угрожает небесам и богу. Лицо отливает синеватой бледностью, глаза почти без

блеска, в них фанатическая сила, уверенная жестокость. Многие считали, что

Головин изобразил Шаляпина в момент, когда Мефистофель бросает небесам

дерзкий вызов: «Он будет мой!»

В одну из ночей 1908 года под сводами огромной мастерской Головина

создавался портрет Шаляпина в роли Олоферна.

...В убранном коврами шатре на ассирийской скамье возлежит восточный

владыка с чашей в руках, в экзотичных одеяниях. Длинная черная в колечках

борода, тяжелые серьги, глаза чуть навыкате. Поза необычайно царственно-

величественна.

Еще в Мамонтовской опере Шаляпин и Серов много работали над образом

Олоферна, внимательно всматривались в ассирийские, египетские рисунки,

искали особую пластику Олоферна, его мимику, жесты, походку. За разговорами

в дружеском кругу постепенно вырисовывался сценический образ.

Однажды, будучи в гостях у певицы Мамонтовской оперы Т. С. Любатович,

Серов взял со стола полоскательную чашку и обратился к Шаляпину: «Вот,

Федя, смотри, как должен ассирийский царь пить, а вот, — указывая на

барельеф, — как он должен ходить», — и, протянув руки, прошелся по столовой

как истый ассириец. Серов тогда не просто писал эскизы костюма для спектакля

Мамонтовской оперы — он подсказывал Шаляпину рисунок роли, ее характер,

образ. Шаляпин быстро схватывал и развивал на сцене замыслы художника.

Спустя несколько лет, 27 сентября 1907 года, Шаляпин впервые выступил в

Мариинском театре в роли Олоферна. Спектакль имел грандиозный успех. Когда

в последний раз опускался занавес Мариинского театра и зрители, утомленные

рукоплесканиями, покидали зал, Шаляпин в полном облачении и гриме

поднимался в мастерскую Головина. И здесь начинался как бы еще один

спектакль. На сеансы живописи приходили жена Шаляпина Мария

Валентиновна, его друзья — Исай Дворищин, дирижер Даниил Похитонов,

певцы Дмитрий Смирнов и Александр Давыдов, карикатурист Павел Щербов.

Сеанс продолжался всю ночь. До утра не смолкали шутки, Смирнов и Давыдов

пели, Похитонов играл на рояле — время летело незаметно. В таких условиях

Александру Яковлевичу работать было нелегко, но, человек общительный и

добрый, он никогда не возражал против присутствия публики.

Атмосфера мастерской Головина колоритно описана репортером

«Петербургской газеты»: «Огромный, залитый светом зал как-то ослепляет

после путешествия по полутемным коридорам и лестницам. Весь пол устлан

громадными простынями холста. Средняя часть уже покрыта шоколадного цвета

краской. Горшки вдоль стен разной формы, висят тяжеловесные кисти. Снизу из

зрительного зала доносится пение и музыка.

— Не правда ли у нас весело? — спрашивает Головин. — В этой

музыкальной обстановке приятно работается. Часто приходишь утром, и нет

никакого желания работать. В это время внизу начинается репетиция, и музыка

как-то сразу меняет настроение к лучшему».

Головин любил писать шаляпинские портреты, он восхищался своей

моделью. «Придет часа в три ночи, — вспоминал Головин о Шаляпине, — и

простоит до семи-восьми часов утра. Удивительно умеет позировать. Редкая

выносливость и поразительное терпение. Стоит как вылитый по нескольку

часов. Я писал его в роли Олоферна, Демона, Мефистофеля с поднятой рукой.

Трудная была поза... Артист не просто сидел в заданной позе, но все время был в

образе».

Головин не создал портрета Шаляпина в жизни, его интересовали

сценические открытия певца, умение перевоплощаться, создавать образ. Вместе

с Шаляпиным задолго до сеанса Головин обсуждал композицию картины, позу

артиста.

