- Хорошо, Степа, - ответил человек, которого солдат назвал сержантом, - Тринклер - это хорошо, - в авто что-то щелкнуло и с противоположной стороны открылась передняя дверь.

- Густав Васильевич, - сказал мне сержант, - вы машину обойдите, и присаживайтесь. А ты, Степа, что скажешь, - обратился он к моему сопровождающему, - будет еще кто или нет?

- Та не, вряд ли, хотя бис его знае… - ответил солдат, - вроде господин Тринклер - они из последних были.

- Ну, тогда, Степан, можешь быть свободен, - сказал сержант, - и передавай привет Никодим Ефимычу. А мы поехали.

Я обошел авто, втиснулся внутрь, захлопнул за собой дверцу, и теперь старался поудобнее устроиться на сидении. Получалось это у меня с непривычки плохо.

- Вы это, саквояжик на колени можете поставить, - подсказал мне человек, сидевший за рулем, и поворотом какой-то ручки завел мотор.

- А куда, собственно, мы едем, - спросил я, когда авто тронулось.

- В Новую Голландию, - ответил мне мой спутник, - там вас уже ждут.

Тут мне опять стало нехорошо. Название этого места, штаб-квартиры ГУГБ, знал каждый образованный европеец. Я решительно не мог понять - чем именно я мог провиниться перед хозяевами этого зловещего места. Но я надеялся, что недоразумение разрешится благополучно, и имя Степана Осиповича Макарова, телеграмму которого сохранил, поможет мне в этой юдоли скорби. Но, как говорится, действительность превзошла все мои, даже самые смелые ожидания.

Свернув с Невского на Адмиралтейский проспект, а потом, с Исаакиевской площади на Конногвардейский бульвар, наше авто подъехало к красным кирпичным стенам Новой Голландии. Приняли меня там не как государственного преступника, а скорее, как дорогого гостя. Из разговора с господином Тамбовцевым, умнейшим человеком, прекрасно разбирающимся в современной технике, я узнал, что государственная безопасность, если трактовать ее расширительно, включает в себя и поиск таких как я молодых и перспективных инженеров. И что мой тринклер-мотор исключительно важен для будущего России. А с господином Смирновым, изгнавшим в свое время меня с Путиловского завода, уже разговаривают совсем другие, куда менее вежливые люди.

- Вот вы, Густав Васильевич, - сказал мне господин Тамбовцев, - даже не можете себе представить - какие огромные возможности и перспективы у вашего изобретения. Моторы вашей конструкции, мощные, легкие, экономичные, можно использовать везде и всюду. И на кораблях, и на авто, на тракторах, и даже на железных дорогах. Локомотивы с моторами вашей конструкции со временем должны заменить паровозы. Конструкция вашего двигателя куда более прогрессивная, чем у господина Дизеля, что сулит фирме братьев Нобелей значительные убытки от конкуренции. Но нас это не волнует. Так что, Густав Васильевич, мы готовы помочь вам в вашей работе на пользу России, всей, так сказать мощью нашей организации. Патент ваш у братьев Кертлинг мы выкупим, вы не беспокойтесь. А пока будете работать у Степана Осиповича Макарова в Кронштадте на Пароходном заводе. Да и сам он должен подъехать сюда с минуты на минуту - ему тоже есть, что вам сказать, и есть, что предложить. Привыкайте, ведь с этой минуты вы не просто инженер Тринклер, а человек, который может принести огромную пользу нашему государству.

21(08) марта 1904 года. Вечер. Перегон между Нюрнбергом и Карлсруэ.

Старший лейтенант Бесоев Николай Арсеньевич.

Мерно стучат колеса вагона, наш поезд движется по Германии. После того, довольно резкого разговора о социализме с национальным уклоном, Сосо долго молчал. Время от времени он выходил из купе в проход покурить, и по часу стоял там, пристально вглядываясь в проносящиеся мимо нас типично немецкие пейзажи.

