– Ваасалам алейкум!

– Привэт, дарагой! Захады, гостэм будэшь! – Акцент у полковника наигранный и скорее кавказский, чем местный. Естественно, этой фразе, которой он меня приветствует, уже лет тридцать. Обычно он говорит без всякого акцента.

– Что нового в мире?

– Хорошего ничего. Евреи с арабами продолжают делить Ближний Восток. Сколько лет уже делят, поделить не могут…

– А чего-нибудь посвежее есть?

– Да нет вроде.

– Бахреддин! Кисмет… – высовывается из балка Джамиль, стажер в звании сержанта. Видит меня и переходит на русский: – Передала, что ядерной бомбой запустили!

– Кто запустил? – подхватывается Бахреддин.

– Да непонятно, то ли Израиль, то ли по Израилю… Душанбе сама не знает, да и слышно через слово…

– Кери хар! – матерится полковник обычно по-таджикски. – Уроды! Нагадят, а потом им гуманитарную помощь посылай.

Чего-то мне неспокойно стало… Боюсь, не отделаться нам гуманитаркой…

– Бахреддин, ну-ка, напомни, в Сирии сейчас штатовские войска? Или я путаю?

– Правильно говоришь, американцы там.

– Задница! Если их приложили боеголовкой – это война. Третья мировая. Ядерная.

Спасатель белеет:

– Да нет! Ну, ты что… Мало информации…

– Верно, мало. Дай бог, чтобы я ошибся. Ладно, пойду, скоро связь с Олегом.

Уже уходя, слышу, как Бахреддин бормочет под нос по-таджикски. Не сказать, чтобы я хорошо знал язык, но это понимаю:

– Во имя Аллаха, только не по Душанбе! Ну, кому мы нужны!!!

Могу его понять. Что ему Россия и Штаты! А в Душанбе у лейтенанта семеро детей.

Окрестности Новосибирска, полигон

Владимир Пчелинцев (Шмель)

Разведчиков ждали около двух часов. Пчелинцев время не засек, а переспрашивать ни у кого не стал. Личный состав за это время успел поделить патроны. Каждому по девяносто штук досталось. Как раз два магазина в подсумок, третий – в автомат. С пулеметами вообще замечательно вышло. По два короба – «сотки» на ствол – это очень и очень жирно. Еще и со снайперами поделились. Конечно, пулеметным стрелять из СВД – далеко не лучший выход, но сообща решили, что на безрыбье и раком можно. У снайперов и своих сорок штук имеется. По всем нормам – как раз на толковый общевойсковой бой.

Что от бригады остались только они, комбат-два понял сразу. Как только прошелестела ударная волна над головой. А вот дальше что?

Пчелинцев сидел на КПП и, разложив на столе немногочисленные детали, чистил УСМ Макарова.

Если война на всю планету – надо ждать ядерную зиму. Если локальная – то десант китайцев на голову. И вообще, как жить дальше? Многочисленные книги давали совершенно разные советы. Одни предлагали засесть где-нибудь в высотке, вторые – строить новое общество… А майору все больше и больше нравилась версия с пулей в голову.

Все раздумья прервал крик наблюдателя с вышки:

– Наши едут!

Комбат на скорую руку собрал пистолет и сунул его в кобуру. И выскочил из двери как раз вовремя. Разведка вернулась. Свежих дырок от пуль вроде не было.

По привычно «кирпичной» роже Сундукова ничего прочитать в принципе было нельзя. Разведчик же.

– Что там? – коротко спросил комбат, подойдя к машине вплотную. Чтобы лишние уши раньше времени не услышали ничего.

– Там? – задумался Сундуков. – Там весело… Но фон в норме. Готовы?

Вместо ответа Пчелинцев только кивнул. И заорал, надсаживаясь:

– Батальон, строиться! Приготовиться к выдвижению в сторону расположения! – И через десять минут суматохи: – Бегом, марш!

А потом были нескончаемые километры дороги. Сбитые ноги, автоматный затвор, колотящий по спине, залитые потом глаза. И общий задушенный полукрик, полустон. На громкий уже дыхания не хватило…

От бригады остались только развалины. Кое-где еще дымящиеся. Подступающий закат добавил багровых тонов. И все вокруг на миг показалось залитым кровью.

Таджикистан, Фанские горы, Мутные озера

Алексей Верин

– Чимтарга, ответь Мутным, прием.

Пятисекундная пауза. И снова:

– Чимтарга, ответь Мутным, прием.

