В наследство Имс получил приличный счет в Bank of Amerika и тьму вопросов без ответов.

Таким образом начались совсем другие университеты Имса и десять лет, потраченных на то, чтобы найти ответы. И тех, кто должен был за них заплатить.

– Его убили, – просто сказал Имс Артуру. – А дом отняли. Потому что я был молодым щенком, которого грех не обчистить. Студентиком из Беркли. Акела промахнулся, такое бывает, слышал?

– Ты отомстил? – так же просто спросил Артур.

– Дорогуша, ты меня, право, поражаешь, – вздохнул Имс. – Вообще-то о таком не принято вещать так громко в кофейнях нежным утром.

Артур пожал плечами.

– А как дом оказался у Сайто? Или он имеет отношение к…

– Да какая разница, как он у него оказался, – фыркнул Имс. – Нет, к тем людям он не имеет никакого отношения, не переживай. Он его купил, дом ведь ходил по рукам какое-то время, от владельца к владельцу. Он довольно большой, старый, его дорого содержать. Все равно я бы его получил, рано или поздно, так или иначе. Извини.

– Проехали, – отмахнулся Артур. – Я хочу на него посмотреть. Можно?

Имс подумал и решил: почему бы и нет? Атлантик-сити в июне самое то – сине-лиловое побережье, бледный песок, легкое шардонне и морская кухня, лобстеры должны быть очень хороши… Он представил себе Артура в белых полотняных штанах, загорелого, в черных очках, с песком на плечах и щеках, и сказал:

– А знаешь, давай. Возьмем какой-нибудь здоровенный кадиллак и махнем. Только мне надо сначала закончить тут пару дел, но это должно быть быстро.

Глава 11

Раньше Артур иногда встречал людей, которые жили бы точно не в своем времени, а в неком ином измерении. Он видел тех, кто словно бы стремился жить в будущем, окружая себя самыми новейшими гаджетами, которых еще и продаже-то не появилось, тех, кто никогда не видел бумажных книг и не подозревал, кто кофе когда-то варили в джезве. Их жизнь действительно проходила в опережающей параллели: все эти домашние роботы, умные дома, горнолыжные очки с встроенной HD-камерой, машины, которым не требовался водитель… Знал Артур и других людей, которыми владело совсем обратное желание: те пользовались только старинными вещами, слушали старую музыку, одевались по моде прошедших десятилетий, и вообще, казалось, их будни подчинены совсем другому ритму – ритму, которые звучал у них в голове и был присущ 60-м или 80-м… Причем это касалось не только стариков или людей в возрасте, но иногда даже подростков.

В себе Артур тоже иногда ощущал перебои со временем. Его любовь к 70-м была такой страстной, такой захватывающей – каждая вещица того времени давала необъяснимо теплое ощущение в груди, как будто бы он возвращался домой. Двухтысячные казались ему слишком суетливыми, слишком шумными, слишком пластиковыми…

Теперь он начинал думать, что все это было неспроста. Что, если его существование в двухтысячных попросту оказалось ошибкой, которую сейчас какие-то мистические законы всячески пытались исправить? Конечно, временная параллель иногда норовила разогнуться, как тугая пружина, и выбрасывала Артура обратно, но, с другой стороны… он же всегда возвращался обратно в 70-е. Все больше, по мере его путешествий во времени, которые он так жарко отрицал в спорах с Имсом о фантастах, – его собственный мир казался ему все более чужим, а этот, где он сперва оказался как в кошмаре, – созданным персонально для него, Артура.

Ну и конечно, здесь был Имс.

И Артур почему-то был абсолютно уверен, что уж теперь-то его не потеряет. Исчез страх снова проснуться не там, внезапно переместиться. Иногда его, конечно, посещала мысль, как течет время – и не едет ли он все еще в том, будущем, Нью-Йорке в пустом вагоне метро, обдуваемый сквозняками… Он не знал точного соотношения времени в параллелях, кроме того, каждый раз, когда его перебрасывало из мира в мир, это соотношение оказывалось разным… В общем, он старался не думать об этом. Он был так счастлив и не хотел размышлять ни о каких пятнах на солнце. Время могло быть коварным, но Артур оставался, хотя и без всяких оснований, уверен, что теперь-то все будет хорошо.

Все будет хорошо.

***

Все началось с того треклятого дрянного бара семьи Дженовезе, в котором они познакомились.

Стоунволл.

Только потом, позже, Артур сообразил, какой же был дурак. Ведь сразу показалось ему что-то знакомым в этом названии, но тогда он так был занят собственными переживаниями – что первый, что второй раз – что смотрел и не видел ничего… Не видел очевидного. Не заметил, как говорится, перста судьбы. А ведь тот прямо на этот захудалый бар указывал, с самого начала.

Вообще-то, сперва все шло как обычно. Полицейские рейды по гей-барам проходили в среднем раз в месяц. Администрация Шестого округа заранее предупреждала владельца бара о намечавшемся рейде, который, как правило, проводился достаточно рано, перед часами пик, чтобы бар смог вернуться в обычный режим работы ночью. Во время рейда в каждом баре зажигали свет, клиенты выстраивались в шеренгу и предоставляли удостоверения личности для проверки. Те, у кого не было при себе удостоверений, арестовывались, остальным же позволялось спокойно уйти. Женщины обязаны были носить минимум три элемента женской одежды, мужчины не должны были быть одеты в женскую. В противном случае они арестовывались, арестовывались при этом и работники баров, и их руководство.

Это должен был быть стандартный рейд, но что-то в эту июньскую ночь странно повернулось в привычном всем механизме.

Имс с Артуром как раз возвращались с очередного ночного киносеанса, на которые Артур полюбил таскать любовника, наслаждаясь настоящим ретро, когда увидели, как в сторону Стоунволл-Инна бегут полицейские, а оттуда доносится какой-то невообразимый шум. По приближении в этом шуме можно было разобрать громкий свист, ругательства и нестройное крикливое пение на мотив мелодии звуковой заставки популярного детского шоу The Howdy Doody Show: «Мы девчонки из Стоунволла, у нас кучерявые волосы, мы не носим нижнего белья, мы показываем всем свои лобковые волосы»... Налицо был протест против обычного рейда, и начался он как раз с того самого бара. Пели и кривлялись постоянные клиенты, которые устроили перед дверьми заведения настоящее шапито, а зрителями стали взбешенные полицейские – и бешенство их нарастало с каждой секундой.

Потом все разом смолкло, и наступила тишина – но это была враждебная, злая тишина. Некоторое время сам воздух будто бы гудел от напряженного ожидания, потом разом от бара в полицейских полетели камни, стаканы, бутылки, и тут же в ход пошли дубинки, и все смешалось в огромный рычащий ком, а те геи, которые не участвовали в схватке, по-прежнему дурачились и танцевали перед полицией, и выглядело все это, как какой-то совершенно нереальный, безумный цирк. Полицейские – и не простые полицейские, а тактическая патрульная группа, обычно противостоявшая демонстрациям протеста против войны во Вьетнаме, как позднее прочитал Артур, – ожесточенно дрались с мужиками в женских платьях и с накрашенными губами, под нарастающий гул все увеличивавшейся толпы, и никто не хотел уступать… И скоро стало понятно, что это не просто случайная стычка – это настоящий, давно зревший бунт, тот самый бунт, когда притесняемые теряют терпение и ярость побеждает всякий страх...