А Георгий Георгиевич, старший конструктор, один из самых безнадежных мямликов, уволился совсем уже изза пустяка. Исчерпав звериную жилу, дедушка Валентайн перешел на взаимоотношения Пушкина с Лермонтовым. Хотя не секрет, что два гения поэзии в жизни знакомы не были, Валюня в своих байках неизменно сводил их вместе. Он сталкивал их в ситуациях, за которые и автор «Медного всадника» и творец «Мцыри», отличавшиеся, как известно, тонким чувством юмора, обязательно вызвали бы Валюню к барьеру. Причем особой бездарностью были отмечены экспромты, которые Дедушка Валентайн вкладывал в уста великих поэтов. В частности, создатель несравненного «Демона» рифмовал «ботинок» и «полуботинок».

— Нет, это уже невыносимо! — воскликнул в сердцах Георгий Георгиевич и покинул бюро навсегда.

Ряды мямликов редели. И трудно сказать, до какой степени интеллектуального убожества довел бы своим юмором Валюня, если бы на место Георгия Георгиевича не пришел другой инженер.

— Вы мешаете мне работать! — резко оборвал он дедушку на половине очередного анекдота.

— Вас ист дас? — недоуменно воскликнул признанный юморист. — У тебя что, украли чувство юмора? Я же сразу предупредил: пошло, но смешно!

— Что пошло — то не смешно! — отрезал инженер. — И вообще, не путайте жизнерадостность с развязностью.

Точное слово было сказано, и оно знаменовало конец. Это сразу же стало ясно всем. «Почем опиум для народа?», «Не корми нас своей манной кашей», «Парниша, хамите!» — весь свой арсенал извлек дедушка Валентайн для отбития атаки, но все было напрасно. И как-то сразу прояснилось, что работник он никудышный, и осточертел до смерти, и вообще если местком не примет немедленных мер, неутомимому анекдотчику устроят «темную».

До рукоприкладства, к счастью, не дошло. Дедушки Валентайна не стало. Лишь отголоском доносились потом его отзывы о бюро как о ханжеском скопище.

Напрягаться в поисках научно обоснованных тезисов для доказательства того, что культура поведения ничего общего не имеет с ханжеством, — вот это было бы воистину смешно. Конечно, особенность шутки была и остается неизменной: ее, шутку, можно понять или не понять, но объяснить — невозможно. Но из этого, безусловно, не должно вытекать, что неприятие любого остроумия или, будем предельно точны, покушения на таковое, непременно свидетельствует о врожденном уродстве. Ибо как развязность ничего общего не имеет с юмором, так и отрицание скабрезности и пошлости далеко от надменной неулыбчивой чопорности. Если бы эта простая истина стала всеобщим достоянием, ряды докучливых остряков и анекдотчиков изрядно бы поредели. И поредеют, если те, кого дедушка Валентайн презрительно нарек мямликами, перестанут ими быть в действительности.

Если в ответ на анекдот с подробностями, от которых краснеют даже многодетные отцы, они не будут конфузливо улыбаться, а скажут прямо и резко:

— Кончай треп! Что пошло — то не смешно!

ВПРЕДЬ ИМЕНУЕМЫЕ

Как удалось впоследствии установить, виновницу звали Клавдия. Но установили это слишком поздно, когда цветы завяли и превратились в тлен, а сама Клавдия уволилась из Мострансагентства и даже переехала на новую квартиру.

— Конечно, можно разыскать Клавдию через Горсправку, — задумчиво сказали Г. Горжеткину в агентстве, — только вам-то какой в этом прок? Премии ее теперь не лишишь, даже выговора не объявишь. Впрочем, если хотите, можем объявить выговор ее начальнице. Она, правда, у нас тоже новенькая, но ничего, вытерпит.

— Зачем мне ваши выговора? Лучше верните мои пять рублей.

— А где они, ваши пять рублей? Это еще надо уточнить.

— Вот и уточняйте.

— Нам уточнять некогда. У нас план. Хотите выговор — пожалуйста, а больше ничем помочь не можем.

Пришлось Н. Горжеткину самому выяснять, как сложилась доля его пятерки. Той пятерки, которую он послал в агентство с просьбой вручить букет цветов жене фронтового друга в день ее рождения. Но никаких цветов жена друга не получила, да и след пяти рублей затерялся в лабиринте бухгалтерии агентства.

Самодеятельное расследование, предпринятое настойчивым Горжеткиным, принесло ему лишь добавочные огорчения. Мало того, что его цветы не дошли до именинницы. Посланные с чистым сердцем и добрыми намерениями, они тем не менее из предмета тихой радости превратились в заряд, взорвавший спокойствие двух семей.

Для начала заметим, что вручили цветы не в указанный заказчиком день. Впрочем, это практически не имеет значения, поскольку — не по указанному адресу. То есть номер дома был верный, но вместо квартиры № 12 букет принесли в квартиру № 82. Однако в квартире № 82 никого не оказалось, поэтому цветы оставили в квартире № 79 — для передачи.

Вечером в означенную квартиру № 79 возвращается с работы хозяин, видит подозрительно красивый букет и спрашивает жену не без интереса:

— Гвоздички-то — от кого?

— Ах, милый, — спохватывается жена, — Это я должна отнести соседке. Приходил один молодой человек...

— Молодой? — спрашивает муж с нарастающим интересом. — А ты здесь при чем?

— Совершенно ни при чем. Сейчас сам убедишься.

Она идет в квартиру № 82 и пытается вручить цветы соседке. Но тут из комнаты выходит в шлепанцах соседкин муж и в свою очередь любопытствует:

— А гвоздички-то — от кого?

— Приходил один молодой человек...

— Молодой! — грозно возвышает голос муж из квартиры № 82. — А вы, значит, такому делу способствуете?..

Тогда жена из квартиры № 82, видя ревнивое настроение своего мужа, говорит жене из квартиры № 79:

— Постыдились бы такими вещами заниматься. Это шантаж!

И захлопывает дверь. И сквозь эту дверь, хоть и обитую войлоком, прекрасно слышны дальнейшие объяснения супругов.

Что делать? Жена из квартиры № 79 возвращается с букетом, а муж говорит:

— Ну, так в чем же ты меня убедила?! Сознавайся, пока не поздно.

— Невиновная я! — плачет жена и в отчаянии выбрасывает цветы в окно...

Вот что установил Н. Горжеткин, идя по следам неоказанных услуг. Его внештатное шерлокхолмство, конечно, принесло мир и успокоение в две ни в чем не повинные квартиры, но ничуть не поколебало позиции руководителей агентства.

— Признаем, что оператор Клавдия допустила оплошность. Но, во-первых, соответствующие затраты учреждением все же произведены. А во-вторых, поскольку Клавдии уже нет среди нас, то и взыскивать не с кого. Не можем ведь мы за проступки, предположим, Ивановой, вычесть деньги из зарплаты Петровой!?..

А между тем клиент Н. Горжеткин не обращался ни к Ивановой, ни к Петровой, ни даже к вышеозначенной Клавдии. Строго говоря, он вообще не подозревал о ее существовании. Поэтому свою просьбу он начал словами: «Уважаемый товарищ...», а не «Дорогая Клава!» То есть он вступал в договорные взаимоотношения с солидным учреждением. А уж какой конкретной Клаве будет поручено исполнение заказа — это его не занимало. В конце концов, клиент не обязан разбираться во внутренней структуре обслуживающих организаций.

Но почему-то так выходит, что организации и учреждения в случае неувязок предпочитают поскорее откреститься от своих представителей. Тех самых представителей, которые действовали не сами по себе, а исключительно от имени и по поручению.

Да, именно так — от имени и по поручению Луцкого городского суда у шофера Петра Москалюка вычли из зарплаты 64 рубля. Сам шофер находился в длительной командировке, когда в бухгалтерию Луцкой автоколонны пришел исполнительный лист. Решением суда предписывалось взыскивать с Москалюка алименты на содержание престарелой, нетрудоспособной жены.

— Это ж надо! — сокрушались в бухгалтерии, половиня шоферскую зарплату. — Сам такой молоденький, только-только армию отслужил... А подруга жизни, вишь ты, — престарелая!

Конечно, вернувшись из командировки, Москалюк без труда доказал, что ни молодой, ни тем более престарелой супруги у него не имеется. Выяснил он также, что исполнительный лист следовало вручить его однофамильцу с другим адресом, другой биографией и даже другим отчеством.