Утром, проснувшись, он снова стал прежним Кобой, разговорчивым, улыбчивым. Только к той проклятой теме мы по негласному уговору больше не возвращались. Разговор теперь шел о тех местах, где нам пришлось побывать. Причем не только по своей прихоти. Коба путешествовал под конвоем, я - в служебных командировках, часто на военном борту, где по чисто техническим причинам любоваться окрестностям не было возможности. Ирина же тоже, к нашему удивлению, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, немало попутешествовала по белу свету. Сначала вслед за отцом, которого вышесидящее начальство гоняло по дальним гарнизонам, а потом уже по работе - ведь журналист - это турист поневоле. Он не выбирает себе маршрут, бегает, как наскипидаренный вслед за дебилами-политиками, выслушивает часами ту ахинею, которую они несут с трибун. На пресс-конференциях приходится задавать им идиотские вопросы, получая взамен не менее идиотские ответы. Правда, бывали и интересные поездки.

Подведя итоги, мы выяснили, что побывали чуть ли не во всех частях света. Только в Антарктиде оказаться не сподобил нас Господь. Да и то, если все дела в России утрясутся, надо будет отправить туда экспедицию и застолбить целый материк. Ведь мы его открыли, мы и его будем осваивать. А то англичане Скотт, Шеклтон и Уилсон уже начали его втихаря обкладывать. А мы возьмем, да и обгоним того же Скотта и Амундсена. Воткнем российский флаг на Южном полюсе.

Посмеявшись над этими рассуждениями, мы стали разглядывать живописную местность за окном поезда. Мы уже миновали Баварию и двигались по территории королевства Вюртемберг.

- Богато и хорошо живут здесь люди, - сказал со вздохом Коба, рассматривая уютные немецкие городки с непременной кирхой или католическим собором на главной площади.

- Хорошо там, где нас нет, - философски заметила Ирина, с трудом подавляя зевок - похоже, что ночами не высыпалась, и теперь ее укачало и клонило ко сну.

- Ирина, - а ты разве здесь уже бывала? - спросил с усмешкой Коба, незаметно подмигивая мне. Похоже, что он решил немного подразнить нашу красавицу, чтобы разогнать ее тоску-печаль.

- Да была я здесь, была, отстань окаянный, дай человеку хоть немного вздремнуть! - Ирина, уже не стесняясь, зевнула, прикрыв для приличия свой изящный ротик с накрашенными губками узкой ладошкой с длинными пальцами.

- Ну и как здесь живется? - спросил Коба. - “Ладно за морем иль худо, и какое в свете чудо?..”

Ирина, поняв, что вздремнуть ей так и не дадут, в свою очередь решила немного поэпатировать будущего генсека.

- Знаешь, Сосо, мне что-то не очень-то здесь понравилось, - сказала она, - а чудес было - хоть пруд пруди. Тут и негры с арабами и турками, слоняющимися по улицам без дела, словно здесь не Германия вовсе, а Багдад какой или Каир. Ну и на гей-парад посмотрела - тьфу, омерзительнее зрелища я не видела еще в своей жизни.

- Ирина, ты меня обманываешь? - недоверчиво спросил Коба, - откуда здесь, в центре Европы, турки, арабы и негры? Чего им тут делать? Кстати, а что такое гей-парад?

- Гм… - Ирина густо покраснела, теперь только поняв, что ей придется объяснять человеку, не понимающему реалии XXI века то, о чем в веке ХХ-м приличные люди стараются не говорить вслух. Она умоляюще посмотрела на меня.

- Придется выручать Иришку, - подумал я, - ей трудно будет объяснить Сосо - почему люди, в их времени прятавшие от других свои противоестественные наклонности, в наше время выставляют их напоказ.

- Видишь ли, - начал я осторожно, - в будущем, из которого мы прибыли сюда, в Европе царит, не к ночи будет сказана, толерантность и политкорректность. Сие означает, что капитализм достиг высшей точки своего развития, успел совершенно разложиться и теперь любой извращенец может гордо демонстрировать окружающим его людям свои пороки. Гей-парад - это торжественное шествие по главной улице с оркестром толп содомитов, зоофилов и лесбиянок. Ирина права - для нормального человека, наверное, нет зрелища омерзительней.

У Кобы от удивления даже челюсть отвисла, - Шени деда… - пробормотал он, - потом, видимо вспомнив, что как минимум один из присутствующих здесь понимает по-грузински, оторопело спросил, - вот так прямо и идут содомиты, заявляя всем, что они… - тут он посмотрел на красную как рак Ирину, и закашлялся.