Имс в этот раз совсем не разговорчив, он большей частью молчит или отвечает односложно, видимо, у него здесь какая-то темная работенка, и он не сильно хочется раскрываться перед Артуром. Как будто тот сам не может догадаться: какая-нибудь контрабанда, что же еще.

Артур только спрашивает:

– Как же ты выбрал себе дело именно здесь?

Он хочет спросить это язвительно, но получается чуть ли не благоговейно. Но Артур уже перестал обращать внимание на такие вещи. Ему надоело себя презирать – по крайней мере, в постели с Имсом этого точно делать не стоит, глупо, да и время будет потеряно. Сейчас минуты и часы можно использовать совсем иначе, чем раньше.

Когда Артур просыпается, Имса рядом нет, и постель пуста так, как будто в ней никого и не было вчера, даже пятен, обычных для бурного секса, не наблюдается – Имс был вчера как-то непривычно аккуратен, очевидно. Не очень на него похоже – обычно в удовольствии он не ограничивает себя ничем, уж точно не потребностью в опрятности.

Но Артуру все равно – он потягивается, смотрит в белое, уже раскаленное небо, и чувствует бешеный прилив сил, будто его накачали какой-то космической энергией. В зеркало на него смотрят совершенно пьяные, сонные от счастья глаза, и Артур непроизвольно улыбается.

Его ждет сотня дел, в первую очередь очередной визит к уже знакомой ему ведьме в широкополой шляпе. Ару куда-то исчез с того момента, когда на Артура налетел безголовый петух и измазал его в своей крови – фу, Артур даже сейчас содрогается от воспоминания. Но Артур не сильно сожалеет о пропаже гида – местные жители склонны к алкоголизму, да и Ару уж слишком трясся, слишком параноил, словно не опытным проводником к вудуистским магам выступал, а невинным прохожим, впервые узревшим подобные вещи. Или ты в теме, или нет, а если боишься, держись подальше, не так ли? Впрочем, Артур понимал, что таких, как Ару, к вождению туристов по колдунам толкает обычное безденежье. От Артура он уже получил внушительную сумму и сейчас, вероятно, где-то ее пропивает. Ну а может, закупается продуктами на семью, в которой семнадцать ртов, кто его знает.

Так или иначе, Артур бодро шагает к лодочнику, и они медленно плывут к дому под пальмой; все вокруг сонное от жары и, кажется, еле слышно жужжит, как большая жирная муха, напившаяся крови.

Артур хмурится и отгонят тошнотворные ассоциации. Он верит, что в этот раз ему повезет во всем – может быть, наконец-то пришел его главный час. Артур верит, что человек должен служить высшим смыслам. Как там говорил Ирвинг Стоун? «Чтобы идти в этом мире верным путем, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не в том только, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не затем только, чтобы быть честным, – он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей».

Может быть, именно здесь, в этом времени и месте, сойдутся в точку все линии, и Артур поймет, ради чего, собственно, судьба его так усердно точила – до определенной формы, до определенной жесткости. Как море точит камень – до тех пор, пока он не станет ровно таким, каким подходит стихии.

Артур так увлечен своими мыслями, что даже не замечает, что уже стоит перед мамбо – у той в руках садовая лопатка, а руки в садовых же перчатках, как у какой-нибудь добропорядочной пожилой английской дамы. Только растение, которое она обкапывает, вовсе не чайная нежная роза и не романтичная душистая лилия, нет, это какая-то жуткая хреновина, похожая на пурпурного жирного и хищного питона, зарытого частичного в землю, только питон еще опушен по всей длине синей щетиной. Артур сразу же размыто вспоминает рассказ Уэллса о плотоядных орхидеях, и его опять корчит. От штуковины, между прочим, несет гнилым мясом – ну ладно, не то чтобы прямо несет, но ощутимо попахивает.

Тут только Артур спохватывается, что не знает ни слова по-дагомейски. Но мамбо выпрямляется, насмешливо щурится и приветствует его на совершенно понятном английском.

– Духи озера благосклонны к тебе, мистер, доброго тебе дня.

