— Нет, в том-то и дело, я не могла ни на что указать пальцем. Происходило что-то вроде подсознательного соблазнительства, хотя, возможно, оно было намеренным. А может быть, я все напридумывала. Понимаете, в Лауре была какая-то… не то что женственность, хотя это у нее тоже было, еще она обладала чем-то чувственным, словно у нее были какие-то запретные знания, и стоило только познакомиться с ней поближе, как можно было в них проникнуть. Лаура притягивала мужчин. Стоило ей только щелкнуть пальцами, и она получала, кого хотела, и не просто потому, что она была симпатичной. Если бы вы побывали в ее обществе, не знаю, но мне кажется, вы тоже узнали бы что-то про себя. Как бы мне это выразить? Она что-то дарила вашей жизни. Полагаю, многие мужчины, встречавшиеся с Лаурой, хотели переспать с ней. Немногие были разочарованы. Она была совершенно аморальна. Не то чтобы неразборчива. Если она хотела какого-то мужчину, она ложилась с ним в постель. Ее нельзя судить по общепринятым правилам, учитывая ее прошлое. Для Лауры менять мужчин было все равно что ходить в разные рестораны. Мои слова не звучат так, словно я ее осуждаю? Мне бы этого не хотелось.

— Нет, вы ее не осуждаете.

— Лаура не могла иметь детей. Она узнала об этом, когда поступала в колледж, и это произошло совершенно случайно. Ей пришлось пройти медицинское обследование. После этого ее отношение к жизни и к мужчинам сильно изменилось. Лаура любила детей и собиралась взять приемных после того, как выйдет замуж, если только ей встретился бы кто-нибудь «достаточно глупый для того, чтобы взять в жены красотку-южанку, шлюшку из Рэдклиффа». Моему отцу было далеко за пятьдесят — пятьдесят семь, — и, возможно, он думал и чувствовал, что как мужчина находится на закате. Нестарый, но вряд ли способный завести связь с женщиной, а Лаура была — дайте-ка сосчитать — на тридцать шесть лет моложе его, но обращалась с ним не как со старым папашей Барбары, а как с привлекательным и свободным мужчиной, и я видела, что она испытывает к нему настоящую симпатию. Я так и спросила, когда мы вернулись в колледж — шутливо, разумеется, — насколько привлекательным она его нашла. Лаура ответила — очень, а затем, посмотрев мне прямо в глаза, сказала: «Если бы я переспала с ним — а я об этом думала, — это явилось бы благословением, актом милости». Мне сразу стало душно и неуютно, я хотела верить, что Лаура надо мной издевается, но она была серьезна.

Однажды вечером я зашла в свою школу повидать мисс Слейтер и директора, и мы долго душевно болтали, и у меня необыкновенно поднялось настроение. Девушка успешно учится в колледже и навещает учителей, которые застыли на месте, чьи знания износились до дыр — а знания изнашиваются, словно старый костюм, когда тридцать и больше лет преподаешь один предмет. Это естественный процесс истощения, я видела, что ученики выжали мисс Слейтер, а доктор Грэхем, защитивший диссертацию по языкознанию, опустился до директорского кресла; вероятно, он позабыл все, что знал в своей специальности, просто потому, что слишком долго болтался по административным должностям. Они встретили меня прекрасно, и я должна признаться, что испытала злорадное удовлетворение, обнаружив, что мисс Слейтер, бывшая моей любимой учительницей — она преподавала английский, — веками не читала ничего, кроме учебников. Пробелы в ее чтении были колоссальными. Она не следила за современной европейской литературой и едва разбиралась в американской. Действительно хорошо знала она лишь «Лира», «Волшебную королеву», немного романтической поэзии и кое-что из Диккенса и Харди, и я вспомнила, как она объясняла ямбический пентаметр: «Вот это древний лес стоит» — в действительности это были все стихи, которые она знала. Я знала больше, чем она! Как такое могло произойти всего лишь за четыре года?

— Люди не рискуют ходить слишком далеко.

