путь, куда вам нужно, а я поехал. До свиданья!

— До свиданья. Спасибо.

Я с опозданием ответил ему, и он уже не слышал меня отъезжая. Я осмотрелся. Так вот он, значит, район.

Это то место, куда она поехала, моя женщина. И вот я тоже приехал в район. Но ее не было в районе. Я это ясно

видел. Я очень старательно оглядывался на все стороны, но ее не видел нигде, хотя по улицам сновало туда и

сюда немало людей. И нельзя сказать, чтобы это меня особенно развеселило.

Перебирая в памяти сказанное водителем, я вспомнил, что среди прочих слов он произнес также слово

“райсовет” и при этом даже указал на определенный дом. А райсовет — это не какой-нибудь райский совет, а

районный Совет, что я тут же выявил, подойдя поближе к указанному дому. И, конечно, они могли быть чем-то

связаны — этот районный Совет и тот областной Совет, где моя женщина была депутатом. Значит, какая-то нить

соединяла ее с этим домом. Вот какая ловкая догадка сложилась в моей голове! Но когда я вошел внутрь дома,

меня остановила пожилая женщина в платке и спросила строго:

— Вам кого надо, гражданин?

Я ответил, что мне надо депутата областного Совета, который приехал сюда сегодня утром.

Она ответила:

— Ничего не знаю. Учреждение закрыто. В конторах уже никого нет. Завтра к десяти утра приходите.

Я стоял, не зная, как быть. Только что появилась какая-то ниточка, за которую я мог ухватиться, и вот она

уже готова была оборваться. Женщина спокойно выжидала, когда я уйду. И вдруг она сказала:

— А вон секретарша идет. Спросите у нее.

Я загородил дорогу другой женщине, идущей к выходу, и сказал:

— Простите в осведомленности, пожалуйста, скажите, у вас не была сегодня женщина из колхоза “Путь

коммунизма”? Она депутат областного Совета.

Здесь вежливые слова возымели свое действие, и эта женщина оказала мне больше внимания. Подумав

немного, она вспомнила:

— Да, была. Но она уехала часа три назад.

— Куда уехала? Домой?

— Нет. По району. Впрочем, собиралась и в соседний район, в колхоз “Рассвет”. А уж оттуда, вероятно,

домой.

Говоря это, она вышла вместе со мной на улицу и там спросила:

— А вы к ней по делу?

— Да…

— Так поезжайте прямо в колхоз “Рассвет”.

— Это в другой район?

— Да. В своем районе вы можете ее не догнать. А в тот колхоз она обязательно поедет. И если вы ее

опередите, то там же и подождете. Кстати, тут машина есть из того колхоза. Вот она стоит с грузом возле Дома

крестьянина. Кажется, вторая или третья от края. Вы спросите там, которая из них едет до “Рассвета”, и

поезжайте вместе.

Она ушла, а я приблизился к машинам, стоящим возле Дома крестьянина. С грузом оказались три

машины. Наметив себе ту из них, на которой лежал самый большой груз, покрытый брезентом, я подошел

поближе. Это была трехтонная машина. Водитель копался в моторе, приподняв капот. Я спросил его:

— Скажите, будьте любознательны, вы не до “Рассвета” едете?

Не разгибая спины, он повернул ко мне худощавое загорелое лицо, при виде которого я понял, что он

чем-то рассержен. Водители часто бывают чем-нибудь рассержены. Такая уж это профессия. Обороты

вежливости для таких людей — пустой звук. Может быть, ему даже хотелось выругаться в ответ на мой вопрос,

но, увидав мой новый костюм и шелковую рубашку с ярким галстуком, он удержался от этого. Я спросил его

еще раз, уже без вежливости:

— Вы едете до “Рассвета”?

— Да.

Он сказал это так сердито, будто предлагал мне отойти прочь и не мешать ему. Но я не собирался

отходить прочь. У меня было слишком важное дело. Поэтому я сказал ему:

— Можно мне с вами поехать?

На этот раз он даже не повернул ко мне головы, подвинчивая что-то черными от масла и мазута пальцами

в глубине механизма, однако спросил:

— Куда?

Я ответил:

— К вам.

— В наш колхоз?

— Да.

— Но мы с грузом.

— Я вас очень просил бы, не откажите в извинении, пожалуйста.

На этот раз вежливость, кажется, тронула в нем что-то и он уже несколько мягче ответил:

— Не я хозяин.

— А кто хозяин?

— Придет скоро.

Я отошел немного в сторону и стал ждать хозяина. Он довольно скоро появился откуда-то из-за угла и,

пересекая улицу, крикнул еще издали:

— Леха! Пор-рядок!

Это был невысокий плотный парень, одетый в светлый дождевик, уже попачканный местами. Лицо его

было круглое и румяное, блестевшее от пота на вечернем солнце. И блеск этот как бы служил сиянием в

дополнение к той радости, которую его лицо выражало. Но лицо Лехи не отозвалось на его радость. Очень

худощавое и темное от загара, оно, должно быть, меньше было приспособлено для этого. На нем просто не

хватило бы места, где радость могла бы достаточно широко расплыться. Поэтому оно сохранило свою

выжидательную угрюмость. А круглолицый парень, подойдя поближе, объяснил причину своей радости. Он

сказал:

— Все нормально. Полную бочку обещает налить за наличные. Но только после восьми, потому что ему

предварительно отчитаться надо. Ну и я тоже не поскупился. Еще поросенка обещал из племенных сверх того.

Пускай откармливает. Колхозу-то не жалко. Все равно кому продать. А нам от этого двойная выгода.

Я подошел к ним поближе, выжидая момент, чтобы вставить свой вопрос. Но он все еще. восклицал,

стараясь развеселить своего Леху:

— А ведь здорово получилось, Леха, верно? В области не достали, а тут достали. Бензин, можно сказать,

не хуже авиационного. Уж с этим-то мотор не заест. Живем теперь. Недаром говорится: “Не имей сто рублей, а

имей сто друзей”. С каждого друга взаймы по сто рублей — и будет десять тысяч. Пор-рядок!

Он умолк на минуту, и водитель сказал, кивая на меня:

— Вот гражданину в наш колхоз нужно.

— В наш колхоз? — Круглолицый парень живо обернулся ко мне и, оглядывая мой костюм, спросил: —

А вы к нам по делу или как?

— По делу.

Он еще раз оглядел меня, но настроение у него не изменилось оттого, что кто-то навязывался к нему в

машину. Окинув глазом прихваченный брезентом груз, он сказал тем же веселым и довольным голосом:

— Ну что ж. Домчим как-нибудь. Закурить есть?

Я развел руками. Этого я не предвидел. Если бы предвидел, то купил бы папиросы специально для такого

случая. Пришлось ответить:

— Некурящий, к сожалению. Простите в соболезновании.

— А-а!..

Он произнес это с некоторым удивлением. Как видно, и он был не очень силен в понятиях вежливости.

Водитель протянул ему грязную надорванную пачку, из которой торчали концы папирос. Когда они закурили, я

спросил:

— А когда мы поедем?

Хозяин машины ответил:

— Рано. Часа в четыре, а то и в три. Вы где живете?

Я не понял, к чему был задан этот вопрос, и он пояснил:

— Я к тому, чтобы знать, близко ли вы от машины будете, чтобы не проспать.

— Как не проспать?

— А так. Ведь в четыре часа — это самый крепкий сон.

Я начал понимать, но спросил на всякий случай:

— Так вы завтра поедете?

— Ну да, а когда же?

И водитель проворчал, затянувшись папиросой:

— Я ему уже говорил.

Но я не помнил, чтобы он такое говорил. А хозяин машины успокоил меня:

— Ничего. К ночи домчим.

— К ночи?

Я опять изобразил удивление. Но в это время водитель сказал:

— Если левая задняя опять не подведет.

Круглолицый спросил:

— А ты подклеил?

— Подклеил. Да разве это клей? Это горе, а не клей.

— Ну, ничего, будем надеяться. А вообще пор-ря-док!

Я подумал немного и сказал:

— Так я приду утром.

— Пожалуйста. Только помните: не позднее четырех.

— Хорошо.

Я отошел от них, обдумывая про себя, где бы провести ночь. На этой улице стояли не только те дома,