В минуты отдыха Шаляпин нередко сам брался за карандаш, рисовал шаржи

на друзей, а однажды в костюме Олоферна сел за стол и в какие-то секунды

набросал карикатурный портрет Николая II. «Удивительно, с какой легкостью

без поправок Федор Иванович нарисовал «главу империи», — вспоминал Б. А.

Альмединген. — Раздается общий смех. Даже Головин отрывается от своего

холста, и сквозь этот смех слышна чья-то реплика: «Смотрите! Вот чудо! Один

деспот издевается над другим!» А Щербов показывает свои карикатуры:

«Головин за портретом Шаляпина», «Шаляпин в роли Олоферна», «Шаляпин в

роли Демона».

Однако перерыв окончен, певец снова принимает царственную позу

Олоферна...»

Головин и Серов, Коровин и Врубель, чьи полотна Шаляпин внимательно

изучал, работая над «Демоном» и «Псковитянкой», во многом были

единомышленниками и соавторами певца в создании его сценических шедевров.

Не случайно Демон Шаляпина чем-то близок врубелевским картинам. Головин в

своем портрете Шаляпина в роли Демона передал и самобытный колорит

коровинских декораций, воссоздающих пейзаж Кавказа, суровый и сказочный

одновременно. Демон у Головина как бы распят среди заснеженных скал, на его

лице лежит тень одиночества, отрешенности, вселенской трагической печали.

«Прежде Демона изображали усталым, томящимся, разочарованным. Шаляпин

показал не только тоску, разочарование, но и страшную муку, отчаяние.

Невольно возникла аналогия с врубелевским Демоном, и те самые люди,

которые высмеивали в свое время Врубеля, должны были признать

значительность созданного художником образа», — писал Головин в своих

воспоминаниях.

Головин был одним из тех, кто понимал высокие требования Шаляпина к

оформлению спектаклей, костюмам, постановке, видел в них не «капризы

гения», а высокую художественную требовательность артиста и сам бесконечно

доверял его вкусу.

В портретах Головина все внешние аксессуары, все окружение

подчеркивают внутреннее состояние Шаляпина, кульминацию того или иного

оперного образа, созданного артистом.

Шаляпин в роли Бориса Годунова изображен в полный рост. Одной рукой

царь властно держит посох, другая рука прижата к груди, жест естественен,

выразителен — кажется, что Борис непроизвольно схватился за сердце.

Блестящие парчовые одежды, усыпанные драгоценными камнями, горящие

перстни на руках не отвлекают внимания от лица царя — умного, сильного,

властного. Годунов стоит около багрового занавеса, подсвеченного

таинственным светом театральных софитов. Этот портрет, самый поздний из

шаляпинских портретов Головина, написан в 1912 году.

* * *

Многое связывало певца с Петербургом — горячо преданная ему

петербургская публика, многочисленные друзья, новая семья. В 1909 году

родилась первая дочь Шаляпина от второго брака — Марфа.

Но слава всемирного гастролера манила певца и звала его из Петербурга в

утомительные зарубежные гастроли. В Европе, в Америке — всюду ему

сопутствовал шумный успех. Газеты рассказывали о триумфах Шаляпина за

рубежом, справедливо расценивая их как торжество национальной оперной

школы. Запад рукоплескал Шаляпину и в его лице России, русской музыке,

русской культуре.

Накануне спектакля «Борис Годунов» редакция парижской газеты «Matin»

попросила Шаляпина поделиться своими взглядами на русское искусство.

Шаляпин в ответ на просьбу редакции написал статью «Цветы моей родины» —

так певец назвал таланты России.

«Русская земля так богата загубленными, погибшими талантами. Как она

плодородна, сколько прекрасных всходов могла бы дать ее почва!.. Но вечно

ступает по ней чей-нибудь тяжелый сапог, втискивая в снег, затаптывая все

живое: то татаро-монголы, то удельный князь, то турок, а теперь... полицейский.

Может быть, мой тон покажется вам чересчур страстным и приподнятым, —

продолжает Шаляпин, — но, патриот, я люблю свою родину, не Россию кваса и

самовара, а ту страну великого народа, в которой, как в плохо обработанном