- Меня же отпустили, понимаете, отпустили! - Фомич изо всех сил дул в трубку.

- Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, - ответил наконец далекий начальник. - Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.

- А сейчас вы тут ни с кем не говорили? - поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.

- Где это тут? У тебя или у меня?

- По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?

- Нет. А что?

- Да тут передо мной стоит один тип. - Фомич теперь жег глазами Тимошкина. - Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..

Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.

- А что такое? - спрашивал начальник Фомича.

- Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.

- Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.

- Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. - Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.

А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.

На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет - поскорее бы нагрузиться. Все - Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился...

Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:

- Что случилось? Ай с ребятами что?

- Федя, хлеб нам не дают в магазине.

- Как так не дают?

Был вторник - хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.

- Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба... - Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. - Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!

- Да не реви ты! Разберемся - уладим.

Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:

- Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! - И побежал через выгон к магазину.

Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать - все больше баб да старух, - хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой - наследство попа Василия - размещался прудковский магазин.

- Что это еще за новости на старом месте? - спросил Фомич, входя в темное помещение.

- Я не виноватая, - сказала продавщица Шурка Кадыкова. - Гузенков приезжал... Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб... Мотяков! Уж не знаю почему.

- А чего ж тут не знать? - Бабка Марфа зло сверкнула глазками из-под рябенького, в горошинку, платка. - Он наш, хлеб-от, колхозный.

- И то правда... Много до него охотников развелось...

- Они ноне не жнут, не сеют... - загалдели в толпе.

- Ваш хлеб в поле остался, - обернулся Фомич к очереди. - А этот вам господь бог посылает, вроде манну небесную.

- Так мы ж отрабатываем за этот хлеб-от...

- А я что, груши околачиваю? - Фомич махнул рукой. "Да что это я с бабами сцепился?" - подумал.

Он побежал в клуб, попросил соединить его с Мотяковым.

- Чего надо? - недовольно спросил тот, услыхав голос Кузькина:

- Почему мне хлеб запретили продавать?

- Этот хлеб для колхозников привозят. А вы не только в колхозе не работаете, но даже помогать отказались.

- Так я же работаю в Раскидухинской ГЭС?!

- Ну и поезжайте на Раскидуху за хлебом. - Мотяков положил трубку.

- Ах ты, сукин сын! Ну погоди. Еще посмотрим, кто в убытке останется.

Фомич дозвонился до начальника ГЭС и доложил ему о хлебном запрете.

- Я не могу лес отпускать, товарищ начальник. Поеду за хлебом в Пугасово.

- Правильно! Не давай им лесу, если они такие мерзавцы. Заворачивай все подводы и машины. И вот что. В Пугасове есть корреспондент областной газеты. Заезжай к нему. Он сидит в редакции "Колхозной жизни". А я позвоню ему, предупрежу. А если что не выйдет, давай ко мне.

На свой лесной склад Фомич возвратился злым и решительным.

- Разгружай подводы! - крикнул он еще издали хохловским колхозникам.

- Да ты что, в себе? Мы еще по-темному выехали из дому, а к ночи еле доберемся назад. И с пустыми руками?!

- А если бы вы встали с пустым брюхом, день проторчали тут и пошли бы спать с пустым брюхом? Это каково?

- А мы тут при чем? - окружили Фомича шоферы и возчики. - Чего ты нам-то войну объявляешь?

- А со мной без объявления начали войну, - сказал Фомич. - Не я начинал, не я и отвечать буду. Езжайте к Мотякову. Раз они так - и мы эдак.

- Ты уж нас-то пожалей. Нагрузились ведь... - упрашивали Фомича хохловские колхозники.

- А меня кто жалеет? У вас дети есть? Вот ужин подойдет, они придут к матери: "Дай хлеба! А она скажет им: "Ложитесь не емши. Отец хлеба не принес, ему некогда. Он целый день хохловских мужиков жалел". Так, что ли?

Хохловские мужики, ругая и Фомича, и Мотякова, а пуще всего некое мифическое начальство, пошли к своим подводам.

- Ладно уж! - остановил их Фомич. - Давайте накладную, подпишу.

Высокий, сутулый, обросший седой щетиной, как сухостой лишайником, хохловский бригадир протянул Фомичу накладную. Фомич подложил под нее тетрадь и подписал на коленке.

- Спасибо! - Хохловский бригадир спрятал накладную и сказал: - У нас тут есть хлеб, с собой брали. Возьми ребятишкам.

- Да вы что! Вам самим топать до ночи. - Фомич замотал руками и головой. - Я, чай, найду хлеба-то. А вы, ребята, не сердитесь, - сказал он шоферам. - Я, может, обернусь к вечеру. Хотите, ждите.

- Ничего, мы ведь тоже не свое горючее жгем.

Фомич отдал Авдотье ружье.

- Останешься за меня тут.

- А ты куда, Федя? - спросила Авдотья, принимая ружье.

- За кудыкины горы! Правду пойду искать. - Фомич, видя, как вытянулось Авдотьино лицо, все-таки пояснил: - В Пугасово пойду за хлебом.

- Да туда не дойдешь и дотемна! - ахнула Авдотья.

- Авось люди добрые подвезут, - сказал Фомич, поглядывая на столпившихся шоферов.

Наконец один скуластый плотный паренек в военной гимнастерке подошел к Фомичу и взял его за плечо:

- Ладно, отец... Поехали с нами. Под самое Пугасово подбросим. Не сидеть же ребятишкам голодными.

Авдотья вдруг сгребла платок с головы, уткнулась в него и глухо зарыдала; ее острые, худые плечи под выцветшей и застиранной - не то голубой, не то серой - кофтой то поднимались кверху, то опускались.

- Хватит, мать, хватит... При людях-то постыдись! - говорил Фомич, оглаживая ее плечи.

- Я си-ичас, си-ичас, - торопливо, виновато произносила она и снова всхлипывала. - Мне и того еще досаднее, что свои же бабы из очереди выгнали...

Через час Фомич был уже в Пугасове... Первым делом он зашел в хлебный магазин, наложил полмешка хлеба и только после этого разыскал корреспондента.

Его встретил очень моложавый, но уже седой, с высокими залысинами, приветливый, начинающий полнеть мужчина.

- Я уже в курсе, в курсе, - остановил он Фомича, когда тот начал рассказывать. - Я сейчас позвоню Мотякову. Но у меня к вам просьба - помогайте колхозу.

- Я же на работе нахожусь.

- А вы после работы, по вечерам.

- По вечерам я отдыхаю, потому что ночью опять работа - лес охраняю.

- Понятно, понятно... Но все-таки обещайте, что вы будете помогать колхозу. - Корреспондент говорил, улыбаясь, и получалось так, что он и сам будто не верил в эту помощь, а говорил просто для порядка.

"Это у них вроде игры, - подумал Фомич. - Как у солдат: назовешь пароль - проходи, куда хочешь, а не назовешь - не пустят".

- А почему мне никто не приходит помогать? - спросил Фомич.