приехал. А зачем же еще? Смотреть и узнавать — это для дела дружбы хорошо. Так я ему ответил на его

вопрос. И он сказал:

— Правильно. Для дружбы надо встречаться, видеть, разговаривать. А у нас найдется на что посмотреть.

Народ хороший. Техникой помаленьку обзаводимся. Доярки приборы осваивают электродоильные. На днях

льнотеребилку новую получили и льномялку. Завтра утром заглянете ко мне — покажу.

Я слушал его, идя рядом, но про себя думал, что едва ли загляну к нему утром. И еще я прикидывал в

уме, как быть, если я и завтра опять ее не застану? Тогда, пожалуй, лучше вернуться на станцию и уехать в Ле -

нинград, а дня через два-три опять наведаться в ее колхоз. Да, именно так и придется поступить. Заметив

деревенскую лавку, я спросил бригадира, можно ли тут у них купить чего-нибудь съестного. И он ответил:

— Все у Никитичны достанете.

Нет, он не желал мне зла, конечно, хотя и выяснил из моего паспорта, кто я такой и откуда к ним прибыл.

Он провел меня к домику пожилой доброй женщины, которой сказал:

— Принимай-ка, Никитична, гостя из Ленинграда. По ошибке не в тот колхоз попал. Ночевать его устрой,

да и покормить не забудь.

И спустя час я уже ел у нее вкусный мясной суп с рисом и гречневую кашу с маслом и молоком. А потом

она провела меня в заднюю комнату, где стояли три железные кровати с чистыми постелями, и сказала:

— Выбирайте любую.

Я присел на одну из них и спросил, доставая бумажник, сколько с меня причитается за обед и ночлег. Но

она замахала рукой и сказала:

— Что вы! Что вы! За это у нас не платят. Нет, нет! Это же за счет фонда идет.

— Фонда?

— Ну да. Специальный фонд, куда средства колхозные выделены для разных заезжих и приезжих.

— А-а… Ну, если так, то конечно…

Вот как они меня встретили в этой незнакомой русской деревне! И, лежа в постели, я старался понять,

как это могло так получиться? Разве не был я финном, который воевал с ними и даже стрелял в них когда-то?

Чем же они мне за это отомстили? Тем, что я бесплатно поел их русской пищи и лег в русскую постель под

русской крышей? Нет, здесь что-то было не так… Что-то непонятное таилось за этим, требующее объяснения.

Но, с другой стороны, ради чего было мне ломать голову, добираясь до причины такого их поведения? Я

ли не разбирался в причинах? Все на свете было мне ясно и понятно — чего уж там! А причина состояла в том,

что они не могли поступить иначе. Это было у них в крови. Это переполняло их до отказа, не находя выхода. А я

помог им найти выход. Только и всего. Не мог же я им запретить выказывать ко мне радушие и доброту, если

так они были устроены самим господом богом, чтобы постоянно искать своей доброте применение. Они

томились тут без меня долгие годы, не зная, на кого эту доброту излить, и вот подвернулся я. Для них я оказался

подлинным кладом. Мог ли я при таких обстоятельствах отказать им в этой радости? Нет, конечно, хе-хе!

Пришлось доставить им это долгожданное удовольствие и принять от них все накопленные ими запасы

нежности и внимания. Что ж, обед был неплохой, а постель свежая и мягкая. Не так уж трудно было мне все это

перенести, хе-хе!

И еще мне пришло в голову, что огромную глупость совершили те, кто лез в Россию с оружием в руках,

вроде Арви Сайтури и ему подобных. Не таким путем следовало пытаться прибирать русских к рукам. Вот я

нашел совсем другой способ и, кажется, уже выгадал от этого кое-что, а в будущем собирался выгадать куда

больше. Ведь судьба приготовилась дать мне в жены красивую русскую женщину и могла бы, кроме того,

прибавить к этому еще кусок русской земли с приусадебным хозяйством, если бы я пожелал здесь остаться. А

давала она мне их потому, что я нашел совсем иной путь к завоеванию России. И это был самый верный путь,

чего не дано было постигнуть глупой голове Арви Сайтури.

И еще я помечтал немного, прежде чем заснуть. Почему бы мне и не помечтать? Назавтра мне предстояло

сказать моей женщине такое, что уже должно было соединить нас навеки. Разве это не стоило мечтания? Только

десять километров отделяли меня от нее по дороге через развилку. Конечно, я мог свернуть от развилки назад к

станции и вернуться в Ленинград, где меня ожидала уютная, спокойная комната и даже раскрытая книга на

столе, в которой было сказано про их Россию: “Эх, тройка! птица тройка…”. Но зачем было мне сворачивать от

развилки к станции, если в пяти километрах от развилки находилась она, моя женщина?

Что мне пять километров? Я преодолеваю их в один миг и вот уже стою перед ней, произнося привычные

для нее каждодневные слова, которые, наверно, так любезны ее сердцу и потому легко его покоряют: “Видите,

сколько я прошел по России ради вас? Это доказывает, что я не боюсь трудностей и не останавливаюсь на

достигнутом. Даже на работе я все делаю с огоньком и задором… с чувством ответственности… вдохновленный

желанием выполнить… качественно. Окрыленный очередным указанием бригадира, я весь как один… Взять

хоть четвертый этаж. (О пятом не будем говорить.) И насчет великих строек тоже… не один Петр может. Я тоже

хочу положить голову на колени, и чтобы мне ее гладили. Ради вас я готов пройти пешком всю Русь. Как сказал

ваш великий писатель: “Эх, тройка!..”. И народ надо узнать, чтобы дружба… и льнотеребилки. Ведь кто-то знал,

зачем их создал. Да, я понимаю, надо изобрести какой-нибудь механизм или вырастить новый вид картошки,

чтобы все кончилось женитьбой. А что у меня? Рубанок, фуганок, стамеска, топор. Но я изобрету! О, я теперь

все одолею! Я нашел верный способ завоевать всю вашу страну… и вас тоже, госпожа Россия! О, я такой!..”.

Постепенно пройденные километры сделали свое дело, и я заснул. Так закончился первый день моего

отпуска. Он, кажется, мало что мне принес. Но у меня осталось в запасе еще двадцать семь отпускных дней.

4

Утром я встал довольно поздно. Несмотря на это, ноги у меня побаливали. Пройденные накануне

километры давали себя знать с непривычки. Никитична поджарила мне на сковородке три яйца, добавив к этому

свежий хлеб, масло и чай с конфетами. Когда я поел и вышел на крыльцо, она сказала:

— К вам парторг вчера вечером приходил, интересовался, что за человек. Поговорить хотел, да пожалел

будить. Уж так-то вы сладко спали. Он сейчас у бригадира в конторе. Просил зайти.

Я ничего на это не ответил, и она спросила:

— А от нас вы куда?

— В Заозерье.

— Большаком поедете или здесь?

И она указала на боковой проулок, откуда в поле уходила едва заметная травянистая дорога. Я спросил:

— А куда эта дорога идет?

Она ответила:

— Да в Заозерье же. Неказистая дорожка, малоезженая. Перемычка вроде между настоящими-то

дорогами. Эдакое полупутье, ни то ни се. Но зато по ней восемь километров, а большаком все двенадцать

наберутся.

— Восемь? До Заозерья?

— До Заозерья. А дале она и не идет. Я же говорю — недопуток…

— До свидания. Спасибо вам, пожалуйста.

И я зашагал по этой дороге в Заозерье, оставив ее на крыльце в полном удивлении. Выйдя в поле, я

оглянулся. Она все еще стояла на том же месте, глядя мне вслед. Так сильно ее что-то удивило. Но потом она

ушла в дом. А я продолжал шагать к своей женщине, уже не оглядываясь, довольный тем, что на этот раз меня

отделяли от нее всего полтора часа. День опять предвиделся ясный, и это прибавляло мне бодрости, хотя боль в

ногах не утихала.

Нагретые утренним солнцем поля уже отдавали теплому воздуху ночную росу, а заодно и все ароматы,

выделяемые молодыми хлебами, травами и лепестками цветов. Я шел сквозь эти ароматы и думал о своей

женщине. Так уж издавна повелось на свете, что всякое приятное благоухание обязательно сопровождается