Да, качество энергии понижается, и чем сильнее структурируется Вселенная, тем труднее добывать для этого энергию. Идёт борьба, кто кого. Либо энтропия возьмёт верх и приведёт всё к окончательному хаосу, либо Вселенная успеет произвести из себя нечто, что превзойдёт её самоё…..».
«Ты меня радуешь, - вставил реплику Сергей, - продолжай».
Я продолжил с воодушевлением.
«Она уже сейчас явила на свет сознание, продукт отличный от материи, - сказал я, - правда я не берусь утверждать, что первично, что вторично, сознание или материя, а буду рассуждать только применительно к человеку, потому что о другом сознании – всеобщем, мне пока ничего не известно. Так вот наше сознание, человеческое – это продукт высокоорганизованной материи, и произведено оно было на свет совсем недавно и для каких-то целей, скорее всего тоже не окончательных. Мне кажется, мы сами - лишь промежуточное звено в мировом развитии и скоро уступим место сознанию более высокого порядка. Обиды для нас тут нет никакой. Потому что, во-первых, мы сами примем участие в его созидании, а, во-вторых, - это естественный ход вещей. Нам только надо вовремя подключиться к процессу и ничему не препятствовать».
Я сделал глотательное движение, во рту у меня пересохло, и язык едва ворочался. Сергей и рыжий мальчик смотрели на меня с восхищением, по крайней мере, мне так показалась.
«Я продышусь немного», - попросил я.
Сергей согласно кивнул головой.
Пока я молча дышал свежим воздухом, набежала тучка, совсем небольшая, как мне показалось. И вдруг из неё полыхнуло, да так, что все отскочили от борта. Раздался сухой треск, перешедший в громовые раскаты. Пассажиры с верхней палубы стремглав ринулись вниз под навес. Остались только мы трое: я, Сергей и мальчик.
«Куда смотрит его мать, - подумал я, - ищет себе ещё одного Бориса Беккера? (Вот кого он мне напоминает) ».
Полыхнуло ещё раз, уже совсем рядам. Мне показалось, что я увидел огненный шар, прежде чем небо раскололось надвое от громового удара.
Я люблю летний дождь. И грозу. В них есть что-то притягательное.
В детстве я часто выбегал на улицу в самый ливень и не спешил укрыться. Помню, однажды, молния попала в соседский стог, я тогда стоял в своём сарае и наблюдал за стихией в раскрытую дверь. Мне было лет десять. Было жутко, но радостно. Я тогда ещё не понимал опасности небесного электричества, а потому ничего не боялся. Я подставлял ладони под тёплые струи, лившиеся с крыши, и плескал ими себе в лицо. Дождевая вода чем-то пахла. Да, у неё есть свой особенный запах, запах пыльного неба. Я его помню до сих пор. Молния ударила в тот момент, когда я высунулся в открытый проём. Белый огненный шар ослепил меня, но не испугал. Не испугал и последовавший мощный раскат. Я закричал от радости и выскочил из сарая прямо под дождь. Шлёпая босыми ногами по грязным лужам, я побежал к воспламенившемуся стогу. Я надеялся, что молния попадёт в него ещё раз, прямо передо мной. Страха не было, я не боялся умереть, ещё никогда меня не посещала эта мысль, мысль о конечности жизни, о её непоправимости и о том, что когда-нибудь настанет и мой черёд….
«А вдруг попадёт прямо сейчас, - подумал я, - и всё. Всё кончится, не будет никакого посвящения. Был Петя, Пётр невеликий, и нет его. Элен найдёт себе другого, более достойного, и это без шуток. А я, так ничего и не успев, уйду в пустое ничто, и память обо мне сотрётся в тот же день. Но почему же не хочется этого, почему я всё ещё цепляюсь за жизнь, как за что-то самоценное? Неужели только из-за инстинкта самосохранения? Многим людям на Земле уготована худшая участь, чем мне, и они не ропщут. Разве они не понимают этого, всем довольны, и для них нет неразрешимых вопросов?
Или может быть все они нужны только как пример для меня, как декорация для театрального действа, в котором главный актёр – я… может их и не существует вовсе…
…... Надо спешить. Надо спешить жить….
Но не в том смысле, чтобы ещё что-то получить от неё, нет, надо успеть отдать. Отдавать всегда слаще и помогать тоже, особенно тем, кому труднее. Правда, странно рассуждать об этом в пятьдесят лет. Ропщут всегда никудышные, которым Господь дал многое, а они не воспользовались ничем - всё профукали и растратили в мирской суете.
А я? Неужели у меня ещё что-то осталось, и я нужен миру? Почему я не могу отделаться от этих мыслей до сих пор. Кто-то бережёт меня здесь? Кто-то знает, что я должен ещё что-то успеть? Но что? Нет ответа….».
Я поднял голову и посмотрел вдаль. Белые барашки волн искрились на солнце. Теплоходик смело вонзался в них, гудел, пыжился и прокладывал себе путь.
«Рассказывай, дяденька, - попросил рыжий мальчик и прижался к Сергею, - я не боюсь молний».
«Вот и папа новый нашёлся, - подумал я, - осталось сходить в трюм за мамой, если она уже не накатила пивка.
Я бы повременил немного, - сказал я, - и передохнул, а то опять начал перескакивать с одного на другое и путаться».
«Хорошо, - согласился Сергей, - посидим здесь наверху, если дождь не прогонит».
«Я пока сбегаю в туалет и маму проведаю», - сказал рыжий мальчик и побежал вниз под навес.
Прошло минут двадцать. Рыжик не возвращался, и мне уже стала надоедать тишина, состоящая только из монотонного шума ветра и гула мотора.
Но вот из трюма показалась его улыбающаяся физиономия.
«Я готов, - возвестил он радостно, - мама сюда не придёт, она не решилась вас послушать, хотя я ей сказал, что вы очень хорошие дяди из России».
«Странно, - подумал я, - почему все ждут от России и русских подвоха, даже наши собственные граждане… порой даже мы сами».
«Может, ко второму вопросу приступишь, - предложил Сергей, - расскажешь о твоём месте в Мироздании, а о его строении закончишь в другой раз»?
«Нет, я лучше продолжу о строении, - сказал я, - пока сидел в тишине, в голову пришла целая куча мыслей, некоторые я ношу с собой ещё с Севера. Сейчас прибавились свежие, о тёмной материи, тёмной энергии и парадоксе Ольберса. Но начну я со скорости света, куда ж без неё».
«Давай, это тоже интересно, - поддержал меня Сергей, - мы с мальчонкой тебя послушаем».
«Опыт Майкельсона-Морли показал, - продолжил я, - что скорость света одинакова по всем направлениям и не зависит от скорости движения объекта, испускающего свет. В вакууме она равна трёмстам тысячам километров в секунду. То, что по всем направлениям она одинакова и не зависит от движения источника, тут нет ничего удивительного, скорость звука в воздухе тоже одинакова по всем направлениям и тоже не зависит от от скорости источника. Ещё на Севере я обращал внимание на разницу в тональности гула приближавшегося и удалявшегося вертолёта. Длина волны и амплитуда звука менялась при этом, но скорость её оставалась одинаковой по всем направлениям и зависела только от свойств самого воздуха. В нём она равна примерно трёмстам сорока метрам в секунду. В металлической болванке скорость звука в пять раз выше, но и свойства металла другие, чем у воздуха.