В Тихановском райкоме Живого встретила заведующая райсобесом Варвара Цыплакова.

- Зайдем ко мне, Федор Фомич, - пригласила она любезно и поплыла впереди, загораживая собой почти весь коридор.

Время было раннее, в райкоме - пусто.

Фомич удивлен был и ее вежливым обхождением, и таким неожиданным приглашением. Обычно, когда пенсионеры собирались в райсобесе и чересчур шумно толклись возле окошечка кассы, она громовым голосом кричала из соседней комнаты на кассира:

- Егор, уйми своих иждивенцев! Не то всех вас выгоню на мороз.

А теперь она сама открывает перед Фомичом дверь - райсобес был рядом с райкомом - и пропускает его впереди себя.

- Проходите, проходите, Федор Фомич.

Было всего лишь половина девятого, Фомич не торопился. Он сел поудобнее на клеенчатый диван. "Уж коли ты вежливость несусветную проявляешь, - подумал он, - то и я тебя отпотчую". Он достал кисет, свернул "козью ножку" толщиной с большой палец и зачадил кольцами в сторону начальства крепчайшим табачным дымом.

- Я давно еще хотела с тобой, товарищ Кузькин, все поговорить. Кх-а, кх-а! Да ведь ты не заходишь. На дороге тебя не словишь. Кх-а, кх-а! Да что у тебя за табак? Аж слезу вышибает.

- А ты нюхни, Варвара Петровна, своего, - сказал Фомич, подмигивая. - И все пройдет. Клин клином вышибают. У тебя, чай, покрепче моего будет.

Варвара Петровна нюхала табак. Но эту свою слабость она скрывала от посетителей.

- Да я ведь просто так, балуюсь иногда. Да уж ладно! За компанию, пожалуй, нюхну. - Варвара Петровна, смущенно улыбаясь, достала из стола большую круглую пудреницу с черным лебедем на крышке, насыпала оттуда на большой палец щепоть нюхательного табаку и сунула сначала в одну ноздрю, потом в другую. Потом она как-то тихо и тоненько запищала, закрыла глаза ладонью, все больше выпячивая нижнюю губу, судорожно глотая воздух, и вдруг как рявкнет! Фомич даже вздрогнул, поперхнулся дымом и тоже закашлялся.

- А-а-апчхи! Чхи! Хи-и-и! Ой, батюшки мои! - говорила, улыбаясь и вытирая слезы, вся красная, словно утреннее солнышко, Варвара Петровна.

- Кха! Кх-а! Кх-и-и! Черт те подери! - выругался Фомич, сморкаясь и вытирая слезы за компанию с Варварой Петровной.

- Ах, грех мне с вами, Федор Фомич! - Варвара Петровна спрятала наконец пудреницу с лебедем и сразу приступила к делу: - Ведешь ты себя прямо гордецом, товарищ Кузькин. Ведь нуждаешься?

- Да как сказать, - уклончиво ответил Фомич, - с какой стороны то есть...

- В том-то и дело. Нет чтобы зайти ко мне, поговорить, заявление написать. А то приходится все за вас делать. Ведь я одна, а вас, пенсионеров, не перечтешь.

- Мы на тебя не в обиде, - на всякий случай ввернул Фомич.

- То-то и оно-то. Сказано - стучащему да откроется. А вас надо мордой тыкать в дверь, как кутят. Сами-то небось не подойдете. Да уж ладно. Чего там манежить! - Варвара Петровна открыла серую папку, взяла сверху деньги и протянула Живому. - Здесь пятьсот рублей. Бери! Единовременное пособие. И вот тут в ведомости распишись.

Фомич взял деньги и стал медленно пересчитывать их. Пока он считал деньги, мысли его лихорадочно работали: "Кабы мне тут не продешевить? Ежели она вписала эти пятьсот рублей в ведомость, то они никуда от меня не уйдут. Но брать ли их сейчас - вот вопрос. Я ее не просил об этом. Значит, начальство нажало... И что ж получится? Не успели еще мое дело разобрать, а я уже пятьсот рублей взял. Значит, все подумают, что я эту кашу заварил из-за денег. Э-э, нет! Так не пойдет..."

Фомич аккуратно сложил деньги, пристукнул пачкой по ладони:

- Да, верно. Тут пятьсот рублей. - И положил их обратно на стол.

- Это тебе. Пособие, говорю. Бери и расписывайся. - Варвара Петровна, улыбаясь, протягивала ведомость.

- Как же я их возьму? Я не писал, не хлопотал. И вот тебе раз! Бери деньги! Какие деньги? Откуда?

