«Накануне открытия Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средоточие надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства. Никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».

Витте успел скомпрометировать очередным «безволием» императора. В ответ на январское требование Совета министров принять суровые меры «против попыток пропаганды к нарушению военной службы» государь накладывал резолюции — «применения к мятежникам самой решительной репрессии», провидчески отмечая, что «каждый час промедления может стоить в будущем потоков крови». Такие царские резолюции Витте прятал под замок в свой письменный стол, чтобы не раздражать «общественность». Это в то время, когда, например, в Курляндии, в Газенпоте революционеры сожгли заживо солдат драгунского разъезда.

Зато на смену Витте, сменив «промежуточного» И. Л. Горемыкина, в июле 1906 года пришел Председателем Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин, совместив этот пост с должностью министра внутренних дел. Преданный императору монархист, он в день роспуска I Думы, высказался в своем циркуляре:

«Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор. Революционные замыслы должны пресекаться всеми законными средствами... Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены... Старый строй получит обновление. Порядок же должен быть охранен в полной мере».

Деникин, разочаровываясь в близорукой партийной политике кадетов, приветствовал это и другие столыпинские назначения. Полковник, такой же решительный,напористый, как новый премьер, с огромным пиететом будет следить за его деятельностью.

После июльского роспуска Госдумы взбунтовался артиллерийский полк островной крепости Свеаборг под Гельсингфорсом (Хельсинки). Между фортами и берегом началась орудийная перестрелка. У финских революционеров уже была «красная гвардия», она попробовала помочь восставшим. Но тут же у финнов встала и «белая гвардия», не допустившая этого. Восставшие дрались три дня, но у них взорвался пороховой погреб, на форты пошел флот — мятежники сдались. Восьмеро погибло от взрыва погреба, еще один с другой стороны.

Забунтовали кронштадтцы, матросы убили двух офицеров с их семьями, в одной из которых расправились и с 90-летней старухой. Мятеж подавил Енисейский пехотный полк. Поднялась на Балтике и команда крейсера «Память Азова», стреляя в офицеров, едва успевших скрыться на берегу. Но верные присяге матросы взяли верх и крейсер пришел в Ревельский (Таллиннский) порт с повинной.

Этими вспышками закончились военные бунты, но через полмесяца в августе было польское «кровавое воскресенье», только в нем убивали и людей в мундирах. Тут отчаянно действовали боевики Пилсудского. В Варшаве террористы застрелили 28 полицейских и солдат, в Лодзи — убили 6 и ранили 18, в Плоцке — 5 и ранили троих. Боевики действовали из-за чужих спин. Варшавские солдаты стреляли в толпу, убив 16 и ранив 150 человек, а среди пораженных пулями оказался лишь один боевик.

Деникин удрученно следил за этими и другими «подвигами» групп Пилсудского: покушения на высоких административных лиц (в конце концов — и на Варшавского генерал-губернатора Скалона), налеты на казначейства. Лично Пилсудский возглавил нападение на почтовый вагон у станции Безданы, около Вильны, ограбив его на 200 тысяч рублей... Но главным полковника потрясло августовское покушение на Столыпина.

Двое террористов в жандармской форме явились в приемную дачи премьера и бросили бомбу. Погибли сами вместе с 27 посетителями, еще шестеро из 32 раненых умерло на следующий день. Тяжело ранило 14-летнюю дочь и трехлетнего сына Столыпина. Он уцелел, чтобы пройти через десять покушений, погибнув в последнем. Но тогда премьер добился указа о военно-полевых судах, их судопроизводство шло за 48 часов, приговор исполнялся за 24. Если до августа 1906 года в среднем казнили 9 человек ежегодно, то с этих пор по апрель 1907 года военные суды вынесли 1102 смертных приговора. Утвердилась столыпинская программа: революции — беспощадный отпор, стране — реформы.

Варшавский военный округ, в штабе которого служил полковник Деникин, был в империи наиболее важным стратегически, «Передовым театром» и содержал наибольшие по числу войска. Традиции здесь заложил знаменитый фельдмаршал Гурко, и хотя он ушел в 1894 году, их свято длил никому не поддающийся «гурковский» нач-штаба Пузыревский. Командующие типа князя Имеретинского назначались больше для поддержания внутреннего порядка, так как были и генерал-губернаторами, управляя краем. Эти люди высшего света не представляли себе жизни низов, общаясь лишь с польской аристократией, и то с «угодовцами», то есть «соглашателями».

Масса рутины обрушивалась на штабных. Как раз началось расформирование 2-го кавалерийского корпуса, и Деникин завяз в канцелярщине. Отдушинами были его активное сотрудничество в военных журналах и чтение докладов о японской войне в варшавском Собрании Генштаба и провинциальных гарнизонах.

Матушке Антона Ивановича было шестьдесят три, но она много болела, раздражалась. То ли потому, что не говорила на русском языке, предпочитая его только «понимать», то ли еще почему, но не терпела дома посторонних.

34-летний полковник Генштаба Деникин был завидным женихом и по внешним данным. В его лице сливались польское изящество Вржесинских и основательность русаков Деникиных. Линия породистого носа с тонко вырезанными ноздрями перекликалась с мощным, высоким лбом интеллектуала, кажущимся беспредельным от лысеющей спереди темной головы. От лихо закрученных усов и бородки клином под густобровыми спокойными, пристальными глазами веяло рыцарским железом.

У полковника возникали случайные интрижки, даже увлечения женщинами, но женитьбе было серьезное препятствие. Он не решался ввести в семью чужого для матери человека. «Монархист» по чинопочитанию, Антон Иванович до сих пор не осмеливался резко идти против характера и настроений матушки.

Чтобы развеяться от японских фронтовых и мутнореволюционных российских впечатлений, Деникин взял заграничный отпуск и обычным туристом проехал по Австрии, Германии, Франции и Швейцарии.

Когда вернулся, 1906 год уже подходил к концу. Деникин напомнил о себе по команде Главному управлению Генштаба, отославшему его в Варшаву «пока». Вскоре оттуда пришел ответ: «Предложить полковнику Деникину штаб 8-й Сибирской дивизии. В случае отказа он будет вычеркнут из кандидатского списка».

Вот новости! Никогда не было по Генштабу принудительных назначений, тем более в Сибирь... Полковник разозлился и запальчиво послал крайне короткий рапорт: «Я не желаю». Потом успокоился и подумал, что не сносить ему головы. Как вдруг пришел новый запрос с предложением Деникину принять штаб 57-й пехотной резервной бригады!

Бригада была из четырех полков двухбатальонного состава, пост начштаба в ней равнялся дивизионному. Совсем другое дело, да еще с прекрасной стоянкой бригады в Саратове, на исконно-русской Волге. Осточертела полковнику Польша, и с ее красивой Варшавой.

В конце января 1907 года Деникин прибыл в Саратовскую губернию, самым молодым российским губернатором которой недавно был Столыпин. А бригада, штаб какой вверили полковнику, находилась на территории Казанского военного округа, площадью равного средней Европе, что отметил незадолго до этого в ней побывавший Деникин. С новым начштаба приехали и устроились на его квартире мать и нянька Полося.

Округ был отдаленным, вне внимания высокого начальства и всегда провинциально отстававшим от столичных и пограничных округов. Но с возвращением сюда трех бригад, дравшихся на войне, жизнь переломно закипела. С новыми командирами появились свежие веяния, пехотное офицерство словно проснулось.

Тогда военный ренессанс закипел по всей России. Даже выгнанный в отставку Куропаткин в своих «Итогах» о командирах японской кампании написал: