорошо, заложим эту мыслишку поглубже в память и займёмся реальными лицами. Имеется возможность резко ограничить круг подозреваемых, так как внести технические изменения в управление механизмами «цветка» мог только тот, кто там или работал, или гостил. Погибших трогать не будем, а вот из уцелевших и вполне здоровых личностей в последнее время перед катастрофой несли вахты на третьей станции муж и жена Шедуэллы, бородатый Дэвид Сач и супруги Инфантьевы. Кроме того, на короткое время останавливались, держа путь к станции № 4, Злата Йоркова и присутствующий здесь Ладвин-младший. Да-а, всё те же знакомые лица! Вычёркиваем снова тех, кто прибыл на планету в первую смену, отводим пока немного в сторонку сына начальника Станции и… и остаётся всего тройка предполагаемых кандидатов на роль резидента «Элиты» или, на худой конец, его верного помощника: подозрительные Эрик и Уэнди Шедуэллы и тёмная лошадка Йоркова! Забавно, что обеих дамочек я, помнится, отбросила с самого начала…

Казалось бы, что наиболее перспективен из этой компании г-н Эрик — бритый наголо мужчина, разъевшийся от сидячей жизни. Сорока двух лет от роду, официально не судимый, но неоднократно попадавшийся на мелких правонарушениях вместе с другом детства, ещё одним связистом Базы, Феликсом Бартальски. Наиболее часто приятели пытались увеличить свое энергетическое состояние способами, которые балансировали на довольно острых гранях Уголовного Кодекса. Всякий раз им удавалось каким-то образом выкручиваться, но уже в последнем случае двухмесячная «болевая камера» светила им вполне реально. По счастью, подвернулся этот многолетний контракт, и они поспешили отвалить на одну из планеток «созвездия Швали», справедливо рассудив, что на какое-то время лучше уйти в подполье. Всё логично, мальчики, всё логично — на тот свет обычно не торопятся. Шестьдесят дней в «болевой»! Нет, уж лучше шесть лет у чёрта на куличках. Мало кто выдерживал несколько месяцев — или сходили с ума, или сами ставили последнюю точку. «Дедушка Питер» и «Беглец» — уникальные исключения…

Вообще-то, надо признаться, что краеугольный камень нашей воспитательной системы под милым названием «Неизбежная Ответственность» со стороны смотрится весьма подозрительно. Особенно из «Элиты», где не устают повторять о вопиющих нарушениях прав человека (что, в принципе, верно) и о варварском издевательстве над личностью (что просто верно). Можно сколько угодно приводить убедительные ссылки на бородато-учёных авторитетов и манипулировать статистическими данными о стабильно низком уровне массовой преступности, но это достигается ценою такого унижения ещё не окрепшего юного существа, что любые логические возражения теряют всякий смысл. Для подавляющего большинства людей 16 лет, прекрасный день Совершеннолетия, становится самым жутким днём в жизни. Помню, что отец, увидев, в каком состоянии привезли меня из института Гражданства, приложил невероятные усилия, чтобы впоследствии избавить неженку Роксану от процедуры, для которой в языке ещё не нашлось подходящего определения. Во всяком случае, назвать её мучительной — это всё равно, что крутой кипяток считать тёплой водичкой. Однако, несмотря на колоссальные связи, ему ничего не удалось добиться: Главный Закон есть Главный Закон! Правда, имелся один путь… папа долго размышлял, прежде чем вступить на него, и всё же… Медицинское заключение о врождённой психической болезни младшей дочери стоило ему сумасшедших затрат и закрывало перед ней возможность получить мало-мальски приличную работу, не говоря уже об избирательных правах. Конечно, Роксаночка пока удовлетворена своей «инвалидной» жизнью: спорт, путешествия, бесконечные развлечения, но всё это… третье слово с начала предложения.

Мне никогда не забыть своего знакомства с «Неизбежной Ответственностью»! Я шла по бесконечным коридорам Института, занимавшего добрый квартал города, тискала в руках пластиковую карточку вызова и утешала себя тем, что через это испытание-предупреждение прошли и отец, и мать, и ещё великое множество людей за неполное тысячелетие со дня окончательного формирования «Союза Звёздных Систем» под единым правлением функционеров Столичного Сектора. Что я знала? Что будет больно… ну, скорее всего, очень больно. Спросить было не у кого — все, к кому я приставала, отводили в сторону глаза и говорили, вернее, мямлили: «Этого не объяснишь, девочка, извини. Скоро узнаешь сама».

«Болевая камера» представляла собой небольшую квадратную комнату с панелью пищевого синтезатора в одном углу и санузлом в противоположном. Окошечко «добровольного ухода» было надёжно заблокировано. Стены излучали тональность «осенние сумерки», которые начали быстро сгущаться после того, как автоматы сделали мне необходимые уколы. Всю верхнюю одежду и бельё я оставила в крошечной раздевалке и обнажённой вступила на прохладный, пружинящий пол. За мною никто не следил, кроме хитроумных медицинских приборов, скрытых в стенах камеры. У большинства из них была очень простая задача — не дать мне умереть от болевого шока и немедленно привести в чувство, если я от него же потеряю сознание.

Бесстрастный кибернетический голос где-то под потолком чуть гнусаво произнёс: «Сейчас 11 часов утра. В 12–00, ровно через час, вы станете Совершеннолетней. Надеемся, что вы перенесёте необходимое испытание с мужеством и достоинством. Желаем вам удачи». И сразу же добавил уже другим, почти издевательским тембром: «Время пошло!» Я обернулась и увидела на дверной панели вспыхнувшие кроваво-красные огромные цифры «11–01».

То, что дальше происходило в течение этого кошмарного часа, нет смысла ни описывать, ни вообще вспоминать в подробностях. Я выла, визжала, хрипела, каталась по полу, лезла на стенки, извивалась и корчилась, как разрубленный червяк; бессчётное число раз, срывая голос, заходилась в отчаянном крике, моля о помощи… Трижды наступала полная отключка, но отдых (если так можно выразиться) длился не более пяти секунд, после чего адская боль начинала меня терзать с новой силой. Опасаясь за свои способности и стремясь хоть немного избавиться от присутствия в голове раскалённой ложки, перемешивающей мои мозги, я намертво «закрывалась», как при самой лютой пси-атаке, но добивалась лишь того, что ложка перемещалась куда-то книзу и начинала ворошить мои потроха. Но всё это были ещё бледненькие цветочки, а красненькие ягодки пошли, когда… Тю на тебя, Эльза, ты и впрямь неисправима! Если это не подробности, тогда что же?

Всё кончилось, как и было обещано, ровно в полдень. С торжественными каркающими интонациями потолок сообщил: «Поздравляем вас с обретением Совершеннолетия и полноценного Гражданства нашей Галактики! Вместе с тем вы официально считаетесь предупреждёнными о том, какого рода наказанию подвергнетесь в случае серьёзного нарушения Уголовного Кодекса. Надеемся, что этого никогда не произойдёт, и желаем вам счастливой и долгой жизни». После чего наступила оглушительная тишина.

Не знаю, возможно, правила хорошего тона требовали, чтобы я немедленно перестала давиться слюной, вытерла кровь и сопли и прочувственно за всё поблагодарила, но не было даже сил попросить, чтобы меня как можно скорее пристрелили, чего хотелось больше всего. Или просто закрыть глаза и тихо скончаться… Но затем подспудно стала подкрадываться типичная, как я потом узнала, мысль: «А вдруг это начнётся снова?!» Последовало постепенное возвращение к жизни: я смогла выползти из камеры и кое-как одеться. Три метра на карачках и несколько не слишком сложных движений руками, ногами и корпусом — на всё про всё сорок минут.

Дома, когда действие пыточных препаратов окончательно закончилось, я подверглась вполне естественной релаксации, превратившись в живой труп, и в таком состоянии была доставлена в реабилитационный центр. Со мной возились не больше чем с другими: заверили, что я в полнейшем порядке и здорова, как слониха-трёхлетка, после чего снова вкололи какой-то дряни, засунули в одноместную палату-ячейку и оставили там мумифицироваться. Рвавшемуся ко мне брату доходчиво объяснили, что про-це-ду-ра проверена веками и что никаких причин для беспокойства не имеется, однако пропустили. Ромка не отходил от моего бренного тела до тех пор, пока оно не вздумало наконец слабо пошевелиться, приподнять пудовые ресницы и почти внятно произнести первые три слова после обретения долгожданного Совершеннолетия. Позже Ромочка с невероятным ехидством сообщил, что в Институте явно перестарались и, минуя стадию нежного девичества, сразу снабдили меня повадками зрелой женщины. Во всяком случае, между частицей «ни» и местоимением «себе» я вставила такое существительное в родительном падеже, которое старшекласснице знать, конечно, следует, но произносить вслух всё-таки не стоит, тем более при мальчиках. Насладившись моим смущением, он пошёл лезть с естественными расспросами типа что и как. Я совершенно искренне хотела всё рассказать и как-то подготовить — ведь спустя четыре года ему предстояло пройти то же самое! — но вдруг поняла, что просто не нахожу не только подходящих, но и вообще хоть каких-то слов! Брат терпеливо ждал и уже начал было надувать губы в обиде, когда я, неожиданно для себя самой, разревелась во весь голос. Как оказалось, это было лучшим и исчерпывающим объяснением. Правда, помочь оно ничем не могло — к шестидесяти таким минутам бесполезно готовиться.