Я лишилась дара речи — он просто разглядывал меня, невозмутимо откусывая от тарталетки и жуя, словно полуголая девица, сидящая на столе его кухни — это нормальное явление. Словно мой вид не волнует его — так, украшение и не больше. Это задело меня, и, прищурившись, я перехватила его запястье, потянула на себя и откусила добрую половину десерта прямо из его руки. Рома медленно моргнул, а затем сглотнул, когда я облизала крем с губ.

Остановив взгляд на моей груди, он задумчиво хмыкнул, посмотрел на остатки пирожного, а затем зачерпнул крем на кончик пальца и мазнул им мой сосок. Я вздрогнула от неожиданности, и втянула воздух в легкие, когда он наклонился, чтобы слизать его.

— Я буду липкая, — прошептала я.

— Ты итак будешь, — пробормотал Рома, переключаясь на вторую грудь, — Я собираюсь кончить на твои сиськи сегодня.

Я вознесла глаза к потолку и пробормотала одними губами: «Господи». Почему эти словечки, вылетающие из его рта, так меня заводят? Когда я опустила взгляд, я дернулась, увидев, что Ромка смотрит на меня — ухмыляясь.

— Ты можешь не скрывать тот факт, что тебе это нравится, — заговорщицки прошептал он, наклонившись.

— Нравится, что?

— Нравятся пошлости.

— Они мне не нравятся, — вяло запротестовала я.

Снова хмыкнув, Рома провел кончиком пальца между моих грудей; ниже, ниже, еще ниже, пока не остановился у кромки пояса для чулок.

— Тогда почему, при слове «сиськи», твоя киска сжимается? — просипел он, смотря вниз.

Это действительно было так и…

— Тебе нравится, — констатировал он, опуская палец ниже, скользя внутрь, — Очень нравится, — простонал он, вместе со мной.

Мои бедра двинулись навстречу его руке, ноги сами собой раскинулись шире. Ромка мягко надавил другой рукой на мое плечо, заставляя лечь на спину, а затем пододвинул высокий стул и уселся на него. Подняв мои пятки на стол, он обхватил бедра ладонями и придвинул меня к краю. Поймал мой затуманенный взгляд и поцеловал чувствительную кожу, а затем наклонился ниже и прошептал:

— Кажется, я по–прежнему голоден.

Я не смогла ответить ничего вразумительного, только приподняла бедра над поверхностью стола, толкаясь навстречу его лицу, языку, губам и пальцам.

13

Oh, when you think about it

Do you remember me?

Do you remember the way it made you feel?

Do you remember the things that let you feel?

Jarryd James «Do you remember?»

Незаметно для меня пролетел октябрь, за ним ноябрь. Я все чаще ловила себя на мысли, что постепенно открываю Роме какие–то сокровенные, личные — слишком личные вещи.

— Расскажи, почему у тебя не сложилось с бывшим? — прошептал Ромка как–то утром, когда мы пили кофе и завтракали прямо в его постели.

Я пожала плечами и сделала глоток, отводя взгляд в сторону. Почему–то вспоминать об этом стало больно, хоть и научилась прятать эту боль в себе и справляться с ней; а в последнее время как острым бритвенным лезвием по сердцу — жжет, ноет и кровоточит.

— Что ты хочешь знать? — старалась говорить спокойно, но голос все равно дрогнул.

— Почему ты ушла от него? — Ромка перехватил мою ладонь и поцеловал тыльную сторону, — Хочу знать, каких ошибок нельзя повторять, — вроде бы и отшутился, но взгляд был серьезным и испытующим.

— Просто он предал меня, — я вытянула руку из его пальцев, отвернулась и опустила ноги на пол, — Должен был поддержать, а не сделал этого, — отрезала, пытаясь встать, но Ромка обхватил мою талию рукой и притянул к себе.

— Изменил? — шепотом спросил он, поглаживая рукой мое плечо.

— Клянусь, иногда мне кажется, что лучше бы изменил, — честно ответила я, — После Милены я очень хотела второго ребенка, но у нас никак не получалось. Когда, спустя год попыток, я все–таки увидела на тесте две полоски, моя радость была недолгой. Через три дня началось кровотечение. Самопроизвольный аборт, — я сглотнула и продолжила сидеть к нему спиной, вздрогнув от того, как сильно его ладонь сжала мою талию, — Артем не сказал мне ни слова — ни поддержки, ни сочувствия. Я думала, что он просто переживает все в себе, поэтому старалась не лезть в душу.

