Тедди прочистил горло и, пнув пустую консервную банку, стиснул руку Барбары.

— Пожалуйста, не ругайся.

— Тедди, ты прелесть.

— Я чувствую себя прекрасно.

— И выглядишь ты так же. Респектабельный вид, серо-стальные волосы, римский нос, очки в итальянской стальной оправе, к тому же самый подходящий рост. Робби тоже высокий?

— Он на дюйм ниже меня. Где-то шесть и один.

— И ты хочешь, чтобы я не ругалась?

— Именно.

— Подожди, дай-ка я все это уясню. Я не должна при них произносить слова вроде «сука», «задница», «дерьмо»?

— Ну… э… да…

— А может быть, тебе удобнее всего будет, если я вообще не буду говорить? Разве ты не можешь сказать им, что я — глухонемая девчонка, которую ты взял под свое крыло?

— О, не надо. Я не это хотел сказать.

— Послушай, после почти целого года с Фрером я достигла того счастливого состояния, когда говорю именно то, что думаю и чувствую именно в этот момент. Фрер посоветовал мне открыть все шлюзы. Не таиться от людей. Если они станут возражать, расстаться с ними. Похоже, ты вступаешь в мягкое противоречие с Фрером.

— Барбара, уступи мне. Я просто не хочу, чтобы они составили о тебе неверное впечатление или стали копаться в твоей истории болезни.

— А ты в этом специалист, да?

Услышав обвинение, Тедди застыл. Возможно ли, что Барбара все знает и они с Фрером проверяли его? Ему надо будет вести себя чрезвычайно осторожно. Возможно, они подозревали его и ввиду отсутствия доказательств подстроили такую хитроумную ловушку.

— Я совершенно ничего не знаю о твоей истории болезни и ничего не хочу знать, если ты только сама не захочешь мне рассказать.

— О, какое молчаливое, страдающее, благородное сердце!

— Барбара, что я сделал не так? Я хочу сказать, совершенно внезапно…

Обвив его руками, Барбара прижала его голову к своей груди.

— Тедди, я так боюсь, что не понравлюсь ему и он решит, что я вцепилась в тебя, имея в голове дурные мысли. Знаешь, вроде какой-нибудь ужасной шлюхи, которая ради собственной карьеры перерыла пол-Нью-Йорка в поисках мужика.

— Я люблю тебя. Разве это не самое важное? Люди готовы поверить в какой угодно вымысел, но с этим ничего нельзя поделать.

— Это-то и беспокоит меня.

— Через шесть месяцев это не будет иметь никакого значения.

Барбара заметила их сидящих в гостиной перед камином. Держа в руках стаканы, они о чем-то шептались. Она метнулась к лестнице, и Тедди последовал за ней. Барбара настояла на том, что ей необходимо переодеться перед тем, как войти в гостиную, и Тедди, которому так не хотелось быть одному, развел руками и отпустил ее в спальню. Развернувшись, он направился в гостиную, принуждая себя быть жизнерадостным и полным улыбок. Робби, поднявшись, раскрыл объятия и сгреб отца в охапку. И сразу Тедди уже не надо было притворяться, ибо физическое прикосновение к сыну разбудило всю любовь, которую он испытывал к Робби.

Поцеловав Элейн в обе щеки, он сказал:

— Добро пожаловать в нашу семью.

Элейн тоже поцеловала его, и Тедди, обняв парочку за плечи, засиял той лучезарной улыбкой, которую в него всегда вселял Робби.

— Ты действительно хочешь выйти за этого малыша, Элейн?

— Ну, если он закончит учиться, найдет себе работу и пообещает любить, чтить и слушаться меня, я подумаю.

— Надеюсь, вы собираетесь жить в Нью-Йорке?

— Мой отец пытается убедить нас остаться в Бостоне…

— Только Нью-Йорк, — властно произнес Робби.

— Слушаюсь большого начальника, — сказала Элейн.

— Так ее, так, Робби, одень ей на шею цепь и не давай воли.

— Послушайте, вы оба, если вы будете так обращаться со мной, я позвоню своему отцу.

Тедди позвонил в маленький колокольчик, лежавший на столе, и появился Джордж с шампанским, бокалами и блюдом с черной икрой.

— Вижу, все это будет одним сплошным похмельем, — сказала Элейн.

— Ты еще не сломал эту девчонку, Роб?

— Я не могу заставить ее выпить спиртное; может быть, ты сможешь заставить ее понять, что в жизни есть кое-что помимо лимонада.

