В Москве грядут перемены, верьте мне. Все чаще и чаще говорят о том, что ужасные поборы с крестьян на нужды фабричных и армии должны быть прекращены. Сейчас самое время Вам, именно Вам, демонстративно протянуть руку Кремлю, предложив большевикам финансовую помощь для того, чтобы накормить русских, иначе начнется мор и полнейший ужас.

Большевизм — это не на год и не на десять лет. Это — надолго.

Дар стратега — уметь видеть не только нынешнюю реальность, но и перспективу.

Если решите протянуть руку своим врагам — она не повиснет в пустоте.

А и повиснет — будете достойно осознавать, что долг свой перед страдающим народом выполнили.

Не стану лгать Вам — это письмо читали; но, надеюсь, Вы знаете, что под диктовку я сочинять не умел и поныне не научился.

Сердечно Ваш…"

Гучков письмом генерала Поливанова был потрясен; однако переступить себя — хоть и было неукротимое желание — не смог.

…Когда Ленин ввел нэп, когда Гучков поверил в его реальность, отвечать уж было некому: Поливанов умер.

Именно после того, как Ленин ввел нэп, и после тяжкой борьбы, которую пришлось выдержать кремлевскому диктатору с большевистскими "идеалистами" вроде Коллонтай и Шляпникова, атаковавшими его слева, за "реставрацию капитализма и сдачу позиций классовому врагу", когда на Западе появились первые "советские купцы", крепко-ухватистые, уверенные в себе, и на рю де Гренель, в помещении бывшего императорского посольства, открылось торговое представительство, которое, как и в Лондоне, возглавил тот самый Леонид Красин, который был главою социал-демократических бомбистов (в западной прессе его называли "большевистским Савинковым"), Гучков с тоскою вспомнил, как он отправился на те заводы, где, как писал ему патриот России Станислав Феликсович (на самом деле за эту "работу" агент "Кузнецов" получил из секретного фонда департамента полиции сто рублей), лютовала контрольноревизионная комиссия, составленная из чиновников трех министерств и семи ведомств.

Руководителем группы, лютовавшей на ружейном заводе, был Владимир Феодосьевич Зайкин, небольшого росточка, крепенький, сыпавший северным говорком:

— Так ведь, Александр Иванович, вы, бога ради, и в наше положение войдите! Получен приказ товарища министра — как мы можем не выполнить его?! Это ж для нас закон, а он что паутина: шмель проскочит— муха увязнет! Отсюда и недовольство против нас рабочей массы… А она темна, не знает, куда гнет администрация, как ловчит, что прячет в строки отчетов, скрывая заработки свои от казны…

— То-то и закон, когда судья знаком, — хмуро улыбнулся Гучков, поставив перед собою задачу договориться с ревизорами добром. — Заводские шмели поболее иных чиновных мух радеют об нуждах фронта… В народе верно говорят: не бойся закона, бойся законника.

— Александр Иванович, чего ж меня, сирого, бояться?! Я ведь меньше путиловского мастера получаю! Семья едва-едва концы с концами сводит! Не преподавай жена иностранные языки, голодали б!

— А инженеру здешнему сколько Путилов платит?

— Столько же, сколько его превосходительству товарищу министра! Мы уж все подсчитали… Да еще премиальные! Он как сыр в масле катается, здешний инженер! Видите ли, на оборону работает! А мы на что? На дядю? Мы государеву казну соблюдаем! „

— Владимир Феодосьевич, я прекрасно знаю, сколь мизерны оклады нашего чиновничества…

Тот вздохнул:

— А сколько лет вы позором клеймите бюрократию?! Да, я — бюрократ, то бишь "человек стола"! Я за своим столом двадцать семь лет просидел и баклуши, прошу заметить, не бил!

— Между прочим, — Гучков внезапно побагровел, — баклушами в Костромской губернии называют болван, который готовят для токарной выработки щепной посуды! Не будем соревноваться в знании родного языка: как внук русского раба, я наш язык знаю из глубины, он во мне трепещет! Соблюдать интересы государства — значит делать все, чтобы фронт не имел недостачи в снарядах, патронах и винтовках! Мы на вражеские окопы безоружных солдат гоним: "Отбей в бою у неприятеля!" А производят эти винтовки здешние рабочие! А они — после начала вашей ревизии — стали волынить!

— Убогого одна нужда гнетет, скупого две, — отрезал Владимир Феодосьевич. — Я и о рабочем человеке думаю, и о здоровье государственного бюджета!

— А есть он у нас, бюджет этот самый?

— Какой-никакой, а есть! Иначе б держава развалилась.

— Считаете, что еще не развалилась? Ладно, чего нам препираться, Владимир Феодосьевич, я в ваше положение вошел, сострадаю вам, но зачем вы открыто ставите перед администрацией вопрос, чтоб премиальные рабочим урезать в три раза? Инфляция такова, что рабочим не то что на мясо — на хлеб и мыло будет с трудом хватать…

— Хотите, чтоб мы до конца обесценили рубль, Александр Иванович?

— Слава богу, хоть честно сказали: "до конца”… Мы с вами никогда не сговоримся… Я придерживаюсь такого мнения, что в нонешней грозовой ситуации надо любым путем накормить рабочих… Любым… Иначе они сами склады разобьют и двери банков выломают.

— В пятом году пытались… Пусть сейчас попробуют…

— Спаси нас от этого, господь, сохрани и помилуй… Нас с вами на столбах вздернут, Владимир Феодосьевич… Именно так… И вешать будут за то, что вы в вицмундире, пусть и заношенном, лоснящемся от времени, а меня — потому что стоял за монархию. Я человек открытый, пришел к вам с добром: либо вы прекратите травлю администрации и перестанете пугать рабочих снижением премий, либо я прекращу сдерживать нашу прессу: вас обвинят в намеренном антигосударственном злоумышлении.

— Пугать меня не надо, Александр Иванович… Мне терять нечего — сам полунищий. Договоритесь с директором моего департамента — с радостью и милой душой вернусь к себе за стол в министерство. Не сможете — уж не гневайтесь, я человек подневольный…

(А в это время новый министр внутренних дел Протопопов отдал тайный приказ стягивать в Петроград шестьсот пулеметов, устанавливать их на крышах стратегических зданий с большим сектором обстрела, не мешать рабочим агитаторам поднимать людей на демонстрацию и готовить жандармерию к беспощадной стрельбе по смутьянам.)

…Директором департамента оказался Игорь Васильевич Лошаков, в генеральском звании, правовед и финансист.

— Ах, Александр Иванович, да я под каждым вашим словом готов подписаться! Согласен, трещим по всем швам! Ситуация критическая, все верно! Но постарайтесь понять наше положение: в казначействе, где день и ночь печатают ассигнации, типографские станки раскалены добела! Если так дело и дальше пойдет — купюрами вскорости станут заместо обоев комнаты обклеивать! Как раз на вас, на ваши военнопромышленные комитеты, на рабочую группу Гвоздева у меня была надежда!

— У меня тоже, Игорь Васильевич, так ведь группу только что посадили! И пресса будет еще больше травить за это правительство, и правильно станет делать: обезглавить умеренное рабочее движение, отдав массы в руки эсеров Керенского и ленинского агитатора Шляпникова! Уму непостижимо! А если сейчас контрольно-ревизионная комиссия вынесет постановление, по коему выплаты рабочим премиальных за сверхурочные будут снижены, я за ситуацию отвечать не смогу, случится взрыв.

— Совершенно с вами согласен. Я представляю себе реакцию рабочего люда: ему про инфляцию и государственные нужды на оборону не объяснишь, а пуще его бабе, у которой на руках малые дети… Что предложите сделать?

— Немедленно отозвать контрольно-ревизионные комиссии с заводов! Не до контроля! Лишь бы давали снаряжение для армии!

— А как сведем бюджет, Александр Иванович? Вы же знаете, каков у нас дефицит бюджета…

— Знаю, но сейчас надо брать любой заем за границей, открыто объяснять союзникам, что, если они не помогут, Россия выйдет из войны и им придется платить вдесятеро больше из своих бюджетов, чтобы сдержать немца, у которого развяжутся руки на востоке… Главное — насытить внутренний рынок продуктами питания и первого спроса! Нельзя далее злоупотреблять долготерпением народа! Мы трагично терпеливы, унизительно терпеливы, но сколько ж можно играть на этой ужасающей слабости нации?!