Леха пытался связаться с группой Олега уже семь минут. Еще три, и можно сворачиваться. В принципе ничего удивительного, ночевки за перегибом, а хваленые «Моторолы» вне прямой видимости берут очень хреново. Впрочем, наши «виталки» еще хуже.

– Чимтарга, ответь Мутным, прием.

– Мутные, я Чимтарга, как слышишь? – Слышимость Леху удивила. Похоже, Олег вылез на перегиб. Достаточно далеко, между прочим.

– Чимтарга, слышу вас хорошо, включаю рацию, – дежурной остротой ответил Верин.

– Леха, завтра никуда не идете. Ждете нас или спускаетесь в лагерь. Передай Руфине – выход на все восхождения закрыть. Отправку групп вниз отменить под любыми предлогами. Все передвижения только в направлении лагеря. Отцу скажи: район закрыт в связи с лавинной опасностью. Как понял, прием.

– Олег, какие лавины, ты что несешь? А клиенты? Прием.

– Передай, как я сказал. Своим клиентам скажешь – приказ Потапа! Прием.

– Да ты можешь сказать, в чем дело? Прием.

– Передай отцу: Фаны закрыты в связи с лавинной опасностью. Понял? Прием.

– Понял. Фаны закрыты в связи с лавинной опасностью. Прием.

– Все. СК.

– СК. – Леха выключил рацию и недоуменно пожал плечами: – Ничего не понимаю. Приказ всем вниз.

Посмотрел на часы и опять включил «Моторолу»:

– База, ответьте Мутным, прием…

Окрестности Новосибирска, расположение N-ской десантной бригады

Владимир Пчелинцев (Шмель)

– Докладывайте, товарищ капитан! – устало сказал Пчелинцев, сидя на груде кирпичей. Что тут раньше было, он вспомнить не мог, как ни пытался.

– Что там докладывать, комбат… – махнул рукой Сундуков. И присел рядом. Не та обстановка была, чтобы продолжать политес привычный. – Насчет жопы это ты, Глебыч, помелочился. Мы в таком, что слов нет. Хуже Панкийки.

Мимо командиров пробежало четверо солдат, несущих на плащ-палатке раненого. В опускающейся темноте не было видно, кого именно.

– И таких уже с полста будет. – Сундуков закурил, протянув пачку и майору. – А мы только вторую казарму пробежали на скорую руку. Слишком долго батальон на полигоне сидел.

– Благодарствую. По медицине какие новости? – Пчелинцев щелкнул зажигалкой, вспыхнул огонек сигареты. – Санчасть разнесло, знаю. А временем хоть ты не попрекай. И так сам себя сожрал за перестраховку.

– А вдруг прав был бы? И нас тут Чернобыль встретил? Или полк китайского десанта? По медицине следующее: раненых, вместе с нашими тремя, уже пятьдесят два. Может, еще кого нашли. Половина до утра не доживет. Четверть – крайний срок два-три дня. Переломы страшные. И контузий до черта. Докторскую хатку разнесло не целиком. Эпицентр далековато оказался, завалило только. Я два взвода отправил, пусть копают. Мезенцева откопали уже. Матерится, спирт пьет, оперировать бросается.

– Понятно. Подполковника хлебом не корми, дай отрезать чего. И балкой его не грохнешь, убийцу в белом халате. Ой, Саныч, как хреново-то мне…

– Немудрено. – Ротный огляделся и протянул комбату солдатскую флягу, увесисто булькнувшую: – Причастись. Может, полегшает.

Пчелинцев отхлебнул пару раз и вернул изрядно опустевшую флягу хозяину:

– Коньяк?

– Обижаешь! Самогон, на дубе настоянный. Свой рецепт.

– Так вот, мне полегчает, когда все на места вернется.

– Не вернется больше никогда. И пока мы сидим – личный состав с ума сходит. Двое застрелились уже. – Сундуков завинтил крышечку и поднялся. – По-умному, с водой в стволе. Какая сволочь только подсказала. Так что хватит сидеть и самого себя жалеть. Всем плохо. Думаешь, мне завыть не хочется?

– Хочется. Как иначе.

– Вот именно. Так что, товарищ комбат, вставайте да идите выполнять свой священный долг. Орите, рычите, грозите расстрелом. Только бойцам задуматься не давайте. И летехам. Терентьев как общагу увидел – еле пистолет забрать смогли. Сидит теперь связанный и воет.

– А ты? – в лоб спросил Пчелинцев. Ротный с ним на одной площадке жил. В семиподъездной пятиэтажке, от которой целым остался только кусок торцевой стены, да и тот лишь до третьего этажа.