В последующие месяцы (как и планировалось) я посещал д-ра Раймонда Кеттелла в Иллинойсском университете, а впоследствии некоторое время с ним переписывался (я консультировался у него в отношении рефакторизации 16PF в Южной

Америке), воспринимая себя как ученика-заочника. Еще задолго до нашей встречи я прочел его книгу о Факторном анализе и погрузился в нее как истинный верующий в поисках более глубокого понимания разума через статистику. Месяцы, проведенные в Урбане (Иллинойсский университет), были насыщены учебой и продолжением моего собственного исследования, а также посещением ряда специалистов подобно Осгуду (Osgood) и Моуреру (Mowrer). Перед отъездом я принял приглашение д-ра Кеттелла стать партнером в основанном им IPAT (Институт личности и тестирования) в качестве его представителя в Южной Америке. Казалось, это вполне соответствовало той работе, которую я вел тогда, но вспыхнувшая во мне любовь к Калифорнии несколько изменила мои планы. К концу моего пребывания в Гарварде пришло письмо от д-ра Фрэнка Бэррона из калифорнийского Института личностной оценки и исследований (IPAR) с приглашением поработать в Беркли, и я принял судьбоносное решение согласиться…

Во время моей работы в IPAR я получил стипендию Гугген- хейма и до 1966 года продолжал свои «интеллектуальные странствия», не переставая жаждать более точных ответов на вопросы об истине. Эта жажда не в последнюю очередь питалась настроениями Altered State of California на заре шестидесятых годов ^[7].

Особенно значимым из множества влияний, исходивших из области «революции сознания» (первое воплощение в этой сфере психологии - гуманистическое движение), было влияние Фритца Перлза - основателя гештальт-терапии и ученика Карен Хорни, - который настаивал на именовании его подхода холистическим и экзистенциальным. Несмотря на принципиальную позицию клинического феноменологиста (clinical phenomenologist) со значительным антитеоретическим уклоном (в то время), я получил очень много впечатляющего понимания от его живого присутствия. Сходным образом я могу сказать, что мое мышление экзистенциально в той степени, в какой имплицитно экзистенциальной была и моя клиническая практика, сложившаяся на том пути, который получался в результате существенной поддержки многих наставников.

Особо я хочу упомянуть о Карен Хорни, поскольку хор- нианская психотерапия была наиболее значимой в моем исцелении до знакомства с гештальтом. С ней меня познакомил Гектор Фернандес, университетский ректор, который был моим первым супервизором и наставником по систематическому самоанализу, что было гораздо важнее, чем мой ранний клейнианский анализ в Психоаналитическом институте в Чили. За несколько лет до нашей встречи Фернандес пережил процесс глубокого изменения - процесс, который он назвал «самоанализом», но который до значительной степени был спонтанным и инспирированным изнутри. Поскольку Хорни была для него катализатором, то он стал апостолом и разработчиком ее идей, которые комментировал в дневниковых записях групповой работы (я был участником этой группы) со студентами в конце пятидесятых годов.

Могу сказать о себе, что я никогда ни от кого больше не слышал высказываний типа: Карен Хорни - мой любимый автор психологических работ. Действительно, Фрейд был пророком - проводником глубочайшего социокультурного изменения, однако он, светивший в моих интеллектуальных небесах многие годы сродни отцовской фигуре, оказался тем, чьи работы я не могу читать сегодня без некоторого смущения. Перлз написал: «От Феникеля я получил неразбериху; от Райха - бесстыдство; от Хорни - человеческое затруднение без терминологии» ^[8].

Я думаю, тот факт, что Хорни была сама простота, уже говорит о ее тонкости и величии, лишенном напыщенности. Я рад видеть сегодня, что психоанализ в значительной степени преобразился относительно своих ранних воззрений и что имя Хорни стало вспоминаться все чаще, хотя и думаю, что подлинная ценность ее работ выявится позднее. Привлекая внимание к Хорни посвящением данной книги ее памяти, я хочу указать на ее имя не только в общем, но признать ту степень ее воздействия, которая спонтанно выявилась на страницах нижеследующего изложения. Но возвращаюсь к своей истории: наконец, в 1969 году, пришло то время, когда эмпирический искатель (experiential seeker) взял верх во мне над интеллектуальным исследователем (intellectual investigator).

Поскольку я был готов к своему жизненному паломничеству (pilgrimage), то намеревался выразить свой предшествующий опыт странника в форме различных книг ^[9], но совершенно не чувствовал готовности делать какие-либо утверждения относительно личностной типологии. Мой поиск в этой области казался мне носящим предварительный характер.

Полагаю, что мои читатели немало удивятся, если я скажу по этому поводу, что, несмотря на обширный вышеизложенный curriculum (профессиональное досье), главное влияние на эту книгу пришло вовсе не от источников, которые я упомянул. Как ни странно, оно возникло с самой неожиданной (и для меня в первую очередь) стороны: от человека, который первым привлек мое внимание к суфийскому наставничеству и чьим практическим руководством я стал интересоваться настолько, чтобы оставить свою академическую жизнь позади - похоже, навсегда.

Как и многие другие, кто оказывался под глубоким впечатлением от духовного наследия Гурджиева, я был разочарован масштабами развития постгурджиевской школы. В своих поисках я обратился к суфизму и с этой целью вошел в группу под руководством Идриса Шаха. К тому времени мои земляки из Чили пригласили меня на встречу с духовным учителем, глубоко погруженным в источники так называемого «эзотерического христианства», которое Гурджиев называл «Четвертым Путем». Они написали мне о своих впечатлениях после встречи с Оскаром Ичазо и предложили мне встретиться с ним во время одного из моих посещений Чили. Так я и сделал и был весьма взволнован, обнаружив человека, который объявлял себя, как и Гурджиев, эмиссаром особой школы, которую я непроизвольно искал все эти последние годы, школы, о которой упоминал Гурджиев в конце своей книги «Встречи с замечательными людьми» и писал Рой Давидсон в своем путевом отчете после визита в общину Сармун (Sarmoun) на Гиндукуше ^[10]. Я храню для событийной автобиографии историю своего частного ученичества, здесь же скажу лишь то, что имеет отношение к теме данной книги: во время серии открытых лекций, спонсированных чилийской Психологической ассоциацией, а впоследствии поддержанных моим другом и бывшим супервизором Гектором Фернандесом, я услышал, как Ичазо представляет свой взгляд на личность, взгляд, показавшийся мне совпадавшим с гурджиевским, но выходившим за его пределы в части, касавшейся деталей и подробностей.

Во время этих лекций, тему которых он обозначил как «протоанализ», Ичазо согласился с просьбой д-ра Фернандеса дать нам практическую демонстрацию своего метода. В течение нескольких минут Ичазо интервьюировал пациентов д-ра Фернандеса, после чего давал настолько точный и подробный отчет, что мы все оказались под глубоким впечатлением, хотя и не могли до конца понять переходы от ичазовских кратких вопросов к клиентам к его тщательно проработанным восприятиям клинической картины. Сейчас мне кажется, что, если бы мой контакт с Ичазо прервался в тот момент, я никогда бы не научился делать то же самое путем заострения характерологической интуиции, выделяющей информацию о характере. Я обнаружил в себе эту способность годом позже главным образом в форме спонтанного сопутствующего продукта во время глубокого трансформирующего опыта, которому я подвергся, когда вновь приехал в Чили для длительного тренинга (retreat) под руководством Ичазо в Арике ^[11].

Хотя в курсе, проведенном в Арике во второй половине 1970 года, дальнейших разработок теории не последовало, само близкое знание более чем сорока сотоварищей было убедительным вкладом в последующие глубоко преобразующие уединенные тренинги, во время которых я внезапно осознал, что способен видеть личностную структуру других участников наподобие того, как хороший карикатурист мгновенно подмечает сущностные черты в физическом облике того или иного человека. Этой разбуженностью «клинического глаза» я был обязан всему тому, чему оказался способен научиться относительно типов личности и личности вообще и интеллектуальному опыту всевозрастающего сращивания получаемой мной информации по данному вопросу. Могу сказать, что энеаграммы Сармуни ^[12] действовали в моем мозгу как магнит, сводя вместе частицы психологических знаний и сведений до тех пор, пока, еще будучи разъединенными, они не оказывались в каталитическом факторном поле энеаграмм, заставлявших относительный хаос поступающей информации преобразовываться во вполне определенный паттерн ^[13].