- Я ж тебе говорю - помощь, пособие!

- Пособие обсудить надо. Вот если на бюро райкома решат, тогда другое дело. - Фомич направился к двери и у порога сказал, обернувшись: - А за вашу заботу, Варвара Петровна, спасибо!

Оторопевшая Варвара Петровна только глазами хлопала.

В райкоме в комнате дежурного уже толпился народ. Вчерашнего Фомичова гостя - востроносого, в черном полушубке - окружили несколько председателей колхозов, среди которых был и Гузенков.

- Товарищ Крылышкин, а в наш район будут направлять тридцатитысячников? - спрашивали востроносого.

- Бюро еще не собиралось. Но, по-моему, будут.

- В какие колхозы?

- Кого, товарищ Крылышкин?

- Этого я не могу сказать.

- А вы сами не думаете в колхоз?

- Не думать надо, а решаться, - ответил востроносый.

- Во-во! Думает знаешь кто? Гы, гы...

- Товарищ Крылышкин, давайте ко мне! Нам зоотехник нужен позарез.

- Голова! Он вместо тебя сядет... Столкнет!

- А я подвинусь. На одном стуле усидим.

- С тобой усидишь! У тебя сиделка-то шире кресла. Ха, ха!

- Федор Иванович идет! - крикнул от стола дежурный, и шумный кружок председателей мигом рассыпался и затих.

По лестнице тяжело поднимался Федор Иванович. Шапку он держал в руках, и только теперь Живой заметил - сквозь редкие зализанные волосы у Федора Ивановича просвечивала большая розовая лысина. Рядом с ним шел Демин, а сзади в своем военном френче и в сапогах твердо печатал шаги Мотяков. Выражение лица у него было такое, с каким начальник караула обходит посты: кто бы ни взглянул на него сейчас, сразу понял бы - все эти шумные председатели приумолкли при появлении его, Мотякова, а не какого-нибудь Федора Ивановича.

- Здравствуйте, Федор Иванович! - между тем раздалось со всех сторон.

И Федор Иванович любезно отвечал всем:

- Здравствуйте, товарищи, здравствуйте! - и улыбался при этом.

Глядя на него, все вокруг тоже улыбались, и Фомич, сам не зная почему, тоже улыбался.

- Здравствуйте, товарищ Кузькин! - Федор Иванович протянул руку Живому, и Фомич безо всякой робости пожал эту мягкую, теплую руку.

- На лошади приехали? - спросил Федор Иванович.

- Никак нет! - ответил Живой, как вчерашний Корнеич, вытягиваясь по стойке "смирно".

- Почему? Не дали? - Федор Иванович строго посмотрел на Гузенкова.

- Холодно, Федор Иванович, - ответил Фомич, впервые называя по имени-отчеству вчерашнего гостя.

- А тулуп?

- Так ведь тулуп в райком не внесешь. А в санях оставишь - сопрут. Тогда Гузенков с меня и третью шкуру спустит. Две-то Мотяков спустил.

Федор Иванович рассмеялся, его дружно поддержали остальные.

- Мотяков, вот так показали тебе кузькину мать, - сквозь смех говорил Федор Иванович. - Ты сапоги-то свои сшил случаем не из шкуры Кузькина?

- Его шкура на кирзовые сапоги и то не годится, - мрачно сострил Мотяков, а сам так поглядел на Живого, будто хотел сказать: "Ужо погоди, я тебе покажу такую кузькину мать, что слезами красными обольешься".

Федор Иванович вынул из кармана бумагу и показал ее Мотякову:

- Кто писал это твердое задание?

- Тимошкин, - по-солдатски ответил Мотяков.

- А кто подписывал?

Мотяков с минуту разглядывал свою подпись и выдавил наконец:

- Я.

- Так вот за это твердое задание мы с тебя штаны спустим, - и деловым тоном приказал Демину, кинув на Живого: - Сперва решим с ним.

- Проходите, товарищ Кузькин!

Демин пропустил Фомича в свой кабинет.

Народу ввалилось много, все расселись вдоль стен. "Как в шеренгу вытянулись", - подумал Живой. Ему приказали остаться у торца длинного стола, покрытого зеленым сукном. На противоположном конце на секретарское кресло сел Федор Иванович, рядом с ним - Демин. Мотяков теперь пристроился на отшибе, и Фомич глядел на него как бы с вызовом даже.

- Ну, докладывайте, Гузенков, что у вас с Кузькиным? - сказал Федор Иванович.

Михаил Михайлович шумно откашлялся и, не сходя с места, стоя, сказал: