Пауза.

Войнович. По-своему хочешь воевать?

Ушаков. Хочу по-своему.

Пауза.

Войнович. Пусть. Воюй, как бог тебе говорит. Словно бы ты, душенька, со мной совета и не держал. Только обкуражь, душенька.

Ушаков молча прикладывает руку к треуголке. Войнович идет к трапу. Ушаков молча и почтительно провожает его. Матросы стали «смирно». Войнович спускается по трапу. Дудки играют захождение.

Лепехин-сын и Гордиенко негромко переговариваются.

Лепехин-сын. Говорю тебе — втрое!

Гордиенко. Будя тебе!

Лепехин-сын. Нет, не будя! Втрое, коли не больше! Пушекто одних, считай, не менее тысячи. А у нас? Пожалуй, пятьсот наберется, и то счастье великое!

Ушаков (незаметно подойдя к матросам). Плохо считаешь, Лепехин. Турка — один залп, а мы — два. Значит, наших кораблей уже вдвое больше. Так?

Лепехин-сын (смущенно). Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков (намеренно повышая голос, чтобы слышали другие матросы). Турка палит как попало, а мы — только прицелясь. Значит, наших кораблей втрое. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков (еще громче). Турка бьет издалека, а мы только на пистолетный выстрел. Значит, уже вчетверо. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Ушаков. И суть самую упустил, Лепехин, — нет у турецких пушек моих матросов. Стало быть, впятеро слабей нас турецкий капудан-паша. Так?

Лепехин-сын. Выходит, так, ваше превосходительство.

Пирожков. Нет, ваше превосходительство, не так выходит. Прощенья прошу, ваше превосходительство, но худо считаете... У турки командрфом Гассаи, по кличке «крокодил морских сражений», а у нас Федор Федорович Ушаков, как матушка государыня, извините, подметила... можно произнести, ваше превосходительство?

Ушаков улыбаясь кивает, разводя руками.

...Медведь русский! А куда крокодилу супротив медведя!

Общий хохот.

Тихон. Зашибет.

Лепехин-сын. Крокодил только раскроет пасть, а медведь его лапой — шасть!

Хохот.

Гордиенко. Дескать, не трать, кума, силы — ныряй на дно!

Пирожков. К подшкиперу подводному в гости! Потому и осмелился сказать, ваше превосходительство, — худо считаете! Вдесятеро слабей нас турка!

Одобрительный гул.

Тихон (подошел, глухо). С тобою, Федор Федорыч, — на смерть.

Ушаков (не улыбаясь). Спасибо, Тихон. Спасибо, канонир. (Помолчав). Спасибо, матросы, за великую доверенность. Одна лишь она вселяет веру в победу. Матросы! Поздравляю вас с первой на здешнем море генеральной нашего флота баталией!

Крики «ура».

(Пошел по палубе, следя за последними приготовлениями к бою. Приметил молоденького лейтенанта, с раскрытым ртом следившего за движением в люре турецкой эскадры. Обошел лейтенанта со всех сторон). А ворон в море считать нечего. Ворон в море не бывает. Одни чайки да буревестники. И манжеты несвежие. Небось на бал в кружевных? Баталия офицеру — не важней ли бала?

Лейтенант. Я, ваше превосходительство...

Ушаков. Ступай смени манжеты... (Прошел на шканцы, где стоят Васильев и Метакса).

Васильев смотрит в трубу.

Что наблюдаете, господин лейтенант?

Васильев. Наблюдаю кирлангич, Федор Федорыч.

Ушаков. Кто такой Федор Федорыч? Не знаю такого в бою, господин лейтенант. И вы не знаете.

Васильев. Ия не знаю, господин бригадир. Кирлангич пошел вдоль всей турецкой эскадры.

Ушаков (взял трубу). А! Сам его высокопревосходительство, крокодил морских сражений, генерал-адмирал Эски-Гассан!

Слышны гортанные крики.

Васильев. Чего это он так раскричался?

Ушаков (строго). Надо бы догадаться. (Метаксе). И тебе неясно?

Метакса. Перед боем наставленья дает своим кораблям словесно.

Ушаков, не отрывая глаз от трубы, кивает.

На сигнал к бою не надеется.

Ушаков. Есть ли нам от сией преглупой методы выгода? Метакса. Есть, ежели разгадать их намерения.

Ушаков. По-суворовски — разгадать и упредить. Чем же?

Васильев. Атакой! Атакой на флагмана! Что есть флагман? Голова!

Метакса. Навязать флагману бой, связать его боем и, таким образом...

Васильев. Отрубить голову от туловища!

Метакса. А туловище, сиречь весь остальной флот турецкий, рубить будем по частям... Ибо, как учили вы, Федор Федорыч, турецкие корабли дерутся, пока дерется сам капудан-паша. Воюют-то на турецком флоте алжирцы, триполитанцы, венецианцы, далматинцы — не флот, а Ноев ковчег! Вывели флагмана из линии — все сие стадо и разбежалось...

Где-то раздался свист. Упало в воду ядро.

Ушаков (отняв трубу от глаз). Кажется, я разгадал намерения крокодила морских сражений. Стремится атаковать нашу авангардию и оставить большую часть кораблей наших в бездействии. Нет! (Кричит). Пока выстрелом из пистолета не достанем до вражеской палубы — не отвечать! (Сняв треуголку, перекрестился). Поднять сигнал: «Бериславу» и «Стреле» идти в бейдевинд к ветру! Круче бейдевинд! Прибавить парусов! К бою!

Взвился сигнал. Заиграли дудки. Гаснет свет. Освещается каюта Войнович а. Он — на коленях перед иконой.

Войнович (бьет поклоны). Господи, помилуй нас, грешных... Даруй нам викторию, о господи... Господи, помилуй...

В каюту без стука ворвался Сенявин.

Сенявин. Ваше сиятельство!

Войнович (поднялся, продолжая креститься). Что тебе? Господи, помилуй нас, грешных...

Сенявин. Ваше сиятельство! Командующий Ушаков на «Святом Павле» с фрегатами «Берислав» и «Стрела», нарушив ордер, оторвался от кордебаталии и сделал поворот оверштаг вкруг противника...

Войнович. Господи помилуй! Какой плут! Вон оно, его вольтерьянство! По-своему надобно ему воевать. Дай скорей сигнал, пущай воротится!

Сенявин (дрожа от волнения). В итоге сего маневра, ваше сиятельство, турецкие корабли, стремившиеся обойти наш авангард, потеряли ветер и сами оказались обойденными и поставленными в два огня.

Войнович (перестал креститься). Эка плутишка... И что же?

Сенявин. Бригадир Ушаков поднял сигнал: следовать за ним всей кордебаталии.

Войнович. Скажи на милость!

Сенявин. Маневр дерзкий...

Войнович. Именно что дерзкий. А вдруг? Вон они, вольтерьянцы...

Сенявин. Маневр дерзкий, ваше сиятельство, и сулящий многое, ежели не всё. Полагаю следовать за авангардом.

Пауза.

Войнович. Ах вон ты что полагаешь?

Слышен разрыв.

(Крестится). Ну давай следовать. Стало, божья воля... (Внезапно).Пусть сам в пекло лезет, а я не охотник! Господи, помилуй нас, грешных, господи, даруй...

Гаснет свет. Освещается палуба «Святого Павла», окутанная дымом сражения. Выстрелы, стоны раненых. Через всю палубу лекарь Ермолаев тащит дюжего раненого, взвалив его на свои хилые плечи. Ушаков, не обращая внимания на выстрелы, в парадном белом сюртуке, в белоснежных кружевных манжетах, ходит по палубе.

Ушаков. Эй, лекарь, надорветесь! Возьмите помощь!

Ермолаев (сердито). Извольте заниматься, сударь, своим делом, да-с! (Скрывается в люке).

Ушаков. Пирожков, горячо?

Пирожков. Мне-то, ваше превосходительство, вполне прохладно, а вот салтан взопрел, взопрел! Седьмый пот! (Озорио, Виктору). Заряжай, юнга! Ученье будет пушками! Пальба на качке.

Ушаков. С боевым крещением, юнга! А где твой лейтенант?

Виктор (показал па лейтенанта, которому Ушаков делал выговор за манжеты). Вон сидит. Ранен.