Он произнес какое-то очень длинное странное слово, смысла которого я не понял. Но я опять Спросил

свое:

— Почему уехала?

— Очевидно, делать здесь ей стало нечего. В недоразумениях разобрались до нее. Что-нибудь еще у вас

есть ко мне?

У меня к нему ничего не было больше, но я спросил:

— А далеко туда?

— Восемнадцать километров.

На этом наш разговор можно было закончить, если у него, конечно, не имелось никаких иных намерений

относительно меня. И нам оставалось только расцепиться, чтобы каждый мог пойти своей дорогой: он туда,

вперед, в конец деревни, где его ожидало какое-то спешное дело, а я — назад, к станции Балабино. Впрочем,

если бы он протащил меня с такой же скоростью те восемнадцать километров, которые отделяли теперь меня от

моей женщины, то мы оказались бы в районе через полчаса. Но едва ли он собирался оказывать мне такую

услугу. Да и самому мне не очень улыбался столь необычный вид путешествия. И, чтобы отвлечь его от

подобного намерения, я спросил:

— А на чем туда можно доехать?

Он призадумался.

— Хм, действительно, на чем же? Была райкомовская машина — уехала. А вы проголосуйте.

— А?

— Проголосуйте.

Я так и не понял его. А он спросил:

— Больше у вас нет ко мне вопросов?

— Нет…

— В таком случае прошу извинить. Счастливо вам доехать!

Он отцепил от меня свою руку, и сразу же его шаг ускорился по крайней мере вдвое, а я начал отставать.

Но и я тоже не сразу остановился. За время нашей сцепки он успел придать моему шагу такую скорость, что

ноги мои уже без всякой надобности пронесли меня вслед за ним до самого края деревни.

На краю деревни стояла кузница. Он вошел в нее и остался там. В этот момент мне следовало бы

остановить свой разбег, повернуться и тронуться в обратный путь, к станции Балабино. Но, не успев собраться с

мыслями, я сделал вперед еще несколько уже замедленных шагов и тоже поравнялся с кузницей.

Дверь кузницы была открыта, и я увидел, как Иван Николаевич бил молотом по раскаленному куску

железа, зажатому в клещах, которые держал в руках другой человек, пожилой и бородатый. Я повернулся, чтобы

зашагать наконец обратно, но в это время Иван Николаевич заметил меня. Ударив еще раза два молотом по

раскаленному куску железа, он вышел из кузницы и крикнул мне вдогонку:

— Что, не берут?

Я опять не понял его, и он сказал:

— А вы смелее! Погодите, сейчас я вам устрою.

И он выдвинулся на середину дороги, подняв руку перед грузовой машиной, которая только что

вынеслась из деревни, пройдя ее всю без остановки. Но машина пронеслась мимо него, громыхнув пустыми

железными бочками, наполнявшими ее кузов. За ней прошла легковая машина, которую он оставил без

внимания, но перед следующей грузовой машиной опять поднял руку. В ответ на это она замедлила ход и,

пройдя мимо, остановилась шагах в двадцати от нас. Он крикнул мне, указывая на нее:

— Бегите! Живо!

Я не знал, для чего это нужно было, но все же направился к машине. Из ее кузова тоже кто-то крикнул

мне: “Скорее!”. А выглянувший из кабины водитель сказал:

— Не задерживайте. Быстрее залезайте.

Я все еще не мог понять, зачем надо было мне залезать в кузов этой машины, если путь мой лежал

совсем в обратную сторону. Но из кузова ко мне уже протянулась рука молодого парня, и я не мог не принять ее.

Еще старый Илмари Мурто говорил мне, что нельзя отвергать руку человека, если ее протянули тебе от чистого

сердца, особенно руку русского человека. Мог ли я не выполнить совета Илмари? Я принял руку русского

человека, а другой рукой ухватился за борт кузова, поставив одновременно ногу на колесо. Парень рванул меня

кверху, и я в один миг оказался в кузове.