— И? — подтолкнул рассказывать дальше, когда я замолчала.

— Что «И»? Он продолжил жить, как ни в чем не бывало. Недели две не трогал меня, а потом как с цепи сорвался — потребовал исполнять супружеский долг, — я горько усмехнулась, повернув голову, — На мое: «Надо немного подождать, еще рано для новых попыток» он небрежно бросил: «Я никогда не хотел второго ребенка, это была твоя прихоть». Конец истории.

— Ежик… — Ромка прижался губами к моему плечу, но я отстранилась:

— Надо в душ, пусти.

Он разжал руки, и я поспешно вскочила на ноги. Так же поспешно вышла из спальни и спряталась в ванной, открыв кран и встав под теплую струю. Закрыла глаза, позволяя слезам перемешаться с водой и стать незаметными — словно их не было никогда.

— Кать, мне очень жаль, — прошептал Ромка, обнимая меня сзади — на холод, который он принес с собой, открыв дверь даже не обратила внимания, — Я не хотел тебя расстроить.

— Все в порядке, — соврала я, оборачиваясь и обвивая руками его шею.

Посмотрел на меня с нежностью, и от этого взгляда захотелось взвыть волком. Я прикрыла глаза и спрятала лицо в изгибе его шеи, вместе с «несуществующими» слезами. Вздрогнула, когда он мягко подтолкнул меня к стене и прислонил к ней спиной, а затем отстранился.

Большие пальцы легли на мои щеки, и Рома наклонился ко мне, целуя. Медленно скользнул языком — ласкает; потянул зубами нижнюю губу — дразнит. Хрипло простонав, я начала жадно отвечать на поцелуи, моля о большем.

Его рот так же жадно спускается к шее, оставляя слабые отметины на нежной коже. Медленно опускается к груди, а затем Рома по очереди захватывает мои соски и посасывает их — сначала нежно, а потом грубо и болезненно — тут же зализывая и целуя ноющие места. Еще ниже, и я чувствую язык во впадинке пупка и ахаю от того, как его скольжение отдается пульсацией между ног. Ниже, и я запрокидываю голову, ощутив его рот на внутренней стороне бедра…

— Рома, — выдохнула я, когда он начал пожирать меня — без нежности и осторожности — дико; вцепившись в мои бедра пальцами и двигая меня напротив своего лица, — Рома! — крикнула, когда он прижал меня к стене одной рукой, а другой положил мою ногу себе на плечо, раскрывая.

Рассыпалась на части; разрывалась на куски; разбивалась на осколки от его ласк. Взлетала и падала навзничь от слов, которые он говорил мне:

— Не могу без тебя, — медленно произнес, подняв голову, и мои глаза снова наполнились слезами, — Нуждаюсь в тебе, — прошептал он, прислонившись лбом к моему животу и продолжая медленно ласкать меня пальцами до тех пор, пока я не обмякла, удерживаемая его руками.

Я все чаще ловила себя на мысли, что влюбляюсь в бывшего одноклассника. И дело не в том, что он оказался превосходным любовником — страстным, умелым, дико сексуальным и ненасытным. Дело не в том, что он был заботливым и внимательным, а его ухаживания — красивыми. Он дарил мне цветы без повода — просто приносил букеты, едва прежний в хрустальной вазе начинал увядать. Оставлял в кармане куртки леденцы Halls со вкусом лайма и мяты — именно их он любил посасывать в течении дня и именно их вкус хранил его рот. Звонил каждый день чтобы сказать: «Я скучаю», заезжал на чашечку кофе и всегда целовал в висок на прощание, нежно и бережно обнимая.

Он был идеальным во всех смыслах. Я знала его — знала, и потихоньку начинала доверять.

Но между нами была одна–единственная преграда, разрушить которую не представлялось возможным. Моя дочь.

— Может, вы переедете ко мне? — вкрадчиво предложил Рома, поглаживая мою ладонь кончиками пальцев.