Васяк прямо подпрыгнул. Откуда тот знал? Неужели обладал прямо таким чувством наблюдательности?

— А какое это имеет отношение к делу? — сухо заметил он.

Его прервал Мищук.

— А я считаю ряды сидений в этом огромном зале. Боже, да перестаньте нести херню. — Он поднял свой автомат. — Сейчас пойду туда и проверю.

— Не советую, — тихо заметил старый мародер. — Во всяком случае, не заходите в тот зал с куполом.

— А что там творится?

— Видите ли, там ничего не творится. Но когда дружок прибежал и пульнул в себя из автомата, то тут я и вправду усомнился. Сам я разные самоубийства видел. От яда, выстрела в голову, повешения, утопления. Но чтобы кто-то из автомата хреначил себе в грудную клетку?…

Мищук поглядел на тело Блюмштейна. У него дрожали руки. Он выпил немного спирта и теперь пытался восстановить дыхание. Как всегда после подобного напитка появилась упорная икотка. Он вскрыл новую пачку американских сигарет. Теперь это был «честерфилд». После махорки, которую он шмалил на востоке, все западные сигареты казались ему слабыми. А те толстые, бразильские папиросы уже кончились.

— Ты кем был перед войной?

— Полицейским. Отдел по расследованию убийств.

— А теперь мародерствуешь?

— А с чего жить должен? Что в рот сунуть? Или в милицию меня возьмете, на зарплату? — с издевкой спросил он. — Нет же, пошлете в гулаг, потому что перед войной я имел смелость гоняться за бандитами.

— Ну ладно, ладно, — придержал его Мищук. — А во время войны чем занимался?

Мародер массировал себе виски, затем в отчаянии поглядел на милиционеров.

— Не знаю, зачем это говорю, потому что этим надеваю веревку себе на шею. — Он сделал глубокий вздох. — Я был информатором АК. А когда земля стала гореть под ногами, свалил в лес.

— Какой отряд. Фамилия командира?

— Черта с два от меня узнаете.

Мищук с Васяком переглянулись. Мужик казался своим.

— А как тебя зовут?

— Славомир Борович.

Недоконченный «честерфилд» после щелчка упал в самом центре зала. Это был мировой рекорд, правда, он не был зафиксирован в каких-либо хрониках.

— Ладно, сейчас тебя удивлю. Только что ты был принят в Гражданскую Милицию.

Долгое время, не говоря ни слова, они глядели друг на друга. С обеих сторон никакой реакции. Как будто бы сели расписать партию в покер.

— Насмехаетесь? — забросил он крючок.

Мищук сделал очередной глоток спирта. Чертова икота!..

— Нет. Довоенный полицейский? Тогда всего лишь поможешь нам решить загадку этих смертей.

— А мои коллеги?

Мищук презрительно махнул рукой.

— Коллег отвезут на джипе. То есть, солдаты. Но только не в УБ, а в милицию. Ничего страшного с ними не случится.

Тут уже решил включиться Васяк.

— Именно! А мы поедем на этой краденой машине.

Мищук задумчиво покачал головой.

— А кто-нибудь здесь умеет водить эту таратайку?

— Я умею, — сказал Борович.

— Тогда еще лучше. — Мищук встал и поднял правую руку. — Клянись. Повторяй за мной: «Я буду служить Польской Народной Республике»…

— В заднице я видал народную республику!

Мищук долгое время не отзывался, потому что удерживал дыхание, пытаясь победить икоту.

— Не строй из себя политического, а не то УБ заберет. Польшу же ты в заднице не видел?

— Нет.

Мищук хлопнул Васяка по спине.

— Видишь. Присягнул.

— Ну… — согласился тот. — Да. Только как-то с ленцой.

— А ты по воскресеньям с ленцой в костел ходишь? Ага, прямо пыль столбом, ты, коммунист.

— Ну, так он же задницей присягал.

— Ну да, а ты перед партийной комиссией клялся Маткой Боской Ченстоховской?

— Вообще-то, факт, партия и задница — оно приблизительно то же самое. Ты прав.

Мищук подошел к Боровичу, отдал ему свой шмайсер и две обоймы.

— У тебя в партизанах какое звание было?

— Поручик.

