Маленький Тосик ураганом ворвался в столовую:

— Мамик! Мамик! Почтальон пришел!.. Посылка! Ящик!.. Это мне игрушки!..

— Нет, мне! — энергично протестовала Вандочка.

— Нет, мне!.. Это от папика!..

— Нет, мне!.. Мамочка, ведь мне?

Радостная, молодая, весенняя Лидия Львовна расписалась в книге почтальона.

— Тише! Не шуметь!.. Это вам обоим!.. Папа вас любит одинаково!.. Мариша, дай косарь!..

Марина принесла кухонный нож:

— Ну-ка дайте, барыня, я вам подсоблю…

— Не беспокойся! Я и без тебя ящик вскрою… Иди на кухню… А не то кашка пригорит.

Марина ушла, хотя ей очень интересно было взглянуть на подарок, который молодой барин прислал барыне и детям. Она служила еще отцу Петра Николаевича и привыкла его называть «молодым барином», а Лидию Львовну «молодой барыней».

Впрочем, они и были молодыми, эта чета Невзоровых. Никто не сказал бы, что у Лидии Львовны есть уже шестилетний сын и четырехлетняя дочь, — такой девственной чеканки линий был ее стан.

Детишки залезли на стол и облепили ящик, а Лидия Львовна, вооружившись косарем, распарывала холстину, в которую был зашит заветный короб. На холстине химическим карандашом четко, по-печатному был выведен адрес.

Содрав обшивку, молодая женщина засунула косарь под верхнюю доску и стала расшатывать гвозди. Доска треснула, гвозди плохо поддавались. Лидия Львовна боялась энергичнее работать ножом, — а вдруг там хрупкое, — разобьешь.

Детей разбирало любопытство и нетерпение, да и ей самой хотелось поскорее увидать, чем порадует Петя, вероятно, и ее не забыл.

Крышка трещит. Гвозди поддаются. Еще одно усилие и… вот показалась пергаментная бумага… да, толстая пергаментная бумага, в которую обыкновенно завертывают икру, рыбу, провизию.

Так это не игрушки, а что-то съестное… Что за фантазия пришла мужу присылать какое-то мясо…

— Ах, Боже мой!.. Дети, дети, не смотрите!.. Убирайтесь к себе в детскую!.. Ведь это не вам!.. Это не игрушки!..

Бледная, дрожащая, предчувствующая что-то недоброе, вытолкала Лидия Львовна из столовой ничего не понимающих детей. Тосик хотел даже расплакаться, да раздумал.

Оставшись одна, Лидия Львовна судорожно начала было развертывать бумагу…

— Что он, с ума сошел… Мясо… И несвежее…

Трупный запах ударил в нос, будя непреодолимое отвращение.

— Какой ужас!.. Чье же это мясо?.. Боже… да это не мясо… а… труп…

Не веря глазам своим, она распознала тазовые части мужчины…

— Что это? Сон?.. Кошмар?.. Шутка сумасшедшего… или преступление?.. Пре-сту-пле-ни-е…

Она вздрогнула, словно очнувшись от проклятого сна. Но действительность была ужаснее всякого сна… Нет никакого сомнения… Это кусок трупа…

— Значит, преступление… Но… почему я?.. Ни с того, ни с сего…

Лидия Львовна знала, читала в газетах, что иногда преступники, убив человека, труп его посылают по почте… Но почему этот кусок трупа послан именно ей?

Почему ее хотят впутать в это преступление… Ее, беззащитную женщину… одинокую… без мужа… И неизвестно, когда он вернется из этой проклятой командировки…

— Боже! Что делать!.. Ясно одно: надо сейчас же, немедленно отделаться от кошмарного ящика…

Холодными, дрожащими, спешащими руками запихивает она пергаментную бумагу назад, срывает со стола салфетку и ее тоже туда, в ящик уминает…

Старается заколотить крышку… Где молоток?.. Пробует косарем… Срывается… Еще… Еще… Гвозди не слушаются, кривятся… Марина может войти… Надо к себе в спальню унести, запереться и там хладнокровно заколотить проклятый ящик…

— Что это?.. Кровь!.. Откуда кровь на руках… Неужели сочится из ящика?..

Нет, нет… Какой ужас! Она о гвозди расцарапала ладонь!.. Ведь это смерть!.. Верная смерть. Отравление трупным ядом… Надо сейчас же вымыть руки одеколоном… Ну да, одеколон все обезвреживает…

Но как же ящик оставить тут… Могут войти… Может Георгий Петрович позвонить… дети…

Лидия Львовна схватила ящик и, плача чуть не навзрыд, понесла его в спальню… Какой он тяжелый… Каким легким казался он, когда она думала, что в нем подарки мужа…

Муж!.. Надо сегодня же ему обо всем написать. Дрожащими, окровавленными руками кое-как, суетливо заделала ящик… Кое-как, о, совсем плохо… Так и выносить нельзя… Из него пахнет… Надо еще чем-нибудь завернуть.

Она хватает сегодняшнюю газету. Одну, другую, третью… Схватывает простыню… обернула в нее… Обвязала веревкой…

Вот сейчас все готово… От слабости она чуть не упала… Схватилась за стену и не заметила, как на обоях отпечатала кровавую руку…

Плачут дети. Тосик обижает Вандочку. Ах, да разве до того? Скорее вымыть руки и — на извозчика, куда-нибудь вон! вон! за город, — там сбросить проклятый ящик и назад, назад.

Весь дом опоганила эта дьявольская посылка!.. Тут же мелькнула мысль:

— Дети плачут, потому что не получили подарка… Надо их успокоить, привезу из Гостиного двора игрушек!..

Ей казалось, что не свою кровь, а чью-то чужую смывает она с рук и она намылила еще и еще раз. Ей казалось, что в воздухе стоит отвратительный запах преступления и она распахнула форточку и, как после заразы, обрызгала все пульверизатором.

Узнав, что мама уходит, дети с визгом побежали прощаться. Она не позволила им прикоснуться к себе. Думала:

— Потом, потом… Когда свежий воздух очистит меня… Когда э т о г о не будет…

Она не хотела давать швейцару ящик, боясь, что он уронит, разобьет, боясь, что он догадается.

— Барыня, у вас волосы растрепались…

«Вот до чего я дошла, мне Марина делает замечание». Привычным движением, чуть взглянув в зеркало, оправила капризный завиток волос и на лифт, скорей на лифт.

Облегченно вздохнула: «Все-таки из квартиры вынесено»…

Но откуда такой безотчетный страх! Что случилось? Ничего особенного… Нет, именно особенное, очень особенное, чересчур особенное… Надо бы немедленно дать знать полиции…

Мысль о полиции у нее явилась только на извозчике.

— Куда прикажете?

— Ах, да… Я не сказала еще, куда ехать…

И машинально ответила:

— В Гостиный двор…

Ящик ей положили в ноги. Через ботинки и ботики ее ножки чувствовали холодное, мертвящее прикосновение трупа. Ей хотелось кричать, ей хотелось отшвырнуть ногой этот проклятый груз, ей хотелось самой выпрыгнуть из саней и побежать назад, домой к Тосе, к Вандочке, к Марине, которая как-то странно на нее поглядела, когда провожала к умывальнику, где она могла бы еще и еще мыть руки, оскверненные прикосновением к трупу, обагренные кровью…

Извозчик поравнялся с телеграфом.

— Стой! Я пошлю телеграмму мужу…

Зачем извозчику надо знать, кому она пошлет телеграмму? Она просто вслух произнесла свою мысль.

На телеграфе двадцать раз рвала голубенькие листочки телеграмм. Разорвет и скомкает, все недовольная редакцией. Наконец, кажется, хорошо:

«Приезжай немедленно, страшное несчастие. Лида».

Послала телеграмму, а сама медлит выходить. Боится. Противно вернуться опять к этому ящику.

Покупает десяток почтовых марок. Разговаривает с телеграфисткой. Но той некогда…

Собравшись с силами, выходит Лидия Львовна на улицу, ищет глазами извозчика.

— Барыня, куда прикажете?

— А где же ящик?

— Какой ящик?

— Да я с тобой приехала?

— Никак нет…

— А где же мой извозчик?

— Эгэ, барыня… он, видно, лататы задал… Да что у тебя в ящике-то было?

Ноги подкосились, язык не слушается.

— Да ты не бойся. Заяви полиции!.. Полиция найдет… Ты только расскажи ей, что у тебя в ящике…