Тедди силой вставил бокал с шампанским в руку девушки и повелительным голосом произнес:

— Выпей это, Элейн. И у тебя на груди вырастут волосы.

— О, благодарю, это будет очень кстати.

Тедди прислушался к звуку своего голоса. Он казался сердечным, беззаботным, с юмором немецкого бюргера средних лет. Это был голос Тедди времен до Барбары, и бизнесмен подумал: можете оставить себе этого Тедди; мне больше по душе новый. Но именно старый образ и любил Робби, именно он вписывался в роль отца семейства. Он даже представил такую картину: он седой древний восьмидесятилетний патриарх, качающий на коленях орущих малышей, открывает счета на крошек, силящихся впервые выговорить «па-па», заботится о своем здоровье на тихих водных курортах и получает инъекции в железы, чтобы можно было безболезненно скатиться в окончательный хаос дряхлости. Пять лет вместе с Барбарой — а почему только пять, десять, пятнадцать? — будут значить больше, решил он, если эти годы будут заполнены волнением, любовью, зачаровывающей радостью. Тедди отверг подобного дедушку. Пусть они, Робби и Элейн, ищут себе кого-либо другого, чтобы он нянчился с их детьми, просиживал ночи напролет у колыбели, торчал с беззубыми семилетками у телевизора во время диснеевских мультфильмов. Тедди приведет в порядок свои финансовые дела (нет причин не делать этого) и проведет остаток дней, плавая по Средиземноморью, играя в клубах Монте-Карло, нежась на солнце на вилле на Антибах или у мыса Ферра, неподалеку от Гету и Ла Бон Оберж, посещая казино и скачки в Гоу-Карт. Барбара провела месяц на юге Франции, живя в убогом дешевом пансионе. Тедди покажет ей, как надо это делать. «Узо» в Афинах, «Кеф» в Танжере, они будут развлекаться и путешествовать так, как это доступно только богатым. На следующей неделе надо будет завершить сделку с этим упрямым греком по поводу яхты. Она стоит миллион долларов. Все что угодно будет лучше, чем вежливая услужливость семьи Элейн. Убийце требуется другой стиль поведения. Тедди подумал, как отнесется Элейн, если он скажет ей, что повинен в смерти одного старика. Вероятно, она сбежит без оглядки, бросив Робби и его безумного отца. Тедди с нетерпением ожидал появления Барбары, время от времени вставляя слово в разговор, который затрагивал такие темы, как планы купить квартиру в деревне с обшитой деревом кухней и студией, в которой могла писать картины Элейн — «Там должно быть естественное освещение», — часто ездить в Уитни, Гагенхейм, эти чудные французские ресторанчики — «в деревне их полно». И все это они сделают с его благословения. Тедди задумался: интересно, Робби уже спал с Элейн? Вероятно, нет. Заниматься этим до свадьбы — непристойно. Сексуальная революция прошла мимо семьи Уэстин. А если Робби уже затаскивал ее в постель, как у них все было? Наверное, скучно и старомодно, не то что у них с Барбарой. Вспоминая вечер, когда он напал на Барбару, Тедди мысленно похлопал себя по спине; он это заслужил. После этого можно с радостью раскроить себе череп. Это уже не будет иметь значения. Некоторые мужчины так никогда и не узнают об опасностях, которые сулят такие отношения с женщиной. Тедди выхватил кусок своего с Барбарой будущего — «Если это будет мальчик, мы назовем его Тедди-младшим» — и почувствовал прилив отвращения к себе, презрения за свое подленькое мелкое чувство.

Он поймал себя на том, что спросил вслух:

— Вы уже наметили себе конкретную дату?

Тедди подумал, передалось ли собеседникам его полное отсутствие интереса. Скорее всего, нет.

— Мы думаем, восемнадцатого июня. Это будет через две недели после выпуска, и у Робби будет возможность определиться.

Ее забота о Робби была ужасно милой и трогательной. Ведь парень мог запросто привести домой какую-нибудь сварливую язву и поставить отцу ультиматум: «Люби меня, люби мою собаку», мальчики из приличных семей поступали гораздо чаще так, чем иначе. Стало модным посылать родителей ко всем чертям. Робби мог бы причинить и большую головную боль: он мог бы связаться с какими-нибудь педиками и теперь разгуливал бы в невообразимом балахоне и поклонялся бы Марио Монтесу, самому пышному парню в мире. С этим уже не справились бы никакие заморские врачи. Некоторые друзья детства Робби пошли по этому пути. Тедди иногда сталкивался с их отцами — серыми измученными людьми, которые, несмотря на все свое состояние, носили на лицах приметы неудачников.