— Значит так, сейчас ты поручик Славомир Борович из Гражданской Милиции. Ты только помоги нам разобраться с этим делом…

Времени было тринадцать часов тринадцать минут.

Сташевский разбудил Мариолу, которая пришла с работы усталая, в связи с чем устроила себе пересып на диване. Он принес ноутбук со сканами романа, который он изучал уже несколько дней.

— Послушай-ка, — показал он ей фрагмент. — Погляди, что он написал на сто тринадцатой странице.

Девушка, ничего не понимая, терла глаза.

— Что?

— Он пишет, что шел тринадцатого мая по улице Лацярской. Вооруженный до зубов, потому что уже начало чего-то мерещиться. У него был пистолет, револьвер, запасные обоймы, пуленепробиваемый жилет из кевлара. А сверху — маскировочная куртка из гортекса.

— В мае? — зевнула Мариола. — Тогда он должен был ужасно вспотеть.

— Именно. Он все так и описывает. Но…

— Но? — Все еще в бессознательном состоянии, она включила телевизор. Тринадцатый канал. Пощелкала по другим, но ничего интересного не нашла. Вместо этого включила радио. Автомат включил тринадцатый канал. Там передавали воспоминания о военном положении, введенном тринадцатого декабря. Тогда она переключилась на какую-то станцию со спокойной музыкой.

— И что там случилось?

— Одна странная вещь. К этому времени он в панике уже перезарядил свой «Хеклер-энд-Кох», снял с предохранителя…

— Это же, кажется, незаконно.

— Неважно. Он был в состоянии паники. И вдруг…

— Что случилось? — Мариола поднялась с дивана, показывая свой шикарный бюст.

— Сбоку подошел какой-то мальчишка. — Пальцы Сташевского умело стучали по клавишам, чтобы показать соответствующие фрагменты текста. — На нем была псевдо-американская рубашка для игры в бейсбол с номером тринадцать. И он сказал… — Славек никак не мог перемотать текст скроллингом на соответствующий фрагмент, потому что сто тринадцатая страница никак не хотела меняться. Но, в конце концов, нашел. — Мальчик сказал: «Тот, кто надевает маску злого, может быть тем, добрым».

— Ну, и что это значит?

— Как раз и не знаю. Потом он вернулся домой, отказавшись от цели похода. Приложил ствол себе к виску, но к счастью, рядом находилась крупная и сильная женщина. Она вырвала оружие у него из рук.

— К чему ты все это ведешь?

— Проверь, какая программа выставлена на нашей стиральной машинке.

Мариола поднялась, злая, но в то же время и сонная. Под нос она возмущалась всеми этими глупостями, дурной работой, а особенно — Славеком. Вчера они же сами остановили стиральную машинку, чтобы ее работа не мешала им спать. Теперь же ей вспомнилось, что нужно включить ее по-новой. Глянула на регулятор. Полные груди покачивались при каждом движении.

— Программатор стоит на тринадцатом режиме, — сообщила она.

— Вот видишь? — Сташевский закурил. — Не слишком ли много этих чертовых дюжин?

— Вижу, что ты совсем уже с катушек съехал! А, может, твоя сигарета, которую ты шмалишь, тоже тринадцатая в пачке?

Сташевский покачал головой.

— Не знаю. — Он бросил ей пачку. — Пересчитай, сколько осталось.

Мариола считала кончиком пальца, касаясь каждого фильтра. Потом подняла глаза.

— Семь. — Взгляд был удивленным. — О, курва!

Мищук зажег собственноручной работы факел, но осветить гигантский зал ночью было невозможно. С тем же эффектом он мог сунуть этот факел себе в зад — результат был бы тем же самым, но, по крайней мере, было бы весело, словно он выполнил бы сольный номер «танец святого Вита с палкой в заднице». На рекламных плакатах это звучало бы неплохо.

Борович проснулся, горячечно разыскивая свой шмайсер. Васяк, совершенно сонный, схватил ППШ. Кольский припал к РКМ. Немец схватил гранаты, а проводник — маузер.

— Что случилось?

— Моя вахта заканчивается, а там что-то шевелится!

— Где?

— Ну, я не знаю, где. Ни черта же не видать.

Борович показал, что он лучше всех пришел в себя: он вырвал факел у Мищука и сбросил его с балкона.