Балабино.

И я вышел на этой станции и увидел перед собой то, что уже видел не один раз. День здесь был короче

ленинградского дня, но все же солнце поднялось уже довольно высоко над горизонтом, несмотря на пять часов

утра. Чистое небо предвещало хорошую погоду, н она была бы мне очень кстати, будь у меня надобность куда-

то далеко идти. Но у меня не было такой надобности. Без всякой надобности я дошел до той дороги, которая

пересекала железнодорожную линию. Мне, конечно, не обязательно было выходить на ту дорогу. На что она

мне сдалась? И уж совсем не обязательно было идти по ней в ту сторону, куда я ходил в прошлом году. Я мог с

тем же успехом пойти в противоположную сторону.

Однако что-то у меня опять перепуталось. Должно быть, я слишком задумался, что ли, не знаю, но как-то

так получилось, что ноги сами понесли меня именно в ту сторону, куда мне совсем незачем было идти. А когда

я спохватился, то оказалось, что они унесли меня от станционного поселка по крайней мере на полкилометра.

Вот и доверяйся после этого своим ногам! И откуда только набралось в них столько дури — непонятно! Вечно

напутают что-нибудь.

Но делать было нечего. Не идти же мне было обратно к железной дороге. Ради чего стал бы я к ней

возвращаться? Ради того, чтобы перебраться через нее на другую сторону? А чем лучше была та сторона

железной дороги в сравнении с этой стороной? Здесь простирались такие же поля и росли такие же деревья, что

и там. Я мог одинаково хорошо нагуляться и по эту сторону железной дороги, а потом вернуться в город, чтобы

успокоить скорей Ивана Петровича с Марией Егоровной, которые, конечно, беспокоились обо мне, не видя меня

дома.

Так я решил. Но, пока я это решал, ноги несли и несли меня по дороге все дальше и дальше от станции.

Такие они были беспокойные. Им бы постоять, отдохнуть, а они несли. Просто привычка была у них такая — не

стоять на месте, если выбрались на какую-нибудь дорогу. Всю жизнь они носили меня по разным дорогам и

теперь тоже продолжали делать свое привычное дело, хотя здесь мне вовсе никуда не нужно было шагать, и тем

более с такой торопливостью. Глядя на них, то есть на мои ноги, можно было подумать, что человека ждут где-

то важные, неотложные дела. А на самом деле никаких дел у человека не было, и он просто так выехал из

города прогуляться немного.

Скоро показался перелесок. Он был мне знаком, этот перелесок. Еще бы! Я пересекал его в своей жизни

туда и сюда уже четыре раза. Возле этого перелеска можно было остановиться, поискать что-нибудь вроде

щавеля или земляники, полюбоваться на полевые цветы в тех местах, где по ним еще не прошла коса, и потом

отправиться обратно к станции. Но некошеные луга могли быть и по ту сторону перелеска. Что ж, выйти к ним

тоже не требовало большого труда. Перелесок тянулся вдоль дороги всего метров на четыреста. Пройти его

насквозь и потом окинуть глазом то, что расстилалось позади него, тоже было нетрудно. А вернуться к станции

я мог и оттуда.

Но, пройдя перелесок и выйдя по другую его сторону на новый простор полей, я, должно быть, снова о

чем-то некстати задумался, потому что все шел и шел. Дорога скоро поднялась выше, и слева моим глазам

открылась далекая обширная низина, посреди которой текла маленькая река. Я помнил ее. Только теперь

кустарники, росшие по ее берегам, густо обросли зеленой листвой, почти заслонившей воду. Но, ловя ее

проблески в просветах листвы, я опять забыл про свои ноги. А они несли и несли меня, пользуясь моей

невнимательностью к ним. Такие это были ненадежные создания. И кончилось это тем, что я скоро увидел

перед собой ту самую деревню, которую хорошо знал. И, конечно, я не остановился и не повернул назад, увидев

эту деревню. Почему это я вдруг должен повернуть назад при виде знакомой деревни? Наоборот, я продолжал

свой путь, приближаясь к ней все больше и больше, и даже вошел в нее наконец.

Ничего плохого не было в том, что я вошел в эту деревню. Почему не войти в деревню, которую хорошо

знаешь и где могут встретиться знакомые лица, которым можно кивнуть? Я шел вдоль деревни и искал эти

знакомые лица. Но мало кто попадался мне на улице в этот день, а кто попадался — не был знаком. Зато очень

скоро я остановился перед небольшим домом, в котором знакомы были мне все обитатели.

Вот как здорово получилось! Я даже удивился, увидав этот дом. Как же так? Откуда он вдруг взялся на

моем пути? Как будто я нарочно его искал. Шел, шел и прямо к нему пришел. Хе-хе, чудеса да и только! Что же

это за дом такой? Э-э, да это не в нем ли жила очень хорошо мне знакомая женщина? Помню, помню, как же!

Она даже письма мне потом писала всякие. “Процесс вашего перевоспитания” и все такое прочее. Следовало,

пожалуй, зайти и навестить ее по старому знакомству, раз уж я случайно оказался возле. Неудобно было не

зайти, проходя мимо. И я зашел.

Толкнув калитку, я зашагал через двор к знакомому крыльцу. Однако на крыльцо мне не пришлось

подниматься. На крыльцо из сеней вышла черноглазая девочка и спросила меня:

— Вам кого?

Лицо девочки показалось мне знакомым. Похоже было, что я уже видел его где-то. Странно. Что-то очень

уж много знакомых лиц стал я встречать у них за последнее время. Но лицо девочки могло показаться мне

знакомым потому, что она походила на мать. Ведь это была дочь моей женщины. Я сразу это сообразил. Я всегда

очень быстро все соображаю. Такая у меня удивительная голова. И теперь тоже я моментально догадался,

почему лицо девочки было мне знакомо. Не то чтобы она в точности повторила лицом свою мать. Нет. Но

волосы, брови и глаза были того же цвета. Каков бы ни был ее отец, но цвет волос и глаз она взяла от матери.

Даже разрез глаз и сочетание их с бровями были у нее похожи на материнские. Неудивительно, что я сразу

признал в ней дочь. Только была она, конечно, меньше и тоньше матери, и платье на ней было до колен. Она

повторила с крыльца свой вопрос, и я ответил снизу:

— Мне нужно Надежду Петровну.

Я ответил так потому, что надо же было что-то ответить. Если у тебя спросили, кого тебе нужно, то надо

назвать какое-то имя. Все равно какое. И вот я назвал хоть какое-то имя. А девочка сказала:

— Ее нет дома.

— Как нет дома?

Этого я, конечно, не ожидал, если вообще ожидал чего-нибудь. А девочка пояснила:

— Она уехала,

— Куда уехала?

— Уехала в колхоз “Новый путь”.

— А зачем?

— Не знаю. Дела у нее. Она депутат.

— Как?

— Она депутат областного Совета.

— А-а…

Я не совсем, правда, понял, что значило быть депутатом, но одно усвоил ясно: такому человеку

приходится куда-то отлучаться из дому. И это мне не особенно понравилось. Я спросил девочку:

— А долго она там пробудет?

Девочка ответила:

— Не знаю. Может быть, и долго.

— А как долго?

— Один раз она неделю проездила.

Я призадумался, стоя внизу перед ступеньками крыльца. Вот оно чем дело пахло!.. Один раз она неделю

проездила где-то со своими депутатскими делами. А вдруг она и теперь проездит неделю? Что же мне тогда

делать? Стоять здесь перед ее крыльцом и ждать? Конечно, я случайно сюда забрел. Так просто, шел мимо и

вспомнил… Но если она действительно проездит неделю, то как же быть? Пока я таким образом раздумывал,

девочка сказала:

— Может быть, вы зайдете, посидите немного?

Вот какая это была девочка! Если бы ее мать была со мной такая же ласковая, как она, разве я стоял бы

теперь с таким видом перед этим крыльцом? Я давно входил бы в этот дом без всякого приглашения, как свой

человек.

Но я не вошел даже по приглашению. Старшая хозяйка вышла в это время из сада и, сказав мне:

“Здравствуйте”, — поднялась на крыльцо. Я раздумал идти в дом вслед за ней. О чем стал бы я с ней говорить?