— Тринадцать минут.

Еще метр. Артем цепляет за верхний поручень сначала один карабин, потом другой. Видно, что левая рука почти не гнется, но он продолжает каким-то чудом держаться ей, пока работает правой.

— Десять минут.

Артем двигается медленнее. Мне кажется, или рукав увеличился в объеме?

— Пять минут.

Артем отстегнул первый карабин, перецепил, потянулся к поручню люка, левая рука соскользнула, фал натянулся и он отлетел от корабля на всю длину страховки.

Я увидела, как Катя зажимает рот рукой, сдерживая крик.

— Артем, подтягивайся. Спокойно. Времени достаточно.

— Три минуты.

Холод тянется по спине. Руки леденеют, но я стараюсь говорить уверенно.

— Две минуты.

В нагрудную камеру я вижу, как приближается яркое пятно входа, слышу тяжелое дыхание Русина. Вот он цепляется рукой за верхний край, вплывает в шлюз сам, втягивает укладку. Срабатывает входное устройство, зажигается датчик 'герметично', Артем открывает подачу кислорода.

Срываемся с места, доктор на ходу подхватывает чемодан первой помощи. Стоим у закрытого перехода, сердце колотится. Давление, наконец, выровнялось, Игорь открыл шлюзовую, вошел первым, за ними Катя. Из-за их спин увидела — Артем лежит на спине, за светофильтром лица не разглядеть.

— Живой, — слышу, говорит Игорь. От схлынувшего напряжения ноги становятся ватными, беру себя в руки, помогаю отстегнуть стекло, Катя тянется с кислородной маской. -

Не надо, — шепчет Артем сухими губами. — Воды, Кать.

Из скафандра мы его еле вытащили. Левая рука раздулась, в ней почти прекратилось кровообращение. Смотреть страшно было — жесткая, при малейшем движении и прикосновении Артем непроизвольно морщился — боль, видимо, была сильная.

— Носилки, — распорядилась Катя.

— Не выдумывай, — строго, хоть и тихо, запретил он ей. — Не нога же.

— Хорошо-хорошо, — покладисто согласилась подруга. — Давай потихоньку, Тём.

В этот раз обошлось без последствий. Через три часа опухоль спала, пациент уснул, заплаканный медперсонал тоже.

— Игорь, прости. Я знаю, у нас сухой закон, но… Выпить нет?

— Нет.

— Человек от стресса даже помереть может. Что ж мы такие законопослушные-то? Надо было хоть контрабандой привести.

— Секс подойдет?

— Секс? — раздумчиво протянула я. — А выпить точно нет?

— Точно.

— Ну, если у вас больше ничего нет… Ладно, давайте секс…

В паутине всемирной сети я однажды наткнулась на рассказы о любви, вернее, об отношении к любви на войне, женщин — участниц Великой отечественной войны. Санитарки, снайперы, зенитчицы, радистки. Молоденькие девочки, юность в сапогах. Кто-то писал, что любви не место среди смерти и крови, кто-то — что любовь не выбирает и нужно торопиться жить, любить, потому что завтра может не наступить никогда.

Я ни в коем случае не претендую на то, что бы сравнивать себя с этими великими героинями. Война есть война. Но ведь мы сейчас тоже не в рядовых обстоятельствах. Опасность, изоляция от всего мира, замкнутое пространство. Острая необходимость сохранить дружеские взаимоотношения и комфортное сосуществование в экипаже. В какой-то мере зависимость друг от друга. Я как-то путано объясняю, да?

Я жила с этим мужчиной два с половиной года. За эти месяцы я прикипела, приросла к нему всей кожей. Знала, как он ест, спит, что любит. От чего он рассердится или улыбнется. Что и как скажет. Называйте как хотите — глупостью, сумасшествием, говорите, что это на меня так подействовали космические лучи или невесомость. Пусть. Но на подлете к Марсу — не раньше, не позже, мне вдруг стало жизненно необходимо разобраться, что чувствует ко мне Игорь, понять, любит? Не любит?

Вернее, не так. Он никогда не признавался мне в любви, если, конечно, не считать таковым горячечный бред, что несут мужчины в постели. Я и моя эмпатия, так высоко оцененная Галей Коровиной, были почти уверены, что любит, ведь судят не по словам — по поступкам, по отношению, но как всякой женщине мне хотелось услышать 'люблю' больше всего на свете.

Навязчивая идея или нет, но я слишком гордая, и умная, надеюсь, что бы требовать… то есть прямо спрашивать. Или ему самой признаваться. Зачем человека обременять? Ему, может мою любовь и даром не надо. Поэтому молчу, хотя зуд такой, будто у меня ежики под кожей в догонялки бегают. И пространства для маневра нету, королевство-то маловато. Надо как-то притерпеться, что ли, а то так недолго в неадекват сползти. Хотя в моем случае скатиться или слететь…

— Мила!

— Что?! — я вздрогнула и подскочила.

— Мила, я тебя несколько окликнул. Что с тобой?

— А? — вид у меня, должно быть, в самом деле того, странный. Во всяком случае, Игорь посмотрел на меня, взял за локоть и повел в нашу кладовку. Кате внезапно что-то понадобилось узнать у Артема, засевшего в рубке. Можно сказать, мы в интимной обстановке отказались.

— Мила, что с тобой? — повторил Игорь, беря мое лицо в ладони и глядя в глаза с такой тревогой и заботой, что мне даже немножко стыдно стало за свои бзики. — Ты хорошо себя чувствуешь? Устала? Не стоило все-таки отправлять женщин в такую даль. Тут и мужикам-то…

— Игорь, все хорошо, — я отзеркалила его жест, погладила кончиками пальцев морщинки у глаз. Мне было стыдно совсем не немножко. Стыд полыхал на щеках, на шее свекольным румянцем. — Прости меня. Это все бабье. Правда, прости. Я должна тебе помогать и поддерживать, а вместо этого ты тратишь время на глупости и ерунду.

