Шаг вниз… вперед… еще шаг — и тьма окружила его. Обняла, сдавила душными пальцами горло. Как стучит кровь в висках! Ноги, руки — словно уже не его, онемели, не слушаются, рвутся бежать назад. Ему никогда еще не было так страшно.

Медленно, медленно Отец вытянул ногу, ощупывая камень впереди — не шелохнулся бы… Через минуту он уже стоял на этом скользком камне, согнувшись и опираясь правой рукой и ногой о стену пещеры. Он напряженно вглядывался во влажную тьму впереди. Серенький свет, идущий из узкого входа за спиной, был так слаб, что Отец едва мог разглядеть собственные руки. Если он сделает еще шаг, глаза ему будут уже не в помощь. Но он знал здесь каждый камень и выступ стены — и он, и его предки пробирались в эту пещеру много раз, ибо здесь они находили свою жизнь. Так было всегда. Он знал, что и сейчас пришел не зря — его ноздри раздувались, чуя густой запах пищи, а в животе мучительно и жадно ворочался голод. Она лежала здесь уже четыре дня, эта лошадь, и мясо было почти готово. Но до него еще шаг, шаг… много шагов, и еще больше обратно, когда он помчится по камням с едой на спине — к выходу, вниз к реке, берегом к дому, а там… Он проглотил слюну и почти перестал дышать, вслушиваясь так, что уши чуть шевельнулись у него на затылке.

Здесь и раньше-то было страшно. Весь воздух был пронизан смертью; духи мертвых вечно плясали под потолком, кружились, сплетясь бесплотными пальцами, хвостами и шеями, облепляли стены и стекали по скользким уступам пола, так что руки холодели и волосы дыбом вставали у всякого, кто входил сюда. А если затаить дыхание и стоять без движения долго-долго — можно было не только кожей почувствовать их присутствие, но и услышать, как они скулят и стонут в темных щелях. Слишком много смерти видела эта пещера, были тут и духи людей, а Дарующий Жизнь никогда не выбрасывал из пещеры кости. Поэтому здесь было страшно всегда. Но так, как сегодня, никогда не было, такого Отец не помнил. Никто еще не осмеливался войти в пещеру, пока хозяин дома.

Да, он был там, во мраке, в самой глубине, и Отец, скрючившийся на скользком камне, слышал свистящее дыхание Дарующего Жизнь, чувствовал его запах, слышал удары его сердца. Отец обернулся. Серое пятно входа, затененного густым кустарником, казалось во тьме ярким как солнце, и на фоне этого слепящего пятна промелькнули одна за другой три неслышные тени — нырнули сюда, вниз, в пещеру. Отец оскалился. Он был рад, что сыновья не оставили его один на один со зверем. Страх перед Отцом и голод все-таки были сильнее того, что ждало их в глубине пещеры. Пока сильнее.

Отец стоял неподвижно, поджидая братьев. Глаза его перестали вглядываться в кромешную темень — все равно ничего не увидишь, и обратились внутрь — Отец начал думать.

Он видел свои мысли. Они мелькали у него перед глазами, эти мысли-картины, сны наяву.

Вот он стоит в пасти огромного как гора каменного зверя. Он должен пробраться вниз, к самому сердцу, которое охраняют духи мертвых. Они поднимаются навстречу Отцу из глубины. Он оборачивается — кривые зубы вот-вот сомкнутся за его спиной. Он бросается вон из ужасной пасти. Вся Семья — трое братьев и четверо матерей — встречают его у реки. Он подходит к ним, протягивая ветку с тремя листьями. Старшая мать со злостью отрывает средний лист. Подбегают братья и срывают два оставшихся. Ветка сломана, и он один. Семья ушла.

Отец не мог отступиться, хотя слышал, как неровно дышит Дарующий Жизнь, как часто бьется его сердце. Сон его не крепок, он проснется, едва лишь Отец дотронется до его добычи. Но вернуться с пустыми руками означало для Отца смерть — такую же верную, как в когтях Дарующего. Женщины отвернутся от него, и тогда сыновья припомнят ему все. Отец был стар; он уже начал слабеть и терять чутье, и поэтому не имел права ни на ошибку, ни на трусость. И когда он почувствовал легкое прикосновение руки к своей спине — это один из братьев дал ему знать: мы здесь — он схватил эту руку, потянул немного на себя (идите за мной!) и бесшумно спрыгнул во тьму.

Отец был храбр. Но и он ни за что не отважился бы на такой безумный поступок, если бы не голод. Как радовались все, когда четыре дня назад Дарующий Жизнь поволок к себе в логово убитую лошадь! Они умели терпеливо ждать — на то они и люди. Но время шло, а Дарующий не выходил из пещеры. Давно уже пора было ему, громадному черному медведю, спуститься к водопою, и тогда бы уж точно он, вернувшись, не нашел бы своих объедков. Но, должно быть, небесная вода, которой так много пролилось за эти дни, нашла дорогу в пещеру Ужаса, и зверь пил из какой-нибудь лужи там у себя и не торопился наружу. Отъедался, отсыпался возле добычи. Пока все не сожрет, не выйдет.

Жуков и кузнечиков, похоже, смыло дождями. Червей, и тех накопать больше двух горстей за день не удавалось. Отец смотрел на матерей, как они сидят на пятках и вяло жуют сухие зерна осенних трав и жесткие корни; и он видел в их глазах не только голод. Они глядели на него с ожиданием, а потом и с возрастающей злобой. Он должен был кормить их! И в глазах братьев начал появляться злорадный блеск. Они знали: стоит Отцу оказаться бессильным хоть в чем-то, и один из них дождется своего часа.

Младшей матери скоро подходил срок — она уже еле ходила со своим огромным брюхом. Как-то раз Отец поймал ящерицу и принес ей, а она даже не взглянула на него, проглотила подарок и отвернулась. Может быть, этот случай и оказал решающее влияние на Отца и толкнул его на отчаянный шаг. Он был стар. Его Семья голодала. Даже его знаки внимания, которые матери всегда умели ценить, стали им не нужны. У него не было выбора. Перед ним лежал лишь один путь — в темную пасть пещеры.

И пещера проглотила его.

Он пробирался вдоль стены. Можно было в считанные секунды оказаться около добычи, и назад, к выходу, где его так ждала Семья, но он боялся потревожить Дарующего Жизнь. Много времени прошло, прежде чем он добрался до знакомого выступа, присел на корточки и нащупал рукой то, зачем пришел сюда. Это была лошадиная нога с остатками мяса. Мало еды для Дарующего, целый пир для людей. Отец схватил кость обеими руками и резко выпрямился. Пища была слишком близко, и на мгновение он забыл об опасности. Запах подгнившего мяса, предвкушение близкого насыщения и радости матерей почти вытеснили страх, когда вдруг он услышал движение в той стороне, где лежал зверь. Отец вздрогнул и прижался спиной к стене пещеры. Он не мог сделать ни шагу, пришитый ужасом к холодному камню. Медведь медленно приближался, шумно вздыхая. Вот зверь подошел к Отцу вплотную и прикоснулся к нему носом. «А-а-а!» — дикий пронзительный вой вырвался из глотки Отца. Он понял: ему уже не спастись, и инстинкт безошибочно подсказал ему то последнее, что он мог сделать для своего рода: закричать, предупредить сыновей.

Зверь поднял огромную лапу. Удар — и Отец с проломленным черепом беззвучно упал под ноги Дарующему Жизнь. Кровь брызнула на черный мех. Медведь наклонился к раздавленной голове человека и обнюхал свою новую добычу. И зверю уже не было никакого дела до второго гостя, который мелькнул перед ним тенью, схватил остатки лошади и мгновенно исчез.

Братья не спешили обогнать Отца, но и не слишком отставали.

Они крались гуськом в темноте: старший впереди, младшие сзади — оба они время от времени вытягивали вперед руки, чтобы дотронуться до мохнатой спины брата и убедиться, что не остались одни в этом жутком месте.

Старший — крупный, необычайно сильный мужчина с низким волосатым лбом и короткими крепкими ногами — почувствовал странное возбуждение, еще когда Отец, только что пролезший сквозь кустарник, готовился спрыгнуть в пещеру Дарующего. Это был не страх, хотя и страха было достаточно. Чувство напоминало предвкушение целой горы мяса и становилось все острее. Когда после нескольких шагов вглубь пещеры старший оказался в полной темноте и зрение перестало мешать работе мозга, это странное ощущение внезапно перелилось в яркую, предельно понятную картину-мысль.