Дормидонтов в первый раз видел Неберучева таким. До сих пор Неберучев лебезил и заискивал перед ним. Дор-мидонтов привык почти приказывать. А тут инженер кричал на него, как на мальчишку.

Хмель спал со старика. Он отчетливо увидел, в какую историю попал, и со страха задрожал, как мальчишка.

— Двери заперты. Никто не войдет и не выйдет. Мы должны трезво обсудить положение. За Ивана, — инженер указывал на лакея, — я не боюсь. В нем я уверен, как в себе. За сослуживцев тоже не боюсь. Ни у кого из нас нет двух голов на шее!

— За меня тоже не бойся! — прошептал не своим голосом Дормидонтов. — Хоть жги меня… Не выдам…

Хмель соскочил со всех.

— О тебе, старик, беспокоюсь меньше всего…

— Так за кого же вы боитесь?

— За баб!

— За баб! — как эхо, повторил купец.

— Бабий язык долог, и они рискуют меньше нас!..

— Как меньше? Разве для них таскание по судам не ужас?..

— Их тоже заберут в тюрьму! — соврал Платонов, глядя выразительно на немок.

Те замахали руками и в страхе заголосили по-немецки.

— Молчать!.. Если нагрянет полиция, всем будет одинаково скверно: и нам, и бабам…

Все замолчали, тяжело дыша. Всхлипывала только Спаржа.

— Сколько нас?

— Я считал, когда садились на автомобиль: двадцать один… Четырнадцать мужчин и семь женщин…

— Каждый, по одному, пусть подходит к дверям и будет выпущен из дома, только произнеся слова клятвы: «Клянусь забыть обо всем здесь происшедшем. Если проговорюсь, буду убит…».

Жюли, видавшая всякие виды, и тут не забыла своих материальных интересов.

— Но прежде всего вы должны вознаградить за беспокойство нас…

Дормидонтов открыл бумажник.

— Вот тыща! Дели поровну…

Увидав деньги, дамы позабыли страх… Манька - Ковбойка лежала без чувств на полу. Никому не было до нее дела.

Жюли даже не взглянула на нее. Она была зла и не дать денег своему врагу было очень приятно.

Но страх опять вернулся к девицам, когда, подходя к дверям, они должны были повторять слова клятвы.

Первая заикающимся голосом прошептала Верка-Недомерка: — «…если проговорюсь, буду убита…».

Для большего впечатления Неберучев заставил запуганных дам подписывать какой-то лист.

Три сестры-немки долго не решались расписаться, наконец Жюли их заставила. Спаржа оказалась неграмотной… Сама Жюли дрожащей от какого-то нервного озноба рукой поставила кляксу.

Она сознавала, что ее запугивают, и все-таки пугалась, — такова сила всякой бумаги.

Когда эти дамы удалились, Неберучев опять возвысил голос:

— Теперь баб нет… кроме вот этой… (он указал на лежащую без движенья Маньку). Желаю вам покойной ночи… С этой и с этим (он указал на бочонок с головой) я сам с помощью Ивана справлюсь… Иди, старина, расписывайся…

Дормидонтов грузно подошел, отчетливо толково произнес клятву, трижды перекрестился и жирно расписался: «Григорий Григорьев Дормидонтов».

Затем, не глядя ни на кого, грузно, одышливо вышел в переднюю.

— Господа, теперь, когда мы остались одни, я должен вас поздравить. Дормидонтов — наш! Теперь уж он от нас не уйдет! Он в наших руках! Ха-ха-ха! Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. С этой дурацкой головой и пьяной Ковбойкой я разделаюсь. Это пустяки. Голова, вероятно, я даже не сомневаюсь в этом, инженера Невзорова, убитого Теремовским… Мы, конечно, не будем об этом болтать даже нашим женам…

— Браво! Браво! Молодец, Иван Иваныч! Дормидонтов действительно запуган не на жизнь, а на смерть… Ха-ха-ха…

Все, ликуя, собрались вокруг Неберучева, пожимали ему руки и совсем забыли о голове в бочке и теле Маньки на полу.

— Пора расходиться!

— Господа! Но завтра в восемь всех здесь присутствующих я приглашаю ко мне на квартиру! — прокричал Небе-ручев.

— На которую? — пропищал Ван-Ливен. — Сюда или на Фурштатскую?

— Конечно, на Фурштатскую… Здесь, на Каменноостровском, я принимаю только таких субъектов, которых надо облапошить!..

— А я думал, что это, в самом деле, ваша квартира! — процедил Грааб.

— Ха-ха-ха… Кто же не знает, что это только гарсоньер-ка Ивана Ивановича!

— А вы разве у меня на Фурштатской не были?

— Ни разу.

— Ну, так вот, я завтра познакомлю вас с женой… Завтра же я вам расскажу, конечно, не при жене, что я сделал с этими вещественными доказательствами…

И инженер махнул рукой в сторону Маньки и мертвой головы.

Перепуганные немки, Спаржа и Верка-Недомерка сели на двух извозчиков и уехали.

А Жюли осталась у крыльца ждать Дормидонтова.

Когда купец вынимал тысячу, чтобы расплатиться, она заметила, как туг и толст его бумажник.

Не использовать момента невозможно: расстроенный старик, конечно, захочет забыться… Во всяком случае, если он даже поедет прямо домой, можно будет на извозчике, а еще лучше в автомобиле, полакомиться этими деньгами.

Жюли всегда действовала решительно, и, увидав проезжавший таксомотор, сделала знак рукой.

— С богатейшим купцом… Сперва поедем на острова… только не тряси… А потом по домам… Он живет: Ивановская 74… А меня спустишь на углу Николаевской и Невско-ого… Вот он идет…

Жюли засуетилась:

— Григорь Григорч… Григорь Григорч… Я вам уж взяла авто…

Тот сначала рукой замахал.

Ему совсем не до баб.

Скорее домой, забыться, уснуть, замолить грех. И, вообще, он чувствовал себя совсем больным. Сердце так колотится. Одышка.

— Тем необходимее авто…

— Нет, с тобой не поеду… Дворник увидит с францу-зинкой… Еще разговор будет…

— Да я шоферу сказала, чтобы он меня на Невском высадил… Разве я о себе хлопочу. Все об вас…

Грузно, нехотя, влез Дормидонтов в карету автомобиля. Захлопнулась дверца и они остались вдвоем.

— Я велела проехаться по островам. Ну, не серди меня, милый Григорч… Ты устал?.. Ну, подремли вот так… Ну, положи голову мне на грудь…

Как реакция после первого потрясения, Дормидонтова действительно разбирала дремота.

Здесь так уютно. Француженка так ласкова!

От нее пахнет такими дурманящими духами. Автомобиль идет так убаюкивающе-плавно.

Старик закрыл глаза и забылся. В полусне почувствовал, как женские руки обняли его шею. Сквозь сон улыбнулся и заснул.

А руки, с кошачьей лаской обвившие шею, из нежных, бархатных вдруг сделались стальными.

Как пружины капкана, обхватили шею, сдавили горло… Еще, еще и еще.

Всю силу напрягла авантюристка, чтобы не было слышно даже предсмертного хрипа…

Старик оказался сильным, кряжистым.

Отбиваясь, он головой ударил ей в подбородок… рассек губу…

Хлынула кровь и запачкала руки.

Упорство только ожесточило Жюли и она с удвоенной энергией сжимала горло.

Старик еще и еще судорожно, конвульсивно завозился, но уже не так энергично.

Силы покидали его.

Жюли чувствовала, что и ее покидают силы. Холодная дрожь пробежала по телу:

«Вдруг у меня не хватит сил… Сейчас выедем на Стрелку… Вдруг он закричит…» И, изловчившись, она засунула ему в рот рукав манто… Все глубже, все глубже… А самым манто закутала голову старика.

«Все равно, если еще не задушила, он задохнется через пять минут…»

Около пяти часов автомобиль подкатил к дому № 74 по Ивановской. Дворник распахнул дверцу. Но из кареты никто не выходил.

— Уснул, — подумал шофер.

Дворник почтительно ждал.

— Надо разбудить!..

Дворник почтительно крикнул:

— Григорь Григорьич!..

И вдруг закричал:

— Батюшки! Кровь!

Шофер выталкивал еще теплый труп купца.

Подняли тревогу.

С лестницы сбежали.

Кто-то зарыдал…