6

Машина понеслась дальше на восток, встряхиваясь временами на тех местах, где асфальт имел бугры или

вмятины. Я стоял, слегка пригнувшись, чтобы удобнее было держаться за борт кузова, и старался понять, куда и

зачем я еду. Парень, поднявший меня наверх, стоял таким же образом у другого борта. У его ног сидел на

развернутой газете пожилой мужчина и курил папиросу. Рядом с ним на запасном колесе сидела старая

женщина. Три девушки в светлых блузках с короткими рукавами и в коротких юбках стояли позади кабины и

пели песни. Их голые загорелые икры блестели прямо перед моими глазами. А по сторонам проносились назад

зеленые деревья, кустарники и поля.

Скоро мы въехали в небольшую деревню да так и проехали ее, не задерживаясь. Таким же манером

проехали мы и вторую деревню. Третий поселок, оказавшийся на нашем пути, состоял больше из сараев, чем из

домов. В сараях и под навесами стояли разные сельскохозяйственные машины. Но еще больше их стояло вокруг

сараев и навесов. Здесь пожилой мужчина выбросил за борт кузова папиросу и сказал девушкам:

— Стукните-ка там, доченьки!

Они прервали песню и застучали по кабине. Машина остановилась. Пожилой мужчина и парень слезли, и

старший из них сказал в дверцу кабины:

— Спасибо, Мишенька.

Может быть, и мне следовало сойти вместе с ними и отправиться скорее в обратный путь, пока я его еще

примерно помнил. Куда я ехал и зачем? Разве я знал? Но, пока я так раздумывал, уже готовый занести ногу за

борт кузова, машина тронулась. И опять замелькали по сторонам зеленые поля и перелески. Блеснула речка на

очень низком месте, по берегам которой на широких заливных лугах шел сенокос. После этого мы проехали

еще одну деревню. И вдруг старая женщина заговорила громко и торопливо:

— Батюшки! Никак проехала? Стучите, доченьки, стучите!

И она сама тоже застучала по кабине, просунув между полными икрами девушек свой сухонький

кулачок. Машина остановилась. Старая женщина слезла с помощью девушек на дорогу и сказала в окно

кабины:

— Проехала дом-от свой! Спасибо, желанный.

Она побрела по дороге назад, а мы покатили дальше и на этот раз доехали без остановки до небольшого

города. На окраине города машина остановилась, и водитель, выйдя из кабины, сказал девушкам:

— Приехали, красавицы. Слезай!

Они слезли, и он добавил:

— Плату бы с вас следовало взять, да уж ладно.

Они ответили все три почти одновременно:

— Плату? Пожалуйста!

— Ничего не имеем против.

— Сколько с нас?

Он принялся подсчитывать, для чего приставил палец ко лбу, над которым влажные от пота, темные

волосы сбились в клочья. Подсчитав, он сказал:

— Да хотя бы по одному поцелую с каждой, что ли. Меньше нельзя.

И они опять ответили, все три разом:

— Ишь, чего захотел!

— С ума спятил!

— При посторонних-то!

Он спросил:

— А если я к вам в совхоз приду как-нибудь под воскресенье?

И опять он получил одновременный тройной ответ:

— Ну, там видно будет.

— Там еще куда ни шло.

— Там и разговор другой.

Они ушли, а я остался стоять в кузове машины, не видя нигде вокруг подходящего для себя прибежища.

Водитель спросил:

— А вам на какую улицу?

Я ответил не очень уверенно:

— А мне в район…

Он взглянул на меня с некоторым удивлением, но сел в кабину и повез меня дальше. Проехав несколько

улиц, он остановился возле группы больших домов и сказал мне, приоткрыв дверцу кабины:

— Приехали.

Я спрыгнул с кузова на мостовую и спросил для верности:

— Это район?

Он опять удивился и, подумав немного, тоже спросил:

— А что вам нужно в районе?

Я не знал, что ему ответить. Мне была нужна Надежда Петровна Иванова. Но стоило ли об этом говорить

человеку, который ее, конечно, не знал, да и со мной, как видно, не собирался заводить знакомство?

А он сказал, потеряв терпение:

— Вот райсовет и райисполком, а там райком. А в этом ряду музей, кино, школа, гостиница. Держите