Артур смотрел, раскрыв глаза, – ему ни разу не доводилось видеть ничего подобного, и все упирался, когда Имс тащил его в обратную сторону, в сторону дома.
– Ты не понимаешь, – кричал он в лицо Имсу. – Это же станет историей, это же все поменяет, Имс…
Имс рычал и безбожно ругался, обзывая Артура идиотом, но, похоже, они уже опоздали. Люди вокруг них начали падать на землю под градом ударов дубинок, но на место избитого тут же вставал кто-то другой, и со стороны казалось, что на улицах сошлись две армии, и ни одна не хотела проиграть сражение, от его исхода слишком многое зависело. Наверное, в тот момент многим казалось, что это настоящая война, война за возможность выжить одной из сторон. Толпа геев, которых всегда считали пародией на мужественность, наступала на опытных полицейских, вооруженных дубинками, и обоюдная ярость росла, как огромный огненный шар, и этот шар, став неуправляемым, скоро понесся от Кристофер-Стрит к Седьмой авеню, сметая все на своем пути. Крейг Родвелл, владелец книжного магазина , крикнул бунтовщикам о полицейской засаде, тогда бунтовщики стали останавливать проезжающие машины и опрокинули некоторые из них, заблокировав Кристофер-стрит. Теперь уже самих полицейских преследовала разгневанная толпа и кровожадно вопила: «Хватай их, хватай!»
– Артур, – заорал Имс, когда они оказались в центре стычки, словно были подняты на гребень огромной вздымающейся волны, и толпа начала быстро оттеснять их друг от друга – Артур, ты идиот, уйдем отсюда! Давай же, скорее!
– Но это же… борьба за наши права, Имс, за наши – тоже! – прокричал Артур в ответ и, оборачиваясь, увидел, как на Имса обрушилась дубинка.
Имс коротко вскрикнул, согнулся, но тут же выпрямился и саданул полицейскому кулаком в лицо. Челюсти его были зло сжаты, и Артур хорошо знал это выражение. Полицейский замахнулся снова, но тут на него налетели три или четыре человека, а все завертелось, завопило, а Имс уже метелил кого-то еще, моментально войдя в раж, – теперь он уже не собирался отступать.
Стычка моментально превратилась в массовое побоище, и Артур побежал к Имсу – как на войне, чтобы прорваться через окружившее его кольцо людей, что-то крича бездумно, расталкивая толпу, размахивая руками. Он уже понял, что вел себя глупо, что сотворил что-то ненужное, что вовсе им не надо было сегодня здесь быть, и не его это война, и…
Тут мимо Артура просвистел камень, метя в каску ближайшего полицейского, но полицейского ударили раньше, он свалился, как куль, а камень летел по направлению к Имсу – и, конечно, никуда не свернул.
Имс упал, как подкошенный, совершенно молча.
Дальше сознание Артура будто бы раздвоилось: он орал и рыдал, и в то же время как со стороны, как в гребаном кино, видел себя самого – как он бежит к Имсу, как падает перед ним на колени, как трясет его, как видит пробитый висок – и кровь, моментально почему-то чернеющую, густую, пачкающую пальцы, и все это было так мелодраматично, так слезливо, и Артура в кино бы это совсем не тронуло, слишком много пафоса, много слез, все так нелепо, картинно, театрально…
Но откуда появились шаблоны? Стереотипы, размноженные фильмами, книгами, рисунками, песнями? Они появились, потому что это случается часто и со многими. Одни и те же сценарии сначала случались в банальном быту, и только потом повторялись, приукрашенные и подчеркнутые печальной музыкой, на экране.
Только вот людям, которые видели больше горя и счастья в кино, чем в самой жизни, всегда трудно поверить, что такое случается на самом деле. И что это всегда нелепо, слезливо и мелодраматично.
Поэтому через несколько секунд Артур сидел и в каком-то оцепенении баюкал мертвого Имса, гладя его по мокрым от крови волосам, и тоненько, монотонно, на одной ноте выл, как волчонок, сам не слыша и не сознавая своего воя. Тут и там горели мусорные баки, в воздухе носились клочки бумаги, наполовину из черного пепла, от которого отлетали призрачные прозрачные клочки. Рядом лежала опрокинутая полицейская машина с разбитым лобовым стеклом, какой-то молоденький хастлер плясал вокруг нее, выкидывая смешные коленца и распевая диковатый веселый мотивчик... А позади всего этого, как в фильме про очередной апокалипсис, горел полностью разоренный Стоунволл-Инн, и горький черный дым разносился вокруг по кварталам, и пламя, раздуваемое ветром, было видно издалека, как полоскавшийся на ветру флаг победившей армии.
Странной армии мужчин в женских платьях.
Артур еще успел услышать чьи-то шепотки о том, что беспорядки спровоцировал ревнивый гей-полицейский, чей любовник втайне от него пошел развлекаться в Стоунволл. Он хотел было рассмеяться, но не смог, что-то клокотало у него в груди, и он не мог с этим клокотанием справиться, не мог оторваться взглядом от лица Имса, которое менялось на глазах – казалось все более нездешним, все более чужим. И именно эти быстрые перемены не оставляли уже никакой надежды, ни на что.
Артур гладил его по волосам, словно бы это могло оживить его, но, конечно, делал это автоматически, не силах прекратить – так некоторые животные не способны сразу уйти из-под бока убитой матери, так некоторые собаки не могут перестать ждать у двери погибшего хозяина, так некоторые матери носят и носят на руках, все укачивают с нежностью умершего ребенка.
Тем временем мимо текли потоком люди, настроенные воевать и дальше – они устремились в другое место, бежали, до крайности воодушевленные коротким жестоким боем, и по-своему были счастливы. А Артур склонялся все ниже и ниже к лежащему Имсу, как скошенная трава ложится на землю, закрывал глаза все плотнее и плотнее, чтобы не видеть этой дикой радости, этой новой революции, которая сейчас ему была абсолютна безразлична. Постепенно все эти выкрики и топот слились для него в один сплошной гул, слегка давивший на уши, словно бы он оказался в центре большого черного вихря…
И лишь через какое-то время Артур уловил в этом беспорядочном гуле изменения – постепенно появившийся ритм, смутно знакомый, такой знакомый… Что-то железное, убаюкивающее и что-то шипящее одновременно. И откуда-то снова потянуло характерным запахом сырости и земли.
Он понял, что увидит перед собой, еще до того, как разомкнул плотно сжатые веки.
Он все еще ехал в пустом вагоне метро в рождественском Нью-Йорке 2013 года, забравшись с ногами на сиденье и заснув, спрятав лицо под низко надвинутым капюшоном.
И никакого Имса, даже мертвого, конечно, рядом не было.
В вагоне вообще никого не было, даже тот странный попутчик исчез.
Весна – личная, персональная Артурова весна закончилась очень быстро, возможно, она просто была маленьким рождественским подарком от того, кто понял, что перепутал когда-то даты рождения двух людей, которые должны были встретиться в обычной жизни, да не получилось.
А получилось вот это странное, кривое, изуродованное пересечение двух измерений, которое, конечно, долго держаться не могло.
Артуру не хотелось ничего делать. Он снова лег на сиденье, надвинул капюшон, засунул руки в рукава куртки и так замер, надеясь, что, если он станет шевелиться, ему будет не так больно.