не подошел к ним, продолжая идти своей дорогой. Их там было так много, и мужчин и женщин, что они уже

успели сметать огромный стог из утреннего укоса и теперь свозили остальное высушенное сено к другому

начатому стогу. И оттого, что их было много, я не решился сойти к ним с дороги. Среди такого множества

русских мог оказаться тот самый Иван или кто-нибудь из тех, кто побывал в наших лагерях. А я хорошо знал,

что несла мне подобная встреча. Поэтому я продолжал шагать к своей женщине без лишних расспросов.

Но, пройдя еще километра два, я вышел к новой развилке, возле которой застрял минут на десять. Дорога

моя разделилась на две такие схожие по ширине и наезженности дороги, что трудно было угадать, которая из

них главная. К тому же и отклонялись они вправо и влево одинаково круто. Я оглянулся. Но те, кто стоговал

сено, уже пропали из виду за холмами. Спросить было некого. Пришлось идти наугад. Помня, что влево мне

идти не советовали, я пошел по правой дороге.

И опять-таки она оказалась длинной, ведя меня среди возделанных полей с холма на холм, из перелеска в

перелесок. Удивительно, какой огромной оказалась их Россия!! Стоило мне слегка шагнуть за пределы своего

прежнего пути, как она принялась раскрывать передо мной такие обширные дали, о которых я до той поры и

понятия не имел.

Был уже седьмой час, когда я увидел наконец впереди нужную мне деревню. Перед тем как в нее войти, я

перебрал на всякий случай в памяти слова, которые мне предстояло сказать моей женщине. Это были все

больше новые слова, уловленные моим ухом здесь на их разных собраниях и собеседованиях. Этими же

словами, надо полагать, изъяснялась и моя женщина. А потому они должны были хорошо на нее подействовать.

Я появлялся перед ней внезапно, как шило в мешке, и после некоторого воздействия на нее словами

вежливости выкладывал перед ней всю подноготную: “Вот видите, в какие отдаленные места я не побоялся

забраться! И все ради того, чтобы увидеть вас. А это чего говорит? Это говорит того, что никакие расстояния не

могут меня остановить, когда дело касается вас и всего прочего, что к вам относится. А что касается меня, то

могу заверить, что коммунизмом я уже проникся. Это доказано соревнованием на четвертом этаже, где я

выиграл. (О пятом этаже не будем говорить.) И если раньше я недопонимал, то теперь все допонимаю. Так что

можете быть спокойны — теперь я вполне сплочен и знаю, что к чему. Вас я не тороплю. Я понимаю, что

женщине надо свое выдержать, и готов потерпеть еще немного, тем более что срок моего пребывания в России

еще не истек”.

Такое примерно наметил я ей сказать и после этого вошел в деревню. Это была уже третья русская

деревня, в которую я входил в тот день. Прежде всего я стал искать глазами на домах надпись “Контора”, чтобы

обратиться туда за разъяснениями по поводу приехавшего к ним депутата областного Совета. Не найдя надписи,

я стал приглядываться, у кого бы спросить о моей женщине. Но пока что мне попадались только дети.

Сидела, правда, в одном дворе молодая женщина, кормившая грудью ребенка, но я постеснялся к ней

подойти. Две маленькие девочки с мальчиком подвязывали возле другого дома к нижним сучьям толстой березы

веревку для качелей. Дальше, у следующего дома, пожилая женщина снимала с веревок высохшее белье. У нее я

тоже ничего не спросил, но, глядя на нее, подумал, что все это выглядело очень похожим на то, что я сотни раз

видел у нас в Суоми. Оставалось только удивляться, почему там не дано было знать о такой удивительной

схожести? Почему бы, например, этим ребятам не покачаться на качелях вместе с финскими ребятами, а

финским ребятам почему бы не покачаться вместе с русскими? Почему бы этой молодой женщине, кормящей

грудью ребенка, не посидеть рядом с такой же финской женщиной? Разве не нашлось бы у них, о чем друг с

другом поговорить, пока их крошки тянули бы из их мягких грудей теплое молоко?

Думая так, я продолжал идти вдоль улицы деревни, высматривая подходящего для расспросов человека.

Наконец у одного дома я увидел за низким забором в палисаднике старика, проверяющего какие-то черенки,

привитые к срезанным сучьям старой рябины. Судя по возрасту, он вряд ли мог оказаться тем страшным

Иваном, да и в лагерях наших едва ли побывал. Я подошел поближе к забору и спросил его:

— Скажите, пожалуйста, будьте в извинении, это Заозерье?

Он взглянул на меня с удивлением и спросил:

— Как?

Я повторил свой вопрос уже короче:

— Это Заозерье?

Он подумал немного и ответил:

— Заозерье-то Заозерье. Да тут все кругом Заозерье. Вам какую деревню нужно?

На это я не знал что ответить и некоторое время помолчал. Но потом решил, что ответить все же что-то

надо, и стал ему объяснять все, как оно было:

— Я из Ленинграда приехал в колхоз “Путь коммунизма” к Надежде Петровне Ивановой. Не слыхали про

такую?

— Нет, не слыхал.

— Она депутат областного Совета. Я приехал в колхоз “Путь коммунизма”, то есть к ней. А она в

Заозерье поехала, то есть к вам. Вот я и хотел узнать, где она. Здесь она не была?

— Не знаю, мил человек. Пожалуй, что и не была.

— Где же мне ее найти?

— А ты у бригадира спроси. Он по телефону у конторы может справиться.

— А где бригадир?

— Вон там, третий дом будет от большой березы.

Я зашел в третий дом от большой березы и спросил о том же самом у бригадира. Бригадир сказал, что

тоже ничего не знает, но позвонил при мне в главную контору. Оттуда ему ответили, что такая к ним не

приезжала. Вот как повернулось дело! Я сказал:

— Как же так? А мне там, за озером, сказали, что она сюда поехала.

Бригадир пожал плечами, явно мне сочувствуя, и в то же время спросил:

— А точно ли сюда? Может, не в наш колхоз, а в “Свободный пахарь”? Вы там не узнавали?

— А где это?

— Значит, не узнавали. Вы по дороге развилку встретили? Так вот: влево — это к ним. Там оно и будет —

Заозерье. Они прямо за озером находятся, если в их сторону от Кормушкина смотреть. А мы — правее.

— Вот как. А туда далеко от вас?

— Километров десять будет.

— О-о!..

— А вы заночуйте у нас и утречком пойдете.

— Заночевать?

— Да, в комнате для приезжающих.

— Для приезжающих?

— Да. Что это вы все удивляетесь, будто с другой планеты прилетели? Документы у вас есть?

— Есть…

— Ну вот. Покажите их мне для порядка, а я вас к Никитичне поставлю.

Я помедлил немного. Но это был молодой парень, и вряд ли ему пришлось воевать, а тем более сидеть в

наших лагерях. Я показал ему свой паспорт, выписанный мне на один год. Его, кажется, ничуть не удивило мое

финское происхождение, но все печати и штампы, подтверждающие мое проживание и мою работу в

Ленинграде, он осмотрел довольно внимательно, а потом сказал:

— Пойдем.

И мы пошли вдоль деревни к месту ночлега. По дороге я сказал ему:

— Если я останусь у вас ночевать, то не застану ее там завтра.

Но он успокоил меня:

— Застанете. Далеко не уедет. Не дальше какой-нибудь соседней деревни в том же колхозе. Депутатские

дела — они такие.

— Да?

— А как же! То вдову какую-нибудь пенсией обидели, то мать на детей пособия не добьется, то братья

вздумали хозяйство делить и заспорили. Да мало ли в жизни неполадок! А ей как депутату — разбирать.

Застанете. — И, подумав немного, он спросил: — А вы только депутатскими делами интересуетесь или и

хозяйственными тоже?

Я ответил, что да, конечно… в некотором роде… почему бы нет? Да, хозяйственными — тоже. И,

вспомнив кстати советы Ивана Петровича, я еще раз повторил, что очень даже интересуюсь. А как же! Это

главная моя задача — узнать поближе, как и чем живет русский народ. Да, да, именно ради этого я сюда