— Да, от нас.

— Ну и как? Разобрались?

— Разобрались.

— А что было-то?

— Да ерунда оказалась. Склочница она, эта наша Ефимиха. Сама знаешь. Померещилось ей, что

участком го обделили, что будто бы за ее счет соседу прибавили. Вот она и настрочила заявление.

— Ну и что?

— Ну, измерить пришлось. Ее же саму мерить заставили. Оказалось, у нее даже больше на несколько

квадратных метров. Ей говорят: “Может, отдашь эти метры-то?”. Молчит. Успокоилась теперь. Но, надо думать,

ненадолго. Определенно другую каверзу сочинит. Не может она так, чтобы без склоки. Натура не позволяет.

Я напомнил девушке:

— А где депутат?

И девушка спросила в трубку:

— А депутатка-то у вас пока еще?

Но голос ответил неторопливо:

— Нет. Уехала. Уже с утра уехала. Что ей тут у нас делать? Других скандалистов у нас не имеется.

— Куда уехала?

Это я крикнул тому, чей голос выходил из трубки, как будто он мог меня слышать. И девушка повторила

мой вопрос. А голос ответил:

— А мне почем знать? Мне это знать не положено. Может, в район, а может, на МТС. Иван Николаевич

должен знать, да его нет сейчас. Ушел на ферму.

— Когда он вернется?

Это опять я спросил. И девушка, которой, как видно, уже надоели мои вопросы, нехотя повторила это в

трубку. Старческий голос ответил с такой же неохотой:

— Не знаю. Не сказал он мне.

Вот черт, как складывалось дело! Приходилось, видно, самому идти его искать. На всякий случай я

спросил:

— Но она по крайней мере та самая?

Девушка взглянула на меня с удивлением. Я пояснил свой вопрос:

— Как ее звать? Надежда Петровна Иванова? Из колхоза “Путь коммунизма”?

Девушка повторила мой вопрос в трубку. Но в это время на другом конце телефонного провода случилась

какая-то заминка. Девушка спросила еще раз:

— Она не из колхоза ли “Путь коммунизма”?

И тут ее перебил по телефону другой мужской голос, молодой и звонкий:

— Да, да, Зиночка, из колхоза. Именно оттуда. А почему это тебя так интересует, позвольте узнать?

Девушка сказала недовольно:

— Отойди ты, не мешай!

А я подсказал:

— Спросите, она средних лет, черненькая и волосы гладко зачесаны?

Девушка, досадливо вздохнув, спросила:

— Матвеич, а Матвеич, она собой-то какая? Черненькая, волосы гладко зачесаны или как?

И тот же молодой, звонкий голос с готовностью подтвердил:

— Да, да, да. Черненькая, гладенькая. Все мы черненькие и гладенькие. А позвольте узнать, Зиночка…

— А ну тебя! Некогда мне. Отчет закончить надо. Мешают здесь целый день сегодня…

Девушка повесила трубку, прервав на полуслове молодого шутника. После этого она села на место, уже

не глядя на меня. Так я надоел ей своими вопросами. Но я не мог уйти, не зная — куда. И я спросил опять:

— А это где, простите в одолжении?

— Что?

— Откуда это с вами говорили?

— Из Степановки.

— А это далеко отсюда?

— Два километра.

— А кто такой этот Иван Николаевич?

— Бригадир.

Она уткнулась в свои бумаги и больше на меня уже не смотрела. Но я спросил:

— А в какую сторону надо к нему идти?

— В ту.

Она махнула рукой, не отрываясь от бумаг. Я сказал ей: “Спасибо”. Она не ответила. Я сказал: “До

свиданья”. Она ответила, но головы от бумаг так и не подняла.

Выйдя на улицу, я пошел по тому направлению, которое она указала. Это удаляло меня от станции

Балабино еще на два километра, но я уже старался не думать об этом. Пройдя середину деревни, где новые дома

образовали подобие площади с маленьким садиком в центре, я скоро выбрался к окраине. За деревней

потянулись ржаные поля, но за ними не было видно другой деревни. Ее заслоняла осиновая роща. Дорога,

пересекавшая Заозерье, была покрыта асфальтом и обсажена по сторонам молодыми деревцами. По ней в обе

стороны то и дело проносились машины и велосипеды. Прижимаясь к самому краю дороги, я довольно быстро

добрался до осиновой рощи и только за ней увидел наконец нужную мно деревню Степановку. Девушка,

конечно, убавила расстояние до нее по крайней мере вдвое.