— Я похвасталась значком «Фи Бета Каппы» и увидела, что они гордятся мной. Доктор Грэхем затеребил цепочку от часов, пытаясь привлечь мое внимание к двум своим значкам, но это были почетные значки каких-то туманных литературных обществ, о которых никто не слышал и не знал. Когда я уходила от них, то чувствовала печаль и удовлетворение. Я направилась в «Солсбери» выпить кофе и потрепаться с официантками и Леном, цветным поваром буфета. Папа по-прежнему ужинал там, и я немного поиздевалась над знаменитым «солсберийским бифштексом», сказав, сколько тысяч этих бифштексов я уже съела, и теперь одна мысль о том, что придется есть еще, заставляет мои волосы раскручиваться. Я действительно очень обрадовалась, увидев их всех вместе, похлопав их по спинам.

Когда я вернулась домой, было уже за семь, Лауры и папы не было. На столе на кухне лежала записка, извещающая меня, что они отправились в Гринвич в «Рачью клешню», а за мной в семь тридцать заедет такси. Я надела черное платье и стала выглядеть в нем по-нью-йоркски симпатичной. В этом ресторане устраивали танцы, а местные жители использовали его для того, чтобы отметить торжественные случаи; метрдотель-итальянец изображал из себя француза, носил смокинг, шикарным жестом укладывал салфетки и лаял на официантов, так что у посетителей складывалось впечатление, что они получают обслуживание по-французски. Готовили там чуть ли не прямо на столах, все блюда в меню были порционными, но создаваемая обстановка, с какой-то безумной точки зрения, казалась интимной, и я подумала, что это было несколько странно, что папа решил пригласить нас туда. Он поставлял в ресторан вина, поэтому вокруг него там всегда суетились, но все-таки это было не то место, куда следовало приглашать свою дочь и ее подругу. Не могу объяснить… нам требовалась романтика, а там по углам шныряли женатые проходимцы из Нью-Йорка.

Я подъехала туда после восьми и сразу же заметила отца и Лауру на танцплощадке, которая была заполнена народом. Они были с краю, у самого оркестра, и двигались очень медленно. Я не помню, чтобы когда-либо видела своего отца танцующим. Мне стало любопытно, поэтому я села в баре, который находился в другом помещении, но танцплощадку оттуда было видно, и заказала выпивку. Отец и Лаура танцевали близко друг к другу, даже слишком близко, и когда я стала следить за ними, меня пробрала дрожь. Мой отец был мужчиной, но я думала о нем только как об отце — старом, бесполом, слегка не в себе, и вдруг он — на танцплощадке, до смерти стискивающий мою соседку по комнате. Танцуя, они переместились в центр площадки; когда папа оказывался ко мне спиной, я видела, как пальцы Лауры бегали по его затылку, щека отца была прижата к ее щеке, и в этом не было ничего родственного или дружеского. У меня под желудком возникла какая-то щемящая пустота, я почувствовала комок в горле… стала задыхаться. Я выпила еще два коктейля мартини, и, полагаю, они действительно ударили мне в голову, потому что я принялась есть все подряд — орехи, сыр, галеты, крендельки, словно ребенок, поглощенный фильмом ужасов, с прикованными к экрану глазами, подсознательно жующий, чтобы снять нервное напряжение. Около девяти я взглянула на часы. Я уже опаздывала на час, а они продолжали танцевать, прижимаясь щека к щеке. Ни тот ни другой не сделал ни одного движения, чтобы поискать меня, а я становилась все пьянее и злее — с каждой минутой, — и у меня начались видения. Ужасные. О них двоих. Призрачные кошмары. Лаура — моя мать, а я — маленькая девочка; а потом я посмотрела в зеркало над стойкой и увидела их двоих в постели, и Лаура набросилась на моего отца, и мне захотелось убежать отсюда со своими нездоровыми, грязными мыслями.

— Это глупо. Тут нет ничего нездорового. Даже люди, у которых совсем нет проблем, время от времени воображают подобное. Видишь мужчину и женщину и начинаешь гадать… Или же создаешь различные комбинации из знакомых тебе людей. Очевидно, что-то происходило.

— Итак, я так расстроилась, что захотела плакать. Два человека, которых я так любила, играли со мной такую грязную шутку. Это было просто несправедливо. И отвратительно. Я решила, вернувшись в колледж, наехать на Лауру. Именно так. Я должна была сделать это. Хочет развратничать — замечательно, но только не с моим отцом.