– Доброго дня, – улыбается в ответ Артур и недоумевает, зачем он вообще платил деньги Ару. – Я пришел узнать, могу ли я рассчитывать на ритуал вызова лоа Нугу, если мой вопрос не оскорбит тебя, мамбо.

Мамбо внимательно смотрит на него из-под полей все той же соломенной шляпы, а потом медленно, аккуратно кладет лопатку на плетеный стул.

– Мистеру помощь мамбо не нужна совсем, – как бы чуть удивленно и чуть недовольно говорит ведьма. – Нугу сам приходил к тебе, мамбо видит. У мистера прямая связь с Нугу, да не разгневаем мы его своими желаниями. Мистер приглянулся Нугу, это сразу видно.

А потом ведьма почему-то тычет Артуру чуть повыше локтя, на левое предплечье. Артур в легкой рубашке с коротким рукавом, и, насколько он видит, на предплечье ничего особенного нет – кожа как кожа, уже загорела. Артур загорает моментально, он смуглый от природы, но загар проблем ему никогда никаких не приносит, в отличие от людей с бледной кожей.

Мамбо криво улыбается и скрывается в доме, а Артуру ничего не остается, как убираться восвояси. Лодочник, пока ждал его, успел выкурить какую-то чудовищную сигарету, и теперь вся одежда Артура пропитывается запахом адской самодельной махорки из каких-то местных листьев, жутко вонючих.

В номере он сдирает с себя рубашку, залезает под хиленький душ и пытается освежиться под тоненькой струйкой теплой вонючей же воды. Плечо и руку вдруг нещадно щиплет, и Артур идет к зеркалу.

На коже виднеются следы длинных когтей – глубокие, кровавые, хотя и уже затянувшиеся ссадины.

Артур не может вспомнить, чтобы на него нападала кошка. А судя по следам, это должен был быть ягуар, по меньшей мере.

С другой стороны, он видел, какие длинные и острые накрашенные ногти были у женщин на той сантерии и как распутно все эти молодые и жадные бабы себя вели. Он допускает, что может не помнить все, что там произошло, вряд ли, конечно, дошло до секса под всеми этими душными испарениями и алкоголем, но полапать и поцарапать его вполне могли.

Он трогает пальцами ссадины, мимолетом жалеет, что не заметил вовремя и не обработал антисептиком, но сейчас это делать уже поздновато. Потом пожимает плечами и натягивает свежую рубашку. Смерть, если она остановила на тебе свои пустые глаза, уже не отведешь. А страх – это лишняя трата сил, так ведь, кажется, говорил Имс?

***

Когда он появляется в городе вечером, ему кажется, что прохожие реагируют на него несколько странно. Не все – лишь некоторые, но.

Вот старик в нелепом синем головном уборе, не поддающемся никакой классификации, сначала смотрит пристально-остро, но потом вдруг – раз, раз – моргает, моргает и старательно отводит взгляд. Пожилая женщина с корзиной папайи под мышкой только лишь сталкивается с ним глазами и тут же начинает торопиться, суетиться, закрывать лицо платком. А на лице еще одного мужчины, аккуратного, седобородого и неуловимо похожего на Моргана Фримана, Артур совсем отчетливо ловит секундно мелькающую эмоцию – страх. Быстрая и темная тень, а потом загорелое лицо снова неподвижно, как у негритянского фараона.

Котону больше не кажется Артуру пугающим, наоборот – он находит в хитросплетениях, нагромождениях его улиц и улочек нечто созвучное своей душе. Мир родился из хаоса, думает он, и только потом возникли формы, а чуть позже появились жизнь и смерть. В этом городе, кажется, можно наблюдать все три этапа одновременно. Кажется смешным, что еще несколько дней назад Артур до потери пульса боялся каждого шороха в этих подворотнях.

Он не знает, что с ним произошло.

Наверное, просто привык, он же, в конце концов, этнограф, не так ли?

Правда, «Артур, отважный этнограф» звучит почти так же комично, как «Артур, отважный библиотекарь». Да и при чем тут отвага? Артур ведь не собирается бороться ни с какими силами тьмы. Да и, если честно, за каким хреном он этим силам сдался? Нет в нем ничего такого, чтобы его избрали орудием или жертвой, посланником или проводником.