Пока я шел к деревне Степановке и пока разыскивал н ней бригадира Ивана Николаевича, день заметно

склонился к вечеру. За это время бригадир успел побывать не только на всех фермах, но и в поле на трех

участках. Так мне сказали, когда указали на него, идущего по улице. Это был крупный человек, и шел он

почему-то очень быстрым шагом. Едва я, подойдя к нему, раскрыл рот, как он подхватил меня под руку, но не

остановился и даже не убавил шага. Пришлось и мне поторопиться, чтобы не утруждать напрасно его руку.

Но, приноравливаясь к его шагу, я старался в то же время понять, зачем ему понадобилось хватать меня

под руку так крепко, словно он заранее приготовился пресечь любую мою попытку вырваться. И вдруг

страшная догадка пронзила мне сердце! Ведь его звали Иваном! Как же я сразу об этом не подумал! Его звали

Иваном, и был он тот самый Иван, с которым я, кажется, еще не сталкивался. Или сталкивался? И если

предположить, что я с ним пока еще не сталкивался, то полагалось мне теперь без промедления затрепетать от

страха, потому что пришел мой час принять от него должное возмездие за вину Арви Сайтури. И кровь должна

была застыть у меня в жилах при одной только мысли об этом возмездии.

Да, вот что полагалось испытывать мне теперь, когда его огромная лапа загребла меня и поволокла за

собой. Страхом и ужасом следовало мне наполниться в такую минуту, вместо того чтобы с наивным

любопытством разглядывать его сбоку.

И, торопливо перебирая ногами рядом с ним, шагающим крупно, я успел представить себе весь ход

событий, который привел меня к такому невеселому концу. Ему сообщили с места моего ночлега, что в эти края

отправился финн, тот самый финн, что воевал с ними и стрелял в них. И вот он подкараулил меня, а

подкараулив, перехватил на дороге и без промедления поволок на расправу. Так обстоят у них дела здесь, в

России. Запомните это на всякий случай вы, финские люди, которых я уже не успею предупредить. И как прав

был ты, Юсси, предвидя это! Но слишком поздно оценил я твои гениальные пророчества. Они уже не могли мне

пригодиться…

Так выглядят здесь их подлинные дела, которые кроются за их словами о миролюбии. Чего стоили после

этого заверения Ивана Петровича в том, что можно якобы пройти насквозь всю их страну и не встретить ни в

одном русском человеке вражды к финнам. Плохо же он знал своих русских людей! Не понадобилось мне

проходить всю страну насквозь. Довольно было сделать по ней первые шаги, чтобы меня уже схватили и повели

на казнь. И за что повели? Только за то, что на глазах этого человека кто-то убил его жену и ребенка при

содействии финна по имени Арви Сайтури. Но ведь я же не Арви Сайтури!

На всякий случай я приготовился вырваться из его железных рук, но пока еще делал вид, что вполне

доволен такой стремительной прогулкой. А он вдруг повернул ко мне свое широкое потное лицо, темно-

коричневое от загара, и сказал вежливо:

— Я вас слушаю.

Вот так обстояло дело. Он меня слушал. Он предоставлял мне слово для оправдания. Каждому

приговоренному к смерти дают перед казнью сказать последнее слово. И вот он мне тоже предоставил такое

право. Ну что ж. Скажу свое слово, если так. И я сказал ему, что мне нужна Надежда Петровна Иванова,

приехавшая к ним из колхоза “Путь коммунизма” как депутат областного Совета. Была ли у них такая и где она

сейчас? Такие слова я ему сказал вместо оправдания. И не успел я их произнести, как он уже ответил:

— Уехала сегодня утром в район.

— Куда?

— В район.

— Как уехала?

— Самым естественным способом: на машине уполномоченного Промтрансторгснабсбыта.