— Милка, — он сжал меня до хруста. — За какие заслуги ты мне досталась?

— За какие грехи, ты хочешь сказать? — уточнила я, сначала нагло лапая его за подтянутую задницу, а потом бесцеремонно залезая под резинку.

Опять просто секс случился, как вы поняли. Бурный, короткий, с задушенным его искусанной рукой моим криком, с его безумным шепотом куда-то мне в шею.

Может, ну ее нафиг, эту любовь?

Глава 8. Не красная планета.

Марс сначала долго висел в иллюминаторах командной рубки половинкой неспелого апельсина, потом рос-рос и вырос до арбуза нездорового цвета. Пугающая чернота на боковых экранах сама струхнула и съежилась. Дорога длиной в пятьсот четырнадцать суток и почти шестьдесят миллионов километров привела нас на порог чужого дома. Гостеприимного или напротив — нам только предстояло узнать. Компьютер выдал команду на включение маневровых двигателей на поворот и торможение, и мы медленно, по длинному эллипсу начали выход на планетарную орбиту. Нас всех охватило невероятное возбуждение, близкое к эйфории. Не знаю, как ребята, а мне иногда казалось, что, может, никакого Марса и не существует? Вернее, как в старом-старом детском фильме, весь полет — это просто такой эксперимент в бункере.

— Связь с Землей, командир, — Артем включил динамики. Нас поздравляли, наставляли, предостерегали, желали успехов. Самое приятное — сделали нам сюрприз. Впервые за долгое время мы услышали родные голоса. Пусть несколько слов, только 'все в порядке, любим, ждем', но все равно — до слез, до спазмов в груди. Рыдали мы с Катей, само собой, опять же в соответствии с требованиями жанра, на груди у мужчин. Игорь нам тоже подарок сделал, объявил выходной и на ночь не отключил гравитацию. Устроили банно-сонный день с борщом и чаепитием. Остро чувствуется отсутствие шампанского.

На следующий день нас поприветствовали Деймос и Фобос, уже хорошо заметные на экранах и в иллюминаторах. Что вам сказать? Не Луна, однозначно. Два булыжника неправильной формы, размером пятнадцать и двадцать семь километров в поперечнике, очень похожие на побитые жизнью астероиды. Астрономы спорят, то ли это действительно астероиды, захваченные гравитационным полем Марса, то ли его части, отколовшиеся в результате столкновения с каким-то крупным небесным телом. Вроде бы, вторая версия более логичная, потому что орбиты у них невысокие, у Деймоса 23400 километров, а у Фобоса 9400. Ну это так, к слову. Плавно снижаясь, мы пересекли орбиту одного и второго и МПЭК на время стал искусственным спутником.

Планета по размеру меньше Земли в два раза, а по весу в десять, и у атмосферы у нее не такая толстая 'шуба', поэтому наша орбита куда ниже, чем у земных орбитальных комплексов. Они летают на высоте около четыреста километров, мы — ста пятидесяти. Вид из окон завораживает. Снимаем и фотографируем, как одержимые, несмотря на работающие камеры. Часть фото отправили на Землю — путь завидуют.

Но самой первой и самой дорогой для нас фотографией стал снимок родной планеты. Даже Луну видно, она как раз Землю догоняла, поэтому на фото кажется, что она совсем рядом, ближе, чем есть на самом деле. Хотелось, конечно, нашу страну увидеть, но показались только Австралия, Юго-Восточная Азия и Антарктика.

Никаких выходных в ближайший месяц, рабочий день по двадцать часов. Времени мало, катастрофически мало. Всего тридцать суток на работу на орбите и на поверхности. Все оборудование 'пашет' в круглосуточном режиме, включая спектрометры и радары, анализирующие атмосферу и рельеф планеты. Мы с Катей сосредоточились на исследованиях по геофизике, Игорь и Артем занимаются запуском, или, вернее, спуском на поверхность телеуправляемых автоматических аппаратов. На первом этапе они стали нашими глазами и руками. Прежде, чем оставить свои следы на пыльных тропинках, неплохо сначала побывать там виртуально. Кроме того, они ползают по таким участкам, куда мы точно не попадем: потухший вулкан Олимп — самая высокая известная гора на планетах Солнечной системы высотой двадцать шесть километров; долина Маринер — самый крупный известный каньон; расположенный в северном полушарии Марса, крупнейший из открытых ударный кратер. Его длина десять с лишним тысяч километров, а ширина — восемь с половиной тысяч. И еще один, примерно в четыре раза меньше, ударный кратер, вблизи южного полюса. Вы спросите, почему такие аппараты, запускаемые с Земли, работают автономно, а не управляются? Дело в большом расстоянии и запаздывании сигнала на несколько десятков минут. Так что копим информацию, полученную с помощью видеофиксации и замеров уникальных инструментов. А еще собираем камешки и прочий краснозем. Образцы исследователи манипуляторами складывают в объемистые контейнеры. По задумке японских авторов этих аппаратов, при поступлении команды с борта эти контейнеры должны с помощью мини-заряда катапультироваться на орбиту, где мы их подберем. Я не инженер, конечно, а простая русская женщина. Поэтому опасаюсь немного, как бы нас не сбили. Опасаюсь, правда, молча, а то один раз вслух сказала, так эти… роботооператоры так гоготали! Никакой душевной тонкости, никакой эмпатии…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: