— Да, — сказал наконец Федя. — Да. Я живой.

— Перейди к ребятам, — сказал Зубов. — Я к вечеру вернусь.

— А может быть, не стоит? — медленно произнес Федя. — Не пройдешь, пожалуй.

Зубов и сам думал так же, только теперь это не имело никакого значения. Поэтому он только повторил: «К вечеру вернусь».

И пошел к лесу.

Было утро девятого дня. Светало. Черные стволы деревьев нестройно брели сквозь туман. Зубов нащупал в кармане нож и, не оглядываясь, пошел по тропинке.

Это был большой складной нож с деревянной ручкой. В магазине он назывался «нож садовый» и стоил шестьдесят две копейки. Лезвие у него было обломано. Трудно было даже представить, от какой опасности мог уберечь такой нож, но когда Зубов сжимал шершавую ручку, к нему возвращалось спокойствие. Он шел, сжимая потной рукой нож, и старался не думать о том, что с ним может случиться. Например, если встретится ему медведь, вроде того, любителя мяса… Но, говорят, медведи боятся людей. Говорят, если неожиданно крикнуть, медведь может даже умереть от разрыва сердца… если до этого сам не помрешь от страху. А нож? Смешно. Что можно сделать с ножом против медведя? А против волка? Тоже ничего. Тогда он разжал руку. И правда, что за чепуха! Какие могут быть медведи? Что они, глупые — ходить в такую погоду? Делать им нечего, что ли? А мясо сожрали. Свинство все-таки. Нет, один раз все-таки подумал: если от медведя не убежать и драться с ним нечем, какой же смысл его бояться? Только настроение портить. А волки-то вообще опасны только зимой. А рыси? Пошли они к черту!

И он перестал бояться. А может быть, ему просто надоело.

Так прошел час. Потом другой. А он все шел и шел, и чем дальше он шел, тем храбрей становился.

К болоту он подошел совсем спокойный. И болота он не боялся. Оно было все под водой, под тонким слоем воды. Но это было проходимое болото. Он сам два раза ходил по нему, — правда, тогда не было дождей и он был не один. Он снял плащ и, держа его в руках, осторожно пошел. Он знал, куда нужно было идти: вон до той опушки. Всего около километра.

Он шел час. Еще десять минут. Еще десять. А вон и опушка, и тропка там должна быть между двумя осинами, а на осинах — зарубки. Осины он видел. А зарубки — нет. Он все хотел разглядеть зарубки. В этот момент он провалился. Неглубоко — по колено. Он тут же упал на плащ и попробовал вытянуть ноги. Правую он вытянул, а левую нет. Тогда он потянул еще раз. Снова нет. Еще потянул — нет, еще — нет. Но ему не было страшно. Ему было любопытно. Немного позже он стал злиться. Он лежал на животе, на плаще, в грязной и холодной воде, прямо перед носом торчали какие-то травинки. Некоторое время он лежал, собирался с силами и разглядывал эти травинки. Потом снова потянул. Нет. «Пусти!» — сказал он и опять попытался выдернуть ногу. «Пусти! Пусти!» И каждый раз ему казалось, что кто-то внизу держит его за сапог, злорадно усмехаясь и скаля гнилые зубы. Он уже весь вымок. «Не простудиться бы», — озабоченно подумал он. Затем стал медленно тянуть, шевеля в сапоге пальцами. Он потянул еще немного. Еще. Затем еще немного… еще… и тут он почувствовал, что нога пошла вверх. Пошла… пошла… как-то странно идет, может, это и не нога уже вовсе. Только вытащив ногу, он понял, что именно было странным: на ноге остался лишь носок. Он оглянулся и поискал глазами то место, где был сапог, но ничего не нашел. Теперь он полз вперед, нащупывая руками кочки, а когда поднял голову, прямо над головой увидел засечки. Только тогда он встал. Подумал. Достал нож (пригодился все-таки). Отрезал кусок плаща. Этим куском, как портянкой, обернул ногу. Вышло даже удобно. И пошел дальше.

Еще через час он подошел к деревне. На улице, раскисшей от дождя, никого не было. Вот и дом. Зубов поднялся на крыльцо, слабо пошаркал ногами и вошел внутрь.

При виде его хозяин крякнул и сказал жене:

— Маша, достань-ка быстро…

Зубов проглотил спирт и часто задышал.

— А остальные ваши где? — спросил хозяин.

— Там, — сказал Зубов, неопределенно махнув рукой. — Продукты нужны, Иван Андреич. И потом, мне надо позвонить в Матигоры, начальнику, — вяло договорил Зубов, сморщился и, не удержавшись, чихнул.

— Я позвоню, — сказал хозяин, выходя.

— Я что — спал?

— Вот продукты, — сказал хозяин и показал на мешок. — И сдача.

Зубов, сидя на печке, вспоминал фамилию хозяина. Вспомнил: Гребешков. Иван Андреевич Гребешков, конюх. И он еще раз чихнул: простудился все-таки.

Хозяйка сказала:

— Я тут одежду вам положила.

На лавке действительно лежала одежда — нижняя рубаха, рубашка в полоску, штаны… На полу стояли смазные сапоги.

— А ваше пусть сушится.

— Спасибо, — сказал Зубов и стал одеваться. Одевшись, сказал:

— Ну что, проводите меня, Иван Андреевич?

Гребешков достал из кармана тряпочку и аккуратно высморкался.

— Воскресенье сегодня, — сказал он. — Отдыхать, стал быть, надо.

— У нас там все лежат. Надо б помочь. — Он вспомнил, что остался за начальника, и предложил: — А хотите на работу к нам? На два-три дня. Четыре рубля в день, с председателем я договорюсь.

— Это как же так? — спросил Гребешков недоверчиво.

— Я пока за начальника, — пояснил Зубов. — Вы ему звонили?

— Начальник ваш третьего дня уехал в Архангельск.

«Так, — подумал Зубов. — В Архангельск. Ладно. Пусть едет. Хоть в Америку. В Архангельск уехал… — Он понял, что надо торопиться. Быстрей отсюда! От еды его мутило, а от спирта бросало в сон. — Поторапливайся, Зубов». Он чувствовал, что если сейчас же не уйдет, то ляжет прямо на пол и не двинется с места еще трое суток. Гребешков все сидел.

— Ну, — сказал Зубов, — я пошел. У вас плаща не найдется?

— Возьмите этот вот, черный, — поспешно сказала хозяйка.

Зубов поднял мешок — в нем было меньше пуда — и покачнулся. Не оборачиваясь, спросил: «Так вы не решили?» Женщина метнула на мужа яростный взгляд. Потом она сказала:

— Человеку-то помочь надо.

— Всю неделю лес возил, — ответил Гребешков.

Зубова еще раз качнуло, и он вышел.

Он шел по улице на край села. За ним увязалась собака. Собака была в недоумении. Все — и сапоги, и штаны, и плащ — пахло хозяином. И все-таки это был не хозяин. Кто же это? Собака остановилась и нерешительно зарычала. Потом повернулась и побежала домой.

Зубов даже не оглянулся. Он шел и шел вперед. Мешок за его спиной весил десять тысяч тонн.

Гребешков догнал его у опушки.

— Ладно, — сказал он. — Я вас провожу вкруг болота. Есть здесь поближе путь.

Зубов достал пять рублей — это за сегодня.

— Не надо, — сказал Гребешков и отвел руки за спину. И через минуту: — А мешок давай сюда, — скомандовал он, — и идите вслед.

Зубов отдал мешок и побрел вслед, спотыкаясь и засыпая на ходу.

Обратный путь они проделали удивительно быстро, но где они шли и что попадалось им на пути, — этого Зубов так и не мог потом вспомнить. Он старался только не потерять из виду широкую спину Гребешкова. Только ее одну он и запомнил.

— Ну вот и пришли, — сказал Гребешков. — Вон просека.

Тогда Зубов вышел вперед и вступил на просеку первым. Он долго смотрел, покачиваясь из стороны в сторону, и пытался понять, в чем дело. Гребешков осторожно дышал сзади.

— А где палатки? — тупо спросил вдруг Зубов.

Гребешков перестал дышать. Палаток не было. Ничего не было — только зола от костра и навес с лошадью, а палатки, люди исчезли — все исчезло. Только лошадь осталась…

У Зубова подломились колени. Машинально он сделал несколько шагов и сел. Он сел за стол, тот самый, что стоял у них в палатке. И вот только тогда, когда он сел, уткнув подбородок в ладони и бессмысленно глядя перед собой в пространство, он увидел на столе надпись. Ровным своим почерком начальник написал прямо на столе черной масляной краской, какой они обычно надписывали репера и осевые столбы:

«Мы улетели. Ждем тебя в Архангельске, в «Интуристе», не опоздай на Зинину свадьбу. Петров».

А немного ниже корявой рукой была сделана приписка:

«Не забудь про кобылу. Фед.»

Зубов обернулся — Гребешков, стоя у навеса, отвязывал лошадь. Взгляды их встретились.

— В обрат пора, — сказал Гребешков и задавил ногой окурок.

Зубов поискал и нашел то, что ему хотелось найти. Это был тюбик с черной масляной краской под названием «сажа газовая». И кисточка. Он осторожно положил их в карман. Теперь ему оставалось только встать и пойти. Встать. Он крепко держался руками за стол. Кто-то невероятно громадный разматывал земной шар, как клубок шерсти. Он все-таки встал. А когда встал, то почувствовал, что теперь дойдет куда угодно, даже если придется шагать пешком до самого Марса.

И в эту минуту дождь